Андрей Наврозов: Три рассказа Манлио Оробелло
Рассказ первый: о тщательности
Однажды я заблудился в маленьком городишке N. Был жаркий весенний полдень, солнце припекало. Я шел по мощенной булыжником дороге, но вскоре очутился в хитросплетении извилистых улочек, откуда самостоятельно выбраться надежды у меня не было. Прохожих как назло не было ни души. Я стоял в раздумье, промокая лоб платком, уже давно промокшим.
По счастью, дверь одного из домов неожиданно распахнулась, и на пороге появился хорошо одетый средних лет господин. Повернувшись, как следует, лицом к дверному проему, он извлек из кармана связку ключей и принялся запирать входную дверь: тр-р-рын, тр-р-рын, дважды и трижды тр-р-рын, прозвучало в гулкой пустоте сицилийского полудня. Что и говорить, замок он замыкал тщательно.
Наконец заперев дверь, господин взялся за дверную ручку и подергал — дескать, заперта ли? — жест, знакомый, как сердцебиение, каждому домовладельцу. Убедившись, что она заперта на совесть, он пересек небольшой дворик, отделявший его от улицы, где я его поджидал, и принялся за дубовую калитку: кр-р-я, кр-р-я, крякнул любовно смазанный замок, дважды и трижды кр-р-я. Как только замок крякнул в последний раз, я решился побеспокоить хозяина.
Простите, — сказал я на моем наивежливейшем итальянском, — вы случайно не знаете, как здесь выйти на главную улицу? Господин посмотрел на меня не без любопытства, но с ответом явно не торопился.
Прошла минута, другая. Поразмыслив, наконец, в достаточной мере, господин из города N ответил мне так.
— Я не здешний, — сказал он.
Рассказ второй: о любопытстве
Некоторое время спустя меня опять занесло в N, на этот раз уже летом, когда город был раскален добела, как гончарная печь. Солнце слепило магнием. Собаки дремали. Ни один лист не умел шелохнуться в безвоздушном пространстве глиняных улиц.
На лесах, окружавших кирпичный дом на углу, к моему удивлению я заметил полдюжины рабочих, занятых ремонтными работами под управлением коренастого, с проницательным взглядом мужчины, явно прораба. Проходя мимо, я пожелал ему доброго утра.
— Доброе утро, — ответил прораб.
То ли знакомый, с которым я договорился встретиться неподалеку от стройки, запаздывал, то ли я пришел рано, но мне ничего не оставалось, как прогуливаться по гулкой, как пустая канистра, улице, ловя обрывки разговоров мастеровых. В определенный момент я заметил, что перед лесами стоит человек среднего роста, с большим животом на широких подтяжках, как принято у зажиточных фермеров. Он в свою очередь пожелал прорабу доброго утра.
— Доброе утро, — ответил прораб.
— Спорится работа? — сказал незнакомец на диалекте. Прорабу не понравилось слово «работа», и он поморщился, но оставить собеседника без ответа было бы невежливым, и он выбрал окольный путь. «Бог сподобит!» — ответил он на диалекте. Этим прораб хотел довести до сведения фермера, что было бы здорово, если бы обмен репликами закончился этой ничего не означающей фигурой речи.
— Да уж чего там, — продолжал фермер, — в такую погоду!.. Намек прораба до него дошел, и слово «работа» боле не звучало, но было ясно, что он намеревался воспользоваться правами случайного собеседника и встретить прораба на полпути, пусть даже на избранном им окольном.
Прораб взглянул на небо. Мастеровые меж тем начали прислушиваться к разговору, угрожавшему стройке прогнозом. Их инструменты двигались все медленней, а потом и вовсе затихли. «Эх!..» — сказал прораб, тщетно пытаясь положить конец дискуссии.
Незнакомец не унимался. «Да, погода что надо», — сказал он со вздохом. — Сейчас-то да. Но что будет позже, никому не известно». Потом он немного помолчал и добавил: «А ведь тогда все насмарку».
Что за чушь он несет, подумал я. На изразце сицилийского неба в разгаре июля, по которому прораб на всякий случай еще раз скользнул глазом, не было ни пятнышка. Однако, ни слова не сказав в ответ на странное предсказание незнакомца, прораб отрывисто скомандовал бригаде: «Шабаш, ребята. Похоже, дождь собирается. Тогда все насмарку».
Незнакомец смотрел, как они собирали вещи. Я еще раз приблизился, чтобы убедиться, что он и в самом деле удовлетворен результатом беседы. «Бог вам в помощь!» — негромко выкрикнул он вслед уходящим рабочим. «И тебе», — полуобернулся прораб с испугом в голосе.
Улица опустела. Я тоже ушел, решив не дожидаться моего знакомого. Зачем разогнали стройку, знать не полагалось.
Рассказ третий: о риторике
Мы были на похоронах. Усопшего, мелкого предпринимателя, подвизавшегося на политическом поприще в своем городке, застрелили. Среди присутствующих, знакомых, родственников и доброжелателей, были коллеги покойника по партии, в их числе областной депутат, ставший мэром этого захолустного городишка. Это был человек в достаточной мере светский, и именно поэтому всех так покоробило то, что он сказал, когда толпа, собравшаяся на ступенях у входа в церковь, еще не успела разойтись.
Так или иначе, вот что он ляпнул. Приблизившись к брату усопшего, на котором воскресный костюм сердечных соболезнований с самого утра стоял колом, депутат взял его за пуговицу и начал громко уверять, что вся область будет вечно хранить память о золотом человеке, уважаемом сотруднике и примерном семьянине, закончив свою страстную речь восклицанием: «Да кто же он, кто? Кто тот мерзавец, что осмелился поднять на него руку?»
Брат усопшего посмотрел направо, словно измеряя на глаз отрезок риторической материи, предлагаемой ему собеседником, а потом, с тем же задумчивым выражением лица, он посмотрел налево. Потом скорбящий обернулся, чтобы лишний раз удостовериться, кто из стоящих на ступенях церкви гостей мог ненароком услышать орацию депутата. А потом он повернулся к гробу, к тому времени уже закрытому и готовому к выносу, и громким голосом ответил:
— Это знает только он сам!
В течение многих лет областному депутату пришлось объяснять по всей области, что он и сам не понимает, какой черт его дернул такое сморозить в тот день перед всем честным народом. «Просто бес какой-то», — вспоминал он, пожимая плечами.