Встать в пару

Трех-четырехлетний на вид мальчик уверенно, молча, не глядя на меня, прошел через мой кабинет и нырнул под стоящую у окна банкетку. Я успела рассмотреть круглую голову, короткий ежик волос и смешную «ладанку» из футляра от бахил, висящую на шее.

Дело было в разгар эпидемии гриппа, и в тот год среди некоторых родителей распространилось странное поверье: если на шею ребенку повесить коробочку с нарезанным чесноком, он не заболеет. Вот так, с чесночной ладанкой эти дети ходили везде в людных местах, «благоухали», отгоняли вирусов и вампиров. Мне то и дело приходилось проветривать кабинет, но я не жаловалась: во время эпидемии частые проветривания полезны.

Мать села в кресло, сложила руки на коленях. Лицо симпатичное, печальное. Из-под банкетки послышалось негромкое нечленораздельное гудение — надо думать, мальчик как-то осваивал машины, стоящие там как бы «в гараже».

— Ну, что у вас случилось? — спросила я, ожидая услышать традиционное для этого возраста «не слушается!»

Но услышала совсем, совсем другое.

— Воспитательница из садика меня прислала. Сказала: сходите обязательно, что-то с Вовой не так.

— А как выглядит это «не так», она не сказала? — мысленно охарактеризовав умственные способности воспитательницы, уточнила я.

— Да нет, в общем-то, она и сама толком не поняла… Да, вот: дети отказываются вставать с ним в пару! Даже его друг…

Оп-ля! Я мысленно же извинилась перед внимательной воспитательницей. Как я боюсь этого симптома у маленьких детей! Ребенка я толком не рассмотрела, да и волна чесночного запаха отчасти притупила мою наблюдательность…

— Но, может быть, Вова просто дерется, обижает одногруппников, поэтому они его боятся и не любят? — с надеждой поинтересовалась я.

— Нет, — мама упрямо помотала головой, такой же круглой, как у сына. — Он крупный, но не драчливый. Всегда, если его задевали, просто уходил. Обычно, мне воспитатели говорили, он в садике сидит себе в углу и в конструктор играет или книжку смотрит. Один или с другом, но вот теперь друг… И другие дети…

— А дома поведение Вовы не изменилось? — в моем голосе звучит тревога, мама (как и любая мать, когда дело касается ее ребенка) моментально ловит ее и тяжело задумывается.

— Не знаю, я ничего такого… Но вот бабушка говорит, что он раньше всегда охотно занимался с ней (Вова у нас очень развитый, все буквы знает и уже может немного по слогам читать), а теперь больше отказывается…

— А общение? С вами, с незнакомыми людьми?

— Да он всегда, чуть не с рождения букой был…

— Какие-то странные игры? Несуществующие в реальности персонажи? Может быть, рисунки?

— Да! Да! — мама начинает нервно ломать пальцы. — У него уже давно есть придуманный друг Миша, который к нему из леса (у нас рядом с домом парк) приходит. И игры у него… он много играет, но нас с бабушкой в игру никогда не пускал. И рисует… планы метро…

Планы метро? Общение с никому не видимым Мишей? Отвергающие Вову дети? Я сжала руки в кулаки, задумалась.

Увы мне и маме! Часто именно этот симптом — маленькие дети нутром чуют пробуждающуюся инаковость сверстника, пугаются, как зверьки, и отказываются вставать с ребенком в пару — маркирует начало детской шизофрении. Взрослые еще ничего не замечают или списывают на оригинальность или даже одаренность ребенка… Но как мне сказать об этом матери?

— Скажите, пожалуйста, среди ваших родственников были… ну, скажем так, странные люди?

Мама думает. Вова вылез из-под банкетки и на ковре выстраивает ряд из моих машин — по росту, от самой большой к самой маленькой.

Через пять минут я знаю все о предполагаемой психиатрии в обоих родах, от утопившейся в пруду от несчастной любви двоюродной прабабушки матери до — о ужас! — покойного дедушки со стороны отца, о котором свекровь никогда толком ничего не рассказывала (развелась с ним, когда отец Вовы был еще маленьким). Теперь мать понимает, что он, судя по всему, был вовсе не алкоголиком, а гораздо хуже…

В кабинете повисает тяжелое молчание.

И в этой паузе я хочу предложить уважаемым читателям поговорить на очень интересующую меня и, как мне кажется, вполне актуальную, хотя и трудную тему.

Смотрите: мы много и, наверное, плодотворно говорим о все-таки постепенно повышающейся в нашем обществе толерантности к инвалидам. Особенно, конечно, к детям. И сами эти разговоры, как предполагается, этому росту способствуют.

Конечно. Ведь еще недавно у нас детей-инвалидов прятали по домам, об их существовании не очень-то говорили, иметь такого ребенка считалось чем-то чуть ли не стыдным и неприличным, а от взрослых инвалидов, если они изредка появлялись на улице, все попросту отводили взгляд.

Теперь многое изменилось. Вот недавно наши спортсмены победили на Паралимпийских играх, и все дружно за них болели и ими искренне гордились. Детям-инвалидам все вполне открыто помогают, и никто особенно не отворачивается.

Но при всем этом «инвалид» практически всегда представляется нам как-то визуально — в первую очередь это, конечно, опорник, ну и вслед за этим всякие тяжелые хронические соматические, генетические или обменные заболевания, глухие, слепые, где-то в самом конце — врожденное органическое поражение головного мозга, умственная отсталость.

В общественное сознание постепенно внедряется здравая и гуманная мысль: нужно только создать им условия, дать возможности для развития, и тогда они смогут жить в соответствии со своими возможностями, но в целом «как все обычные люди» — работать, ходить в кино, театры, рестораны, заниматься спортом, путешествовать…

А другие люди, которые на первый взгляд выглядят абсолютно как все, люди соматически здоровые, с руками-ногами, часто даже с сохранным (до некоторых пор?) интеллектом, однако при этом мыслящие, чувствующие и часто действующие в мире откровенно «не как все». Те, кого врачи называют «психиатрическими больными», а обыватели попросту «сумасшедшими»?

Я очень хорошо помню, как в перестройку, на волне борьбы с «карательной советской психиатрией», в какой-то момент множество психически больных людей вместо больницы оказалось в прямом смысле на улице: они ездили в метро, сидели и что-то бубнили себе под нос на скамейках в скверах, пробовали общаться в очередях и просто с прохожими.

Обычные люди либо шарахались в стороны, либо демонстративно их не замечали, либо подсмеивались, воспринимая общение с «психом» как развлечение. Кто-то жалел их, конечно, но чем тут можно было помочь?

Потом постепенно они куда-то делись… Погибли? Снова, когда прошел очередной период «разрушенья до основанья», оказались в привычных больницах и интернатах? Вам никогда не казалось, что часть из них ушла в интернет и оставляет значительный процент комментов к материалам, предположим, на сайте mail.ru? Мне лично часто так кажется.

И проблема-то, как я полагаю, осталась, хотя о ней обычно избегают говорить. Если болезнь разрушила не тело, но разум, чувства, дух человека… Толерантность к несчастным людям? Конечно, нужна, но как ее выразить? Делать вид, что они «как все», и так с ними и обращаться? Но это вранье, они другие, и даже дети в младшей группе детского сада это чувствуют.

Создать им условия? Но какие? Пандусами в переходах тут явно не обойдешься… Предоставить их самим себе, просто поить, кормить котлетами и таблетками? Но человек (любой человек!) не может жить в вакууме, и в конце концов мы рискуем получить Адама Ланзу. Или интернет, наводненный психопатиями.

Несколько раз на «Снобе» возникала эта тема и… уходила в песок. У меня спрашивали совета, как у специалиста. А я… я сама не знаю.

Я не психиатр, а те опытные психиатры, которых я близко знала, имели такую профессиональную деформацию и аберрации социального зрения, что я бы у них и спрашивать не стала.

Отношение общества и нас лично к психически больным (соматически здоровым!) людям, в реале и в интернете — какое оно? Как надо? Как хотелось бы? Давайте обсудим, что ли? Не получится, так не получится. Но мы пытались.

***

Вернемся к Вове.

Он расставил машинки, нагрузил в самый большой кузов кубики, поднял голову, оценил затянувшуюся паузу и сказал:

— А я знаю, почему Вася со мной больше играть не хочет. И почему Лиля в пару не встала.

— Почему же?! — хором воскликнули мы с матерью.

— Воняет от меня противно, потому, — мальчик дотронулся пухлым пальцем до чесночной ладанки. — Они мне сами сказали, тошнит их…