Михаил Идов: Внутренний танец
Пару дней назад компания Sony объявила, что упраздняет легендарный Walkman — первый и главный в мире кассетный плеер. Ее японские заводы прекратили производство уокменов еще в апреле; китайские предприятия поштампуют их еще пару лет, если будет спрос, но в принципе плееру капут.
Если мерить время технологиями — век пара, век электричества, — то получается что-то вроде парадокса Зенона: чем ближе к сегодняшнему дню, тем короче отрезки. Эпохи начинаются и заканчиваются за считаные месяцы. Недавно я поймал себя на том, что, восхищаясь провидческим гением Уильяма Гибсона в романе Pattern Recognition, вслух произнес следующее: «Нет, ты пойми, он предсказал YouTube! В 2002 году!» Поистине, новый Жюль Верн. Заглянул на три года вперед.
Эпоха уокмена продлилась 31 год — по современным меркам немало. И хотя в определенных кругах кассету уже начинают слегка идолизировать вслед за винилом, горевать по нему как-то глупо. Я вообще не любитель кручиниться о таких вещах. В марте этого года, например, официально испустила дух дискета — та самая, на 1,4 мегабайта, с лязгающей металлической заслонкой, — и бог с ней. Если в будущем кто-то решит, что переносить одну трехминутную песню с компьютера на компьютер на колоде из четырех дискет круче и аутентичнее, чем перегонять ее за пару секунд по воздуху, флаг вам в руки.
То же относится и к боготворимым моей братией пишущим машинкам, на которых я успел всерьез поработать. На днях мне довелось говорить с квазивеликим американским писателем Полом Остером; Остер оказался настоящим фетишистом пишмашинки. Он не только до сих пор выстукивает на своей «Олимпии» целые романы, но даже выпустил книгу ее портретов в соавторстве с художником Сэмом Мессером. Четыре из них висели у него в гостиной. «На этом Олимпия злая», — пояснил он. «На этом веселая». Ага, поневоле подумал я. Поэтому в вашем последнем романе 20-летние бруклинцы и разговаривают как герои кино 40-х годов. Напоказ отрешаться от современности можно, иногда даже нужно — но тогда не стоит о ней писать.
И тем не менее какие-то чувства к уокмену у меня остались. Он заслуживает если не отсрочки казни, то хотя бы посмертного признания заслуг. Главная из них — перевод музыки из коллективного переживания в частное. Эта идея (звук как способ сбежать от мира, при этом полноценно в нем функционируя) поменяла все. Я бы даже сказал, что она революционнее идеи айпода (вся музыка при себе), потому что без первой не было бы нужды во второй.
Плеер первого поколения — в Штатах он, кстати, назывался Soundabout, а в Англии Stowaway; слово Walkman представлялось безграмотным японизмом — вышел в продажу летом 1979 года и в первый месяц разошелся всего тремя тысячами экземпляров. Что любопытнее, в первом поколении у него было две розетки для наушников, и рекламировался он как развлечение для парочек. Кто будет слушать музыку в одиночку? Оказалось, кто угодно. Именно во втором поколении, уже с одной розеткой, уокмен стал мировым хитом.
Сам я долго противился покупке плеера: хождение по улице с наушниками мне почему-то казалось мещанством и моветоном (я был, как я все больше убеждаюсь теперь, странным подростком). Когда я наконец сломался и купил его — не настоящий уокмен, конечно, а какую-то корейскую подделку с фруктово-ягодным названием, — шок меня постиг незабываемый. У Набокова в «Машеньке» есть прекрасное и крайне передовое для своего времени описание влюбленности: «состояние ищущего, высокого, почти неземного волнения, подобное музыке, играющей именно тогда, когда мы делаем что-нибудь совсем обыкновенное — идем от столика к буфету, чтобы расплатиться, — и превращающей это наше простое движение в какой-то внутренний танец, в значительный и бессмертный жест». Набоков мог с тем же успехом описывать плеер. Я вышел на улицу с песней R.E.M. "What's the Frequency, Kenneth?" в ушах, и все вокруг подчинялось ритму барабанов Билла Берри. Светофор мигал четвертыми долями, дождь крапал шестнадцатыми. Я жил в видеоклипе собственного сочинения. Я режиссировал реальность. Секундой позже у меня зажевало пленку.
Это ощущение ослабло и исчезло напрочь — буквально за пару недель. Как с любым наркотиком, восторг снашивается, зависимость остается. С тех пор я уже лет 15 как живу в наушниках — разлапистых студийных, складных диджейских, стандартных беленьких, — но ничего подобного тому первому бруклинскому утру не испытывал. Подозреваю, что я не одинок. Sony успела продать 200 миллионов своих плееров, плюс бог знает сколько имитаций разошлось по миру; результатом стала миллиардная армия индивидуалистов. Мы бродим стадом, но каждый под свои фанфары, каждый сам себе (и только себе) звезда и режиссер, каждый наш проход от столика к буфету значителен и бессмертен. Ничего современнее этой идеи цивилизация еще не произвела.