Особые дети, особенные чувства
Сегодня мне хотелось бы продолжить разговор о том, какими мы хотим видеть своих детей и что мы для этого делаем (или не делаем).
Недавно мир отмечал День людей с синдромом Дауна (на «Снобе» тоже были посвященные этим людям материалы). В связи с этим мне вспомнился вот какой случай.
Я, будучи уже совершенно взрослым человеком, училась на психологическом факультете Ленинградского университета. Время действия — Перестройка (тогда писалась с заглавной буквы. Западный мир рукоплещет Горбачеву, в магазинах пусто, большие питерские заводы стоят, немцы шлют нам гуманитарные посылки с колбасой и постельным бельем). В рамках ознакомительной практики по одному из курсов нас повели в открывшийся в Питере детский садик для «особых детей».
И вот — просторная светлая комната с большими окнами. Много разных игрушек (вид у них явно не советский, скорее всего, тоже гуманитарная помощь. В то время в Питер из Европы и особенно из США приезжало много психологов-миссионеров самых различных направлений). На полу лежит большой красивый ковер. Много персонала — спокойные молодые женщины, одетые в удобную одежду. Улыбаются.
Вот именно так, в такой последовательности, как описала выше, я и рассматривала группу детского садика, в который нас привели. В сущности, отводя испуганный взгляд от основного наполнения садика — детей. Дети находились внизу, на ковре. Там они лежали, сидели или ползали. Некоторые просто слабо шевелились, некоторые перекатывались полешками. Один мальчик сидел, держал в руке тряпичную куклу и, глядя куда-то в угол, методично стучал ее головой об пол. У девочки около окна, возможно, от возбуждения при виде нас, случились судороги, и одна из воспитательниц сидела рядом с ней, поглаживая и успокаивая. Двое детей с синдромом Дауна смотрели на нас, встав на четвереньки и приоткрыв рты.
Перед походом в садик нас готовили и теоретически объясняли, как общаться с такими детьми. Все было разумно и теоретически понятно. Но на пороге этой группы я почувствовала себя совершенно не готовой к увиденному (напоминаю, это было самое начало 90-х). Не то чтобы я прежде не видела детей-инвалидов. Разумеется, видела. Но я никогда не видела их столько и сразу и, в общем-то, никогда с ними не общалась (исключение — инвалиды-опорники с совершенно сохранным интеллектом).
Мои одногруппники надели на лица более или менее приклеенные улыбки и, как нам и велели заранее, рассредоточились по группе, пытаясь вступить в контакт с тем или иным ребенком. Я, естественно, сделала то же самое, выбрав мальчика с куклой (не признаваясь себе, что моим побудительным мотивом была жалость к кукле и желание прекратить это навязчивое колочение ее головой об пол). По всей видимости, я делала что-то решительно не то (а скорее, даже чем-то решительно не тем руководствовалась, и ребенок это, конечно, чувствовал). Мне никак не удавалось переключить внимание мальчика — он отворачивался, отталкивал мои руки, протянутые ему игрушки, не слушал мои слова. Когда я попыталась спеть ему какую-то ритмичную песенку (нам говорили, что это может помочь), он недовольно зарычал, стараясь ее заглушить. Отчаявшись и не желая больше навязывать мальчику мое явно совершенно ненужное и неприятное ему общество, я отошла в сторону. Мальчик тут же снова схватил куклу и с упоением заколошматил ею об ковер.
Я огляделась. Все дети и воспитатели были заняты. В моем внимании никто не нуждался. Я отошла в угол. У меня пересохло во рту, болел живот и кружилась голова. Недалеко от меня была прикрученная к стене раковина. Я подумывала о том, чтобы открыть воду, умыться и напиться из горсти, но не знала, уместно ли это и не нарушит ли каких-нибудь здешних правил. В это время кто-то снизу дернул меня за штанину. Я посмотрела вниз и увидела крошечную девочку-дауна. Цепляясь за мои брюки, она встала во весь свой небольшой рост и теперь смотрела на меня снизу вверх. Правый глазик ощутимо косил. Крупная нижняя челюсть мерно двигалась. Я вспомнила, что, когда воспитатели представляли нам детей, они, кажется, называли эту девочку Дашей.
— Здравствуй, Дашенька! — через силу улыбнулась я, почему-то не догадавшись присесть на корточки (хотя нам загодя внятно объяснили, зачем это нужно). Но, возможно, я боялась, присев, просто не удержать равновесия и завалиться: голова кружилась все сильнее. И хотя я прекрасно понимала, что это психосоматика, легче от этого знания мне не становилось. — Ты что-то хочешь? Может быть, пойдем поиграем?
Я не имела ни малейшего представления о том, понимает ли Даша меня и может ли что-то сказать в ответ, но совершенно все приемы общения с умственно отсталыми детьми, о которых нам рассказывали на лекции в университетской аудитории, покинули мою голову.
Даша не ответила на мою улыбку, о чем-то явно задумалась, а потом медленно кивнула, словно соглашаясь сама с собой. Подобрала не очень помещающийся во рту язык и, шепеляво, но при этом вполне узнаваемо спросила:
— Худя, дя? (Худо, да?)
Я обмерла.
Девочка еще помолчала, и, не дождавшись ответа (у меня просто не нашлось слов), перешла к программе спасения утопающих. Она подставила короткопалую ладошку, выплюнула на нее обсосанный леденец (которым, по всей видимости, ее только что угостил кто-то из моих однокашников), протянула его мне и сказала:
— Ня, тетя, посяси. Вкусня. (На, тетя, пососи. Вкусно.)
Сжав кулаки так, что мои довольно длинные ногти глубоко вонзились в ладони, я ровным голосом поблагодарила ребенка и заверила ее, что конфетку она может съесть сама, потому что я прямо сейчас… возьму себя в руки… вот мне уже лучше… и мы с ней сейчас во что-нибудь поиграем… и это будет очень весело…
Вы думаете, это была сентиментальная история ко дню больных синдромом Дауна, призванная выжать из читателя слезу? Вы ошиблись.
Я хотела проиллюстрировать ею очень важный, на мой взгляд, разговор. Давайте разберемся: что на самом деле произошло больше 20 лет назад в той группе «особый ребенок»? Умственно отсталая девочка с помощью каких-то задействованных в ее психике механизмов безошибочно вычислила среди незнакомых ей людей человека, которому плохо физически и психически (притом что человек старался скрыть от окружающих свое состояние). Затем по своей инициативе вступила с ним в контакт и тут же предложила помочь, порадовать, так, как она сама это понимает. При этом во имя спасения незнакомца от неизвестной ей беды (разумеется, Даша никак не могла понять причины моего состояния) она была готова отдать только полученную ею собственную вкусную конфетку.
Насколько я понимаю, Даше было от четырех до пяти лет. А теперь скажите, пожалуйста: многие ли из знакомых вам сейчас детей-дошкольников способны осознать и сделать то, что сделала Даша?
Я никого не обвиняю, я совершенно не разделяю идей об «испортившемся мире» и не склонна к стенаниям на тему: «Вот раньше была молодежь…» Я вижу проблему и предлагаю участникам проекта ее обсудить.
Все двадцать лет своей практики я наблюдаю действенное усиление внимания к раннему (и не только) интеллектуальному развитию детей. Сегодняшние дети из нормальных благополучных семей знают и умеют много больше, чем умели и знали в их возрасте я и мои сверстники. Детям и их потребностям уделяется много внимания, их стали больше выслушивать, чаще видят в них личность, намного больше и разнообразнее развлекают. При этом сами дети «ан масс» все хуже умеют «прислушиваться» к окружающим их людям. У них много знаний, но они не умеют считывать чужие чувства (даже чувства самых близких им людей) и изменять свое поведение в соответствии с их состоянием. Детей попросту не учат этому в распространенных сейчас детоцентрических семьях. Исследования показывают, что младенцы способны рефлекторно подстраивать свое поведение к эмоциональному состоянию окружающих их людей почти сразу после рождения, и уже вполне сознательно (по просьбе, требованию или для достижения своих целей) — дети где-то с полутора лет. Но эти возможности нужно активировать, поддерживать и превратить в навык. Далеко не всегда современная семья это делает. На приеме в поликлинике мне очень часто (и чем дальше, тем чаще) жалуются, что дети попросту не замечают состояния родителей и прародителей, братьев и сестер. После не умеют «прочесть чувства» и «подстроиться» к воспитателю в детском саду, к сверстникам, к учителю, а потом и к партнеру. Естественно, это вызывает обиды, непонимание, конфликты. Когда я спрашиваю: «А вы их этому учили?» — родители недоумевающе приподнимают брови: «А разве оно не само собой?..» Мой ответ: в традиционной семье — само собой, там интересы детей не очень-то и учитываются, им поневоле приходится быть наблюдательными к состоянию старших и приспосабливаться. В детоцентрической семье «само собой» не получается. Надо учить. Иначе, когда ребенок выходит в «изменчивый мир» и обнаруживает, что тот вовсе не спешит под него прогибаться, возможны сюрпризы. С обеих сторон. И по преимуществу неприятные.
А что вы об этом думаете? Может быть, все не так и современные дети вовсе не обделены эмпатией?