«Меланхолия» Ларса фон Триера: осознать, что жизнь — помойка

Когда на ММКФ давали «Меланхолию» Ларса фон Триера, меня чуть не затоптали на входе. Не знаю, всегда ли так бывает на его фильмах, или это скандальное выступление режиссера, заявившего в Каннах о своей симпатии к Гитлеру, так подогрело публику.

Начало сеанса задержали, а журналистов, как обычно, пускали на свободные места уже после того, как рассядется публика с билетами. Этих двадцати минут промедления половине присутствующих хватило, чтобы потерять человеческий облик и устроить Ходынку. Я удачно схоронилась за цветочной кадкой и оттуда слушала истеричные вскрики, глухие удары и проклятия в адрес молодой, ангельски вежливой капельдинерши, в лице которой очередь нашла общего врага. Приходилось напоминать себе, что теперь не военное время, не за хлебом очередь – за зрелищем, фильмом, который уже 7-го числа выйдет в российский прокат. Дама, секунду назад призывавшая к суду Линча, обернулась к соседке с совершенно другим лицом и сказала: «Даже не знаю, стоит ли это таких мук – я чувствую, у меня точно будет разочарование!». Ей, очевидно, не пришло в голову, что таких именно мук не стоит ничего.  

«Меланхолия» – очень точный фильм о человеческой природе, который странным образом срифмовался и с неприличной давкой перед входом, и даже со скандальным выступлением Триера на Каннском фестивале. И это несмотря на то, что в самой картине нет ничего скандального, никакого эпатирующего натурализма, леденящей душу условности «Догвилля» и прочих запрещенных приемов - хоть рекомендуй ее для семейного просмотра.

«Меланхолия» – это название планеты, которая еще на начальных титрах картины врезается в Землю после серии завораживающе красивых кадров, в замедленной съемке показывающих конец света. Сразу раскрыв таким образом все карты, режиссер начинает обратный отсчет. Первая часть фильма – комедия о том, как главная героиня (Кирстен Данст) разрушает свою жизнь. Мы застаем Жюстин в момент ее свадьбы в прекрасной усадьбе: очевидно, это апогей ее сопротивления экзистенциальному ужасу. Криво улыбаясь, героиня пытается вынести телячью нежность жениха, праздничные хлопоты сестры Клэр (Шарлотта Гензбур) и зятя, откровенность матери (фантастическая роль Шарлотты Рэмплинг), лишенной гена сентиментальности, но потом ломается и удирает на поле для гольфа наблюдать за новой, непонятно откуда взявшейся огромной зловещей красной звездой. Совершает ряд нелепых поступков, портит людям праздник, вышвыривает новобрачного и соскальзывает, как в теплую ванну, в беспросветный мрак душевной болезни, которую многие века называли меланхолией, а теперь называют клинической депрессией.

То, что происходит дальше, представляет собой своеобразную вариацию знаменитой сказки Туве Янссон «Муми-тролль и комета». В изолированных условиях идиллической Муми-долины (ее символизирует поле для гольфа на 18 лунок) Триер ставит над ее обитателями беспощадный эксперимент: какие метаморфозы происходят в человеческой душе, когда навстречу нашей планете летит неотвратимая смертоносная дрянь. И систематизирует степени отрицания реальности. «Муми-папа» (хозяин дома) утешает себя научной иллюзией, что Меланхолия минует Землю по касательной, настраивает телескоп, предвкушая невероятное небесное явление, а когда открывается правда – не может ее вынести, кончает с собой. «Муми-мама» – его жена Клэр – суетится в панике, пытаясь найти несуществующий выход, а на самом деле только мешает сыну доесть последние в его жизни оладьи такие мелочи заставляют меня думать, что даже если режиссер сознательно и не имел в виду Муми-семейку, она, очевидно, водворилась в его подсознании).

Единственный, кто наконец-то оказывается в гармонии с миром – та самая сбрендившая невеста, которую еще вчера приходилось кормить с ложки и мыть силком. Она ведь уверена, что жизнь на Земле – зло, так что не стоит по ней плакать. Поэтому Жюстин сохраняет достоинство и невозмутимость, как Янссоновский Ондатр, и способна сделать единственное, что в этой ситуации можно и должно сделать – сказать племяннику-«Муми-Троллю»: «Беги играй, малыш. Играй, пока играется!». То есть занять ребенка, чтобы он окончил свою невинную жизнь в счастливом неведении.

В фильме есть эпизод, когда Клэр пытается закрыться от происходящего сентиментальной картинкой – как бы сделать конец света поуютней, может быть, следует собраться на террасе и выпить по бокалу вина? – и Жюстин, которая в нормальной ситуации  вообще не может жить, смотрит на сестру и с мрачным юмором (я забыла сказать, что это очень смешной фильм?) говорит: «Не правда ли, иногда проще быть мной?». Эта убийственно точная сцена – ключевая для понимания «Меланхолии» как универсальной жизненной модели.

 Это ведь очень простая мысль: не обольщаться, осознать, что жизнь – помойка – единственный способ прожить ее достойно. Триер сказал среди прочего на той уже легендарной пресс-конференции: «Обычно вы смотрите кино, чтобы узнать, чем все закончится. Но это же скучно, вы и так знаете финал! <…>. Вот я и подумал, что было бы неплохо показать, чем все заканчивается. Чтобы вы сидели в зале и думали: а вдруг все изменится? Вдруг финал будет другим? Но ничего подобного, в финале все погибнут». Вообще говоря, единственное, в чем мы можем быть абсолютно уверены – так это в том, что в финале мы все погибнем. Более того – в каждый момент жизни на человека непременно летит какая-нибудь неотвратимая дрянь. Я почему-то уверена, что осознание этого факта не дало бы некоторым людям на входе в кинозал превратиться в стадо, представляя в новом свете мечту Ларса фон Триера об «окончательном решении журналистского вопроса». Люди ведь орут на капельдинершу не потому, что хотят в кино, откуда сбегут через четверть часа, не вынеся правды о себе. Они орут в иллюзии, что нужно защитить свое поле для гольфа, проследить, чтобы жизнь всего додала даже в мелочах – иначе будет конец света. Хотя он будет в любом случае. По видимости парадоксальным, а на самом деле закономерным образом «Меланхолия» дает невероятную радость жизни. Если не суетиться зря, любые оладьи кажутся вкусными, как последние.