Первая мировая. Как прадеды воевали
Родной брат моего прадеда, Михаил Хрылов, умер в 1914 году у себя в прихожей, надевая сапог. Как гласит семейная легенда, он собирался на войну, и у самой двери у него случился инфаркт. Это было в Гатчине, в большом красивом доме на улице Соборной, номер семь.
Из этого же дома, на ту же войну три года спустя ушел и мой дедушка, Александр Хрылов. Точнее, не ушел, а сбежал. Поддался патриотическому порыву: в Гатчине как раз развернули госпиталь для раненых. По этому поводу построили новую железнодорожную станцию Татьянино, названную в честь дочери Николая II. Туда-то дедушка и отправился.
До фронта, впрочем, ему добежать не пришлось. Еще на пути к станции его, решительного и сопливого, поймала и вернула домой нянька.
Шурке Хрылову в 1917 году было пять лет. После неудачного побега в семье за ним закрепилось прозвище «Франц-Иосиф». На свою войну он попал в другой раз.
Мой дедушка был казак из новых станиц, которые Российская империя создавала в завоеванной Средней Азии. Сейчас это город Тюп, он стоит на берегах Иссык-Куля. Дедушка происходил из богатой многодетной семьи. Накануне Первой мировой войны у него как раз был призывной возраст. Как и все, он пошел в армию. Но попал не в конницу, как большинство казаков, а почему-то в артиллерию.
Одним из обязательных условий для новобранца было жениться, привести жену в дом, как работницу, которая отчасти заменит его. И уж совсем хорошо, если успеешь сделать ей ребенка. Все эти свадьбы происходили прямо накануне призыва.
Дед мой был в станице первый парень на деревне, поэтому ему сначала нашли очень выгодную партию, дочь старосты соседней станицы. Русские казаки в Средней Азии с местным населением не смешивались, жили своими общинами, и браки были только внутри этой среды. Так вот, была найдена эта красавица, сговор произошел, подарки были в семью невесты подарены... Дело дошло вплоть до того, что жениха пригласили с новой семьей в баню. Была такая традиция, чтобы все друг на друга посмотрели и увидели, что все в порядке. Но дальше произошел кулачный бой станицы на станицу, что по праздникам часто бывало у казаков. Совершено случайно мой юный и очень здоровый дедушка, не поняв, с кем имеет дело, побил своего будущего тестя. На этом свадьба расстроилась.
Срочно пришлось искать новую невесту. Нашли. Мой дед побыл со своей невестой-женой буквально три дня до ухода в армию, она успела забеременеть, но на этом брак и закончился. Первая мировая война плавно перешла в Гражданскую, и началась совсем другая жизнь.
В артиллерии дедушка дослужился до прапорщика — ошеломительная карьера для солдата из казачьей семьи с тремя классами церковно-приходской школы. В 1917 году он стал жертвой большевистской пропаганды, которая была весьма распространена на фронтах. Большевики занимались тем, что разлагали армию. Главный призыв был: «Кончай войну! Братайся с немецкими рабочими и крестьянами». Что и происходило, мы хорошо знаем из истории про братание русской и немецкой армии. Запропагандировали его до того, что он вступил в большевистскую партию еще до Октябрьской революции. Это и определило его дальнейшую судьбу. Он стал на всю жизнь «старым большевиком». Было очень важно, когда ты вступил в партию: до Октябрьской революции или после. Те, кто вступили до, считались героями.
В 1920-е годы он был оперуполномоченным Туркестанского фронта по борьбе басмачеством. Это как в «Белом солнце пустыни». Дедушка был одним из предводителей красных отрядов, которые отлавливали басмачей по всей территории Средней Азии. Гражданская война продлилась для него вплоть до второй половины 1920-х годов, потому что в Средней Азии процесс установления Советской власти длился существенно дольше, чем на остальных территориях.
Прадеда звали красиво: Айзек Наумович Горелик. Он избил дворника-погромщика, сбежал из Чернигова в Америку, не понравилось, вернулся, а тут как раз Германия объявила войну. Чудные были времена и стремительные.
Евреев призывали с 12 лет, а прадеду было далеко за двадцать — пошел он в армию, стало быть, зрелым мужиком. Быстро попал в немецкий плен и там батрачил. Даже фото есть: стоит с лопатой, улыбается. Откуда фото? Кто его сделал? До Освенцима еще четверть века.
Потом начался бардак, и прадед просто ушел из плена. Дошел пешком до Чернигова и после революции дал жару: собрал у окрестных крестьян огурцы (говорят, не купил, ему верили в долг), засолил, привез два вагона в Петроград, продал, честно вернул деньги крестьянам, а на остаток купил трехэтажный дом и завел там мастерские. Возможно, это легенда — дом за вагон огурцов не купишь, — но зато в 1934-м его совершенно взаправду посадили на год, потом сослали. Он и в ссылке не растерялся: стал начальником пекарни. Умер в эвакуации, где-то в Казахстане, кажется, в 1943-м.
Прабабушка Рахиль — не его жена, а другого прадедушки — жила на оккупированной территории в Остере, под Черниговом. У нее еще был постоялец, немец — «очень приличный, интеллигентный человек». Она все удивлялась, что с ними стало к следующей мировой войне.
По воспоминаниям моей тетки Янины Пеньковской, с конца 1890-х семья прадеда Стефана Ивановича Неселовского жила в Смеле (ныне Черкасская область Украины). Прадед был инженером-сахарозаводчиком и занимал большой казенный дом рядом с заводом. Сахар из свеклы варят с сентября по январь, так что у Стефана Ивановича была масса свободного времени для хобби: пчеловодства, живописи, литья и выжигания по дереву.
Детей было четверо. Прабабушка тоже работала — хозяйничала в гостинице при сахарном заводе. В результате семья зарабатывала вполне приличные деньги. К 1913 году было собрано приданое детям: по 5000 рублей мальчикам (14-летнему Роману и 12-летнему Мечиславу), и по 10 000 рублей девочкам (16-летней Брониславе, моей бабушке, и 18-летней Хелене).
Прабабушка хотела добавить еще, но прадед сказал: хватит, пора пожить для себя. Он уже давно планировал съездить с семьей в Италию. Поездку планировали на конец лета 1914 года. К августу стало ясно, что планы придется изменить.
С началом беспорядков прадед переехал в Киев, где работал главным механиком киевского водопровода. Мирная жизнь продолжалась около года. Потом Киев стал переходить из рук в руки. Немцы, Петлюра, белые, красные (в краткий момент своего торжества они успели призвать Неселовских-сыновей в Красную армию).
Каждая власть перед уходом считала необходимым уничтожить водоснабжение, а каждая новая власть одной из главных задач считала обеспечение города водой. Сроки — сутки или двое, за срыв — главному механику расстрел. Пришлось Стефану Ивановичу уезжать с дочерьми в восточную часть Украины, к белым.
Но белые не оправдали надежд на стабильность: кроме них в Бурыни Сумской области побывали «зеленые», Махно и еще кто-то, впопыхах не идентифицированный. Ясно было только, что от всей этой публики дочерей лучше прятать. Прятали их на сахарном заводе в диффузорах — это такие большие емкости, где из сахарной стружки извлекают сахар. Бывало, сидели там неделями. Дело кончилось тем, что с отступлением белой армии девушки буквально последним поездом уехали в Ростов. Тут вскоре и война кончилась.
В этих семейных воспоминаниях почти не осталось исторических дат. И октябрьский переворот 1917 года, и отречение императора как-то прошли незамеченными. Запомнилось только, как из-за форс-мажорных обстоятельств пришлось отменить давно задуманный отпуск в Италии.
И еще вспоминают, как однажды в Смеле во время обеда на веранду дома залетела шаровая молния. Облетела вокруг стола, ушла в сад и там взорвалась. Говорят, что никто тогда даже не успел по-настоящему испугаться, так быстро все произошло. Читать дальше >>
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.
Светлана Ганнушкина:
В 1914 году мой дедушка, Петр Борисович Ганнушкин, будущий великий психиатр, был призван в армию и назначен ординатором Петроградского морского госпиталя. Через какое-то время он получил отпуск и поехал к своей жене, писательнице с немецким именем Аделине Ганнушкиной. Времена были тяжелые, революционные, она его не дождалась и сказала: «Извините, я вас принять обратно не могу, у меня теперь другой мужчина». И они расстались навеки. Через какое-то время Петр Борисович встретил мою бабушку, Софью Владимировну. Если бы Первая мировая не разлучила Петра и Аделину и потом дедушка с бабушкой не встретились, то и меня бы на свете не было.
Прадедом моим был протоиерей Антоний Константинович Уссаковский. Родился он около 1867 года в деревне Блудень Пружанского уезда Гродненской губернии. Вскоре там пролегла железная дорога, станцию назвали Погодино, и деревня превратилась в уездный поселок. Антоний Уссаковский построил Петропавловскую железнодорожную церковь и стал ее настоятелем (стоит и действует до сих пор, довелось побывать — очень красивая) и церковно-приходскую школу, где он и преподавал Закон Божий. Церковь и школу освятили в 1901 году. В этой школе и познакомились, а потом и поженились ученики — моя бабушка Лидия Антоновна Уссаковская и мой дед Григорий Андреевич Макаревич. В 1907 году в школе училось 103 мальчика и 72 девочки. За заведование школой о. Антоний получал 100 рублей в год.
В 1914 году, когда началась Первая мировая война, мой прадед организовал товарищество, в задачи которого входило перевязать и накормить тысячу человек за время стоянки эшелона с ранеными (30 минут). При станции была организована прачечная.
Последние следы Антония Константиновича — телеграмма: «Господину директору Департамента Исповеданий. Патриархом мне поручено вручить Преосвященному Епископу Кременецкому Дионисию указ за №2517. Оказалось, что епископ Дионисий проживает не в Киеве, а в г. Кременце. Не имея возможности исполнить лично данное мне поручение, честь имею покорно просить Вашего распоряжения о пересылке по почте прилагаемого указа адресату. Член Гродненского Епархиального совета Протоиерей Антоний Уссаковский. 1918 г. 9 сентября, Киев». Делаю из этой телеграммы вывод, что о. Антоний был не последний человек в епархии.
А дальше следы его теряются с концами. И, скорее всего, он был расстрелян, как и тысячи других священников, нашими славными коммунистами. До сих пор мне не удалось разыскать его фотографию. Никак не доберусь до архивов Лубянки. Да и откроют ли?
Мой двоюродный прапрапрадедушка Евгений Карлович Кнорре был инженером. Он проектировал мосты через Днепр, Западную Двину и Волгу, а за мост через Енисей получил Большую золотую медаль на Всемирной выставке в Париже в 1900 году.
В 1902 году вместе с инженером Петром Балинским он представил первый проект московского метрополитена в Московской городской думе. Консерваторы обвинили метро в бездуховности, трамвайное лобби было категорически против. Члены Московского городского императорского археологического общества написали коллективную жалобу городскому голове князю Голицыну:
«Проект господ Кнорре и Балинского поражает дерзким посягательством на то, что в городе Москве дорого всем русским людям. Необъяснимое отношение к святыням выражается в нарушении целостности Казанского собора для устройства под ним тоннеля. Другие храмы, как, например, церковь Трех Святителей у Красных ворот, Никиты Чудотворца на Ордынке, Св. Духа у Пречистенских ворот и другие, ввиду близости эстакады, которая в некоторых местах приближается к храмам на расстояние 3-х аршин, умаляются в своем благолепии».
После бурных обсуждений Городская дума вынесла резолюцию: «Господам Кнорре и Балинскому в их домогательствах отказать». В 1912 году Евгений Карлович представил проект повторно. Его отправили на доработку, но вскоре всем стало не до инженерных решений. Можно предположить, что, если бы не Первая мировая, метро в Москве появилось бы на двадцать лет раньше.
29 октября 1917-го Евгений Карлович Кнорре трагически погиб от перелома черепа. Он помогал раненому военному выходить из трамвая, а раздраженные и нетерпеливые пассажиры вытолкнули замешкавшегося на выходе пожилого человека на мостовую.
В нас в доме была кружка с логотипом «Штандарта», императорской яхты, на которой служил брат прадедушки. Как его звали, не помню. Еще была открытка с фронта, мне ее показывал дедушка, на ней был нарисован солдат со штыком и какие-то приветы неизвестным мне людям. Открытка была от дедушкиного брата, кажется, все-таки от того, который на фотографии номер 1 (Иван). Кружка, видимо, просто разбилась, открытку искала в семейном архиве, но не нашла.
Значит, с одной стороны точно воевали двое. Эта семья по сословным записям «мещане». Левый бородач со второй фотографии — мой двоюродный прадедушка. Они с моим родным прадедушкой (Григорием Яковлевичем Мурашовым) — близнецы, а из близнецов в армию брали одного. Второй — Иван Григорьевич Мурашов, старший брат моего деда (их всего было 11 детей), г. р. 1894 (на первой общей фотографии сидит с краю слева, в военной форме), это 1916 год, он приехал на побывку, дедушка говорил: «Ваня приезжал на побывку прямо из окоп» (почему-то я запомнила, что окончания «из окопОВ» дедушка не употреблял). Моему дедушке тогда было 11 лет, он хорошо помнил приезд старшего брата. Дальнейшая судьба Ивана толком неизвестна. Вроде бы он ушел с белочехами, был в Австралии. В какой-то момент он что-то написал Лизе (старшей сестре, с которой был близок), но она от всех все скрыла, вся большая семья всегда писала в анкетах «родственников за границей не имеем». В 50-е годы (начало оттепели?) из Лиона присылали в СССР запрос, к нему была приложена фотокарточка. Та же Лиза сказала, что это не Ваня, и послала куда-то (куда?) свидетельство (откуда его взяла?), что Ваня пропал без вести еще до революции. Почему она так сделала? Два брата и муж одной из сестер тогда работали в атомной и радиопромышленности, на военных объектах.
Со второй стороны (это дворянская семья) тоже воевали двое. Сергей Петрович Домагадский (прапорщик) и Павел Петрович Домагадский (офицер). Про Сергея моя прабабушка говорила, что во время войны его «услали служить к черногоркам». Вероятно, она имела в виду черногорских принцесс Милицу и Стану, которые тесно общались с Романовыми и фактически представили ко двору Распутина. Читать дальше >>
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.
Эдита Пьеха:
У родителей мамы, моих дедушки с бабушкой, было шестеро детей, и нечего было кушать. Они мигрировали всей семьей во Францию через Германию. Мама моя была 1905 года рождения, а папа — 1904 года. Мои родители застали Первую мировую войну совсем молодыми людьми, им было по 15-16 лет, и они работали на французских шахтах. Там они и познакомились, а в 1926 году поженились. Во Францию они приехали из Польши, хотя Польши как таковой тогда не было. Только в 1918 году Владимир Ильич Ленин подписал декрет о возвращении Польши на карту Европы. По факту мои родители мигрировали из Пруссии.
Папа под землей работал, спускался в шахту, а мама работала над землей — сортировщицей. На шахте было правило: хозяин не держал на работе замужних женщин. Поэтому, когда мои родители поженились, мама стала домохозяйкой, моего брата она родила, когда уже сидела дома. Меня тогда еще даже в проекте не было, я появилась в 1937-м.
Моя семья пережила две войны во Франции. Там не было такой жестокости, как, например, в Польше, в Освенциме. Франция сразу капитулировала. Когда была Вторая мировая война, я пошла в школу, мне было шесть лет. Помню, мы провожали русских военнопленных туда же на шахты. Они работали под землей, как и мой папа в Первую мировую. Папа тогда говорил маме: «Сами голодаем, но кусочек один хлеба для Ивана не забудь». Я была маленькая, но догадывалась, что Иван — это один из тех, кого мы провожали работать на шахты. Русские были молодые, заросшие, в шинелях без ремешков и в ботинках без шнурков. Но шахты, наверное, лучший был для них выход. Многие из них потом выжили и вернулись в Россию. Как-то я об этом рассказывала на телепередаче, а потом получила письмо из Смоленска: «Я был одним из русских военнопленных, которые работали на шахте во Франции. Я успешно женился на француженке и увез жену к нам на Смоленщину. Спасибо, что вы помните те годы, которые были не самыми приятными в жизни».
Это мой прадед по материнской линии, Мендель Яковлевич Хейфец, 25 лет проработавший наборщиком в типографии «Эрнст Гланс» в Риге, где его и застало начало войны. Активный участник Бунда (еврейской секции РСДРП) и видный меньшевик. В споре об отношении партии к войне занимал «оборонческую» позицию, считая, что защита отечества важнее классовой борьбы.
В 1915 году при приближении фронта к Риге выслан под надзор полиции в г. Богородск Московской области. В конце концов, уже после революции, перешел к большевикам. Работал в «ЕвСекции» [Еврейской секции ВКП(б)]. Умер в Москве в 1932 году.
А это его младший брат, мой двоюродный прадед, Абрам Яковлевич Хейфец, также активный участник рижского Бунда. После краткосрочного ареста в 1911 году выехал в Швейцарию. Там примкнул к большевикам, получив партийный псевдоним Август Гуральский. Изучал социологию в Лозаннском университете, где его и застала война. Разделял ленинскую «пораженческую» позицию в том, что империалистическую войну следует превратить в гражданскую. Вернулся в Петроград в мае 1917 года во «Втором пломбированном вагоне».
Он участвовал в Октябрьском перевороте, сблизился с Зиновьевым и со дня основания Коминтерна работал зарубежным агентом. Участвовал в создании коммунистических партий Германии, Франции, Италии и США. Один из руководителей неудачного вооруженного переворота в Германии в 1923 году. Активный участник «новой оппозиции» Зиновьева и Каменева, исключен из партии на XV съезде ВКП(б). В 1929 году восстановлен в партии и в Коминтерне и отправлен в Южную Америку организовывать Бразильскую и Аргентинскую компартии. В 1934 году отозван, а в 1937-м арестован. Сотрудничал со следствием и дал показания на многих участников «троцкистско-зиновьевской оппозиции». В 1939 году освобожден из заключения и занимался преподавательской деятельностью. В 1948 году вновь арестован. Освобожден в 1958 году без реабилитации, как участник «контрреволюционной зиновьевской организации». Умер в Москве в 1960 году в возрасте 70 лет.
Мой дед по материнской линии, Григорий Маркович (Менделевич) Хейфец оказался втянутым в спор между отцом — меньшевиком-оборонцем и дядей — большевиком-пораженцем. В 1914 году — ученик реального училища в Риге. В 1915-м вместе с семьей выслан в Богородск под Москвой. Разделял «оборонческие» позиции отца до 1917 года, пока вернувшийся из эмиграции дядя не перетянул его на сторону большевиков.
Вот моя бабушка Любовь Николаевна Грузенберг, сестра милосердия, в окружении военных и врачей, на официальной фотографии. Она 1898 г. р., так что ей здесь лет 16-17. Внизу на паспарту вензель фотографа: К. К.Булла, Невский пр., 54. Смотрим в интернете: «Карл Карлович Булла (1853—1929), мещанин; фотограф — летописец социальной жизни России. В 1886 году заведение размещалось уже на Невском проспекте в доме № 110. С 1896 года К. К. Булла — фотограф Министерства Императорского двора и наделен особым правом — свидетельством, разрешающим производить фотографическую съемку на маневрах, смотрах, парадах, учениях войск Петербургского военного округа». В то время и великие княжны, и сама императрица были сестрами милосердия. У бабушки был сводный брат, и она рассказывала, что Шура погиб в империалистическую. Вот он:
Фотография у меня висит на стене в старой самодельной рамке, и я не решился ее вскрывать. А первая фотография большая, на старинном паспарту, в сканер не влезает. Так что их просто «Самсунгом» щелкнул.
На фото мой прапрадед Василий Овчинников с дочерью, моей прабабушкой Машей. Информации про него мало — даже фотография осталась только одна. Знаю, что он был из крестьянской семьи, до войны копал колодцы, и этим жил. Призвали его двадцатилетним, он уже познакомился с прапрабабушкой.
Потом началась коллективизация, и он с семьей бежал из Смоленской области. Переехал в деревню Мамонтовка под Москву, построил дом и вернулся к прежней жизни. Прапрадед даже успел пройти еще одну, советско-финскую войну. Забрала его третья: Василий Овчинников пропал без вести в начале Великой отечественной.
В 1916 году моему прадеду Василию Александровичу Соколову исполнилось 18 лет, он был призван в армию и уехал служить на Дальний Восток. Поскольку боевые действия там не велись, он был определен в школу канониров и стал рядовым артиллерии на линкоре «Святая Мария». Во время революции весь экипаж линкора перешел на сторону большевиков и отправился эшелоном на Черное море воевать с белыми. Василий Соколов плавал на канонерской лодке «Луч Востока» — одной из семи вооруженных тяжелой артиллерией лодок, подаренных стране Турцией. Когда гражданская война стала затухать, все пушки и пулеметы с судов переставили на бронепоезда. На один из них пересел и мой прадед. Бронепоезд увез его на Украину гоняться за бандами махновцев. Однажды ночью, когда поезд стоял на маленькой станции, а бойцы резались в карты, Василий пошел в кусты по малой нужде и услышал подозрительный шепот и металлический стук. Ринулся он к пулемету и зарядил очередью по кустам. Боевые товарищи решили, что он умом тронулся, насилу его от гашетки оторвали. Утром за расстрелянными кустами нашли следы крови и взрывчатку, а Василий Соколов сделался героем и был приставлен к награде.
До награждения дали ему десять дней погулять, и он отправился к отцу в село Приморка Ростовской области. Прапрадед мой Александр Петрович был более-менее успешным представителем малого бизнеса: имел свой бот водоизмещением в несколько тонн и занимался рыбалкой с тремя сыновьями. Василий Соколов приехал ровно в тот момент, когда местные чекисты пришли забрать у отца судно — в интересах народа, разумеется. Вдобавок они были под градусом, поэтому доводы Василия в пользу того, что имущество семьи красноармейца не стоит лапать в то время, как красноармеец штабелями кладет супостатов, их не убедили. Завязалась драка, в которой мой прадед (рост метр девяносто и вес 120 кг) легко раскидал обидчиков отца. Через пару дней его вызывали в Таганрог, в военкомат, где ему сказали: «Ты избил советскую власть при исполнении своих обязанностей, преступник ты!» Когда он вернулся в свою часть, его «разобрали» на партсобрании, исключили из ВКП(б), он вспылил и партбилет свой швырнул на пол. До суда дело не дошло — он герой был все-таки, — но орден он не получил.
Как только Василий Соколов вернулся с войны в 1922 году, у его отца, которого пока не трогали, тут же забрали и бот, и все лодки, после чего он довольно скоро умер. А моему прадеду нигде хода не давали — припоминали ту драку, а он носил обиду на власть всю свою жизнь и, как говорится, ушел во внутреннюю эмиграцию. Стал неразговорчивым и либо в уединении читал книги запоем, либо пел длинные песни-былины, пока плел сети. Плел, пел и плакал.
В оформлении материала использованы плакаты из фондов научной библиотеки МГУ, вошедшие в книгу «Плакаты Первой мировой» (издательство «Де Либри»).