Ларс Ойно: «Горная птица» двигает время в обратном направлении

Ларс Ойно, художественный руководитель норвежского Театра жестокости (Grusomhetens Teater), приехал в Москву по приглашению фестиваля TERRITORIЯ. Это фестиваль-школа современного искусства, куда привозят зарубежные (Германия, Норвегия, Бельгия, Греция) постановки, где показывают российские пьесы (Серебренникова и не только), проводят мастер-классы и творческие встречи с режиссерами. Штаб-квартира фестиваля — Государственный театр наций. В числе организаторов — Евгений Миронов, Мария Миронова, Кирилл Серебренников, Чулпан Хаматова. Поддержку фестиваля осуществляет Министерство культуры РФ и московский Департамент культуры.

«Горная птица», которую показал 6 октября в Театре наций Ларс Ойно, — это полуторачасовая костюмированная опера по неоконченному либретто Генрика Ибсена.

Дикая девушка Альфхильд, «горная птица», живет в затерянной долине среди природы, слушает песни эльфов. Молодой фермер Кнютт в поисках себя убегает из деревни от богатой невесты, встречает Альфхильд и хочет остаться с ней. Жители деревни находят Кнютта и возвращают его в «цивилизацию». Альфхильд оправляется за ним. Либретто Ибсена обрывается на сцене, которая не предвещает «горной птице» ничего хорошего: отец невесты приказывает Кнютту ехать в церковь.

Обозначать то, что делает на сцене Ойно, стандартными терминами неправильно: это не опера в привычном понимании — музыка композитора Филиппа Санде далека от благозвучности, хор не старается быть стройным, голоса актеров срываются на крик. С таким же успехом «Горную птицу» можно было бы назвать хореографической постановкой: под медленную монотонную музыку жители деревни и жених, напоминающий марионетку, повторяют движения, которые делают их похожими не то на оживших персонажей Дюрера, не то на обычных умалишенных. Они ходят согнувшись или вприсядку, их лица искажены гримасами и гримом, руки неестественно скрючены. 

Удивительно, но по прошествии часа (ровно столько мне понадобилось, чтобы перестать оценивать то, что происходит на сцене, и начать просто смотреть) герои Ларса Ойно в псевдонациональных костюмах от Йорил Бьерке Сэтер на фоне скудных декораций Тормода Линдгрена начинают казаться безумно притягательными. И в этом, очевидно, одна из задач режиссера: показать, что внешняя красота актеров и их поз так же не важна, как и знание зрителями норвежского языка. Главное — общее впечатление от всей картины, от контраста природного, естественного и человеческого. Белизны снега и многоцветности сложных узоров на костюмах. И это, конечно, задача чистого импрессиониста.

С Ларсом Ойно мы встречаемся после спектакля и разговариваем, сидя в уже опустевшем зале. На наших глазах разбирают сцену. Ларс выглядит как типичный скандинав: высокий, худой, светловолосый и голубоглазый, одет одновременно небрежно и респектабельно. Он совершенно спокоен и убийственно серьезен, даже когда называет себя революционером и анархистом.

СВ какие страны, кроме России, вы уже возили «Горную птицу»?

Мы играли в Британии, в Индии, на двух фестивалях во Франции и в Германии. И, конечно, в Осло. Это может показаться удивительным, но спектакль принимают везде одинаково. А российский зритель напомнил мне индийского: в Индии тоже интересующаяся молодежь.

СЧто теряет зритель, который не знает языка оригинала? Действительно ли норвежские слова, которые произносят актеры, вторичны по сравнению с хореографией, сценографией и музыкой? 

Тот, кто не понимает по-норвежски, не улавливает красоту романтического текста Ибсена, который, впрочем, самому Ибсену не нравился. Иначе он бы закончил драму. Но слова в нашем спектакле и правда не слишком важны. 

СВ «Горной птице» есть что-то постмодернистское?

Ни в коем случае! Модернизм, импрессионизм, даже сюрреализм — и ничего от постмодерна.

ССпектакль показался мне трансовым, антидинамичным. Какую роль в постановке вы отводите времени? 

«Горная птица» двигает время в обратном направлении: спектакль переносит зрителя от современных скоростей к статичности прежних времен, когда тишина имела огромное значение. В современной реальности места для тишины почти не осталось, нет возможности слушать жизнь. И я создавал этот спектакль, чтобы противостоять современной социальной среде, где нет места молчанию, тишине, созерцанию. Где все обязаны бежать на большой скорости, быть в нескольких местах одновременно. 

Большинство режиссеров покоряют зрителя спецэффектами и динамикой, высокими скоростями и технологиями. Я выбираю совершенно другой способ быть услышанным.

«Горная птица» — спектакль статичный и монотонный, и в этом его политическое высказывание. Возможно, кто-то поставил бы Ибсена по-другому. Но у меня это именно так: долгое страдание в тишине. 

Не каждый зритель к этому готов, не всем это нравится. Вы же видели: некоторые вставали и уходили. Так происходит везде. Но это неизбежно, именно в этом и заключается суть Театра жестокости. 

СКроме очевидного антисоциального и антибуржуазного высказывания, несет ли в себе «Горная птица» и что-то антиклерикальное? Кресты в орнаментах костюмов деревенских жителей, олицетворяющих цивилизацию, бросаются в глаза так же, как и Библия в их руках.

Да, мой спектакль революционный, даже анархистский. Он противостоит любой власти — не только человеческой, но и власти Бога, самой высшей власти.

СВам кто-нибудь нравится из российских драматургов? Кого вы бы хотели и могли поставить в Театре жестокости?

Я не очень разбираюсь в современных российских драматургах. В марте этого года у нас была премьера спектакля Revolutionary Messages — там, среди прочего, идет речь о Мейерхольде, который делал театр для рабочих. Скоро мы собираемся поставить небольшой рассказ Чехова.С