Подростковая жертва

— Мы с мужем развелись, когда Павлику было восемь лет. Конечно, он все помнит. Да и вообще он больше на отца похож, чем на меня…

— Причина развода?

— Муж пил. Еще до женитьбы злоупотреблял, но я, знаете, как многие молодые дуры, думала: семья, любовь, ребенок, все такое — исправится, я ему помогу. И он первые года три действительно в основном держался, надо отдать должное. Изредка уходил в запой, но старался, чтобы не дома… А вот потом — понеслось…

— Когда пил, становился агрессивным?

— Сначала не очень, приходил — спать ложился и все. А потом, постепенно, когда его собственная жизнь от пьянки стала рушиться, начал обвинять во всем меня…

— Вы пытались что-то сделать?

— Да, конечно. Все перепробовали. Из запоев выводили, лечили. Кодировали, подшивали. Он все равно срывался, водка уже была главней всего. Павлик от скандалов запирался в ванной. Когда муж в первый раз поднял на меня руку, я сразу сказала: все! Но развелись мы только через полгода. А разъехались и вовсе через полтора. Теперь я виню себя за это и спрашиваю: я что, еще на что-то надеялась? И у меня нет ответа…

— Вы больше не выходили замуж?

— Нет. Был один человек, умный и ласковый, но он тоже мог выпить, и я подумала: а вдруг это вправду со мной что-то не так, как бывший муж говорил, никто же точно не знает, и вот он тоже сопьется окончательно, зачем же рисковать… Да и Павлику тот мужчина не особо нравился, у него тогда как раз трудный возраст только начинался…

— А теперь…

— Теперь Павлику 14, скоро 15 будет. Он учится в гимназии, в 9 классе.

— Как учится?

— Да ни шатко, ни валко. Себя не перенапрягает, но если где-то грозит двойка, мигом сам и с учительницей договорится, и урок выучит, и меня попросит помочь, и исправит, где нужно.

— Разумный мальчик.

— Да, голова у него хорошая, это все учителя признают.

— Так значит, вы обратились ко мне не по поводу его учебы?

— Нет. Мне неловко говорить… Дело в том, что на той неделе, вечером, Павлик попросил у меня денег на какое-то их развлечение, его друзья шли куда-то — кафе или клуб, или еще что-то, я даже толком не поняла. Довольно большую сумму, я сказала, что у меня столько нет и вообще уже поздно. Он сказал: все идут, что же я им скажу? Я предложила: скажи правду. И тогда он заорал: знаешь, в чем правда?! В том, что ты — сука и стерва! А я все равно уйду! И побежал в коридор одеваться. Я попыталась его остановить. Он меня оттолкнул так, что я стукнулась об стену. Ночевать он не пришел и телефон выключил. Я уже хотела в милицию звонить, а потом все-таки решилась и в три часа ночи позвонила его однокласснику Мише. Тот меня успокоил и сказал, что они все были в клубе (Павлику денег одолжили), а потом Паша пошел к Ване ночевать. Я, естественно, спать не могла и все думала: как же так получилось? И что мне теперь делать? И позвонила по телефону анонимной психологической помощи для подростков и их родителей, реклама по телевизору была, я номер записала… Там мне сказали, что я всегда должна быть на стороне своего сына, принять его. Что у него трудный возраст, а в гимназии учатся дети обеспеченных родителей, и он из-за этого переживает, и еще он помнит скандалы, которые были у нас с отцом, и это на нем отразилось, хотя он в этом и не виноват, и если я буду давить, он вообще может дойти до самоубийства… В общем, я поняла, что во всем виновата я сама, но вот что конкретно делать-то? Как это на практике-то в нашем случае — быть на его стороне? Вот я и пришла у вас спросить…

— А как закончился тот эпизод, о котором вы мне рассказали?

— Да никак. Он после школы и кружка (он на дополнительный английский ходит) пришел как ни в чем не бывало и спросил: поесть есть чего? Только я рис не хочу, хочу мяса…

— А вы?

— Я ему сказала о своих чувствах (мне так по телефону посоветовали): Павлик, я очень волновалась, я чуть с ума не сошла… А он: да не ври ты — я же знаю, что Мишка меня заложил… А вообще-то будешь знать в следующий раз…

* * *

Павлик был кудрявый и симпатичный. Он охотно рассказал мне, как мать ограничивает его свободу и как ему стыдно перед друзьями из-за скромных финансовых возможностей семьи. Сообщил, что у них в гимназии тоже есть психолог, кандидат наук.

— Если тебе мало денег на развлечения, пойди и заработай, — сказала я. — С 14 лет у нас на работу берут официально, через молодежную биржу труда. Ты умеешь организовывать исправление двоек — сумеешь и это. А с матерью ты поступил как мелкий трусливый гаденыш. Еще нет никого, кому в этом мире ты был бы так же нужен, как ей — ты пока не заслужил этого своими делами, своим творчеством или своей любовью. А материнская любовь достается детенышу бесплатно, по праву законов природы. Но ты уже вырос. Только и исключительно тебя как человека характеризует то, как ты теперь ведешь себя по отношению к ее чувствам, чувствам матери. Она тут вообще почти ни при чем. Сила, слабость, великодушие, понимание, садизм, глупость, ум, достоинство, честь… Какие пункты выберем для тебя в описании этой истории? Кто ты и какой ты в этом эпизоде? Можешь не отвечать. Я не иезуит, а ты не на допросе… Главное, что будут еще эпизоды, и все зависит только от тебя.

* * *

Она зашла ко мне через месяц.

— Спасибо вам, — сказала она. — Я не знаю, о чем вы с Павликом говорили, он мне ничего не рассказал, но он, вы знаете, после этого разговора как-то притих. Даже сказал, что хочет устроиться работать, правда, пока это только слова…

— Притих? Ну вот и вы притихните, — дружелюбно посоветовала я. — Каждый одновременно и на своей стороне, и на стороне другого (Кто вообще придумал эти стороны разводить?!). Глядишь, так и проскочите «трудный возраст».

* * *

Этот недавний случай из моей практики сподвиг меня наконец-то обсудить с читателями тему, которая давно меня интересует.

В своей колонке я рассказываю много историй, в которых участвуют подростки. И уже несколько лет наблюдаю закономерность: в большинстве случаев мои комментаторы встают на сторону подростка. Они тонко и творчески объясняют мотивации самых странных и сомнительных поступков подростков; одновременно звучат серьезные обвинения и нелестные определения в адрес родителей и воспитателей — во всем виноваты они, а подросток всегда жертва. Только однажды я, не удержавшись, выступила против этого, но и тогда не попыталась проанализировать явление. Если судить по многолетним комментариям к моим материалам, всем абсолютно очевидно следующее: подростков надо понимать и принимать, их нельзя ни к чему принуждать силой, говорить с ними надо, вести себя очень осторожно (подростки очень ранимы), если с ними что-то не так, в этом виноваты родители и/или учителя. Но ведь столь же очевидно, что реальность (мнения взрослых людей и их поступки по отношению к конкретным подросткам) устроена совершенно иначе. В чем же дело?

Вот какие гипотезы и мысли приходят мне в голову.

1. Здесь, на сайте «Сноба», собрались уникальные люди, всегда и во всем действительно находящиеся на стороне подростка и так и поступающие в своей реальной жизни.

2. При анализе чужой жизни люди говорят о теории, которую они разделяют. Надо «принимать подростка». Другое дело, что на практике это не всегда выходит. Но нужно пытаться.

3. Что бы там ни говорили в теории, подростка в нашей культуре практически никто не считает полноценным человеком, реально отвечающим за свои слова и поступки. Если с ним что-то не так, в этом всегда виноват кто-то другой (обычно семья).

Но однако же все были подростками, а многие являются и родителями тоже. Почему же при анализе моих историй читатели легко разделяют чувства героя-подростка и как бы идентифицируются с ним, но отказываются разделять чувства родителей? Я так пишу? Или собственные подростковые раны болят больше, чем родительские? Или все просто автоматически встают «за слабого», которым принято считать именно ребенка, подростка?

У меня, конечно, есть собственное мнение по этим вопросам, но я бы не сказала, что оно окончательно сформировано. Поэтому мне важно знать вашу точку зрения, ведь наверняка я какие-то аспекты просто упускаю. Что скажете?