Алла Демидова: Таинственный и новый
Ты всегда таинственный и новый,
Я тебе послушней с каждым днем,
Но любовь твоя, о друг суровый,
Испытание железом и огнем!
— А. Ахматова. 20 февраля 1922 года, г. Москва
И эту песню я невольно
Отдам на смех и поруганье,
Затем, что нестерпимо больно
Душе любовное молчанье.
Владимиру Казимировичу Шилейко
В память многих бесед
(Белая стая)
С любовью Анна Ахматова
…И жар по вечерам, и утром вялость,
И губ растрескавшихся вкус кровавый…
Так вот она, последняя усталость,
Так вот оно, Преддверье Царства Славы!
7 октября 1917
Петербург
Косноязычно славивший меня
Еще топтался на краю эстрады.
От дыма сизого и тусклого огня
Мы все уйти, конечно, были рады.
Но в путаных словах вопрос зажжен,
Зачем не стала я звездой любовной,
И стыдной болью был преображен
Над нами лик жестокий и бескровный.
Люби меня, припоминай и плачь!
Все плачущие не равны ль пред Богом?
Мне снится, что меня ведет палач
По голубым предутренним дорогам.
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.
Ахматова не сразу перебралась жить к Шилейко. Ночевала то у Срезневских в пансионате в Царском Селе, то у Шилея.
Позже, рассказывая про это время Павлу Лукницкому, Ахматова говорила: «К нему я сама пошла… чувствовала себя такой черной, думала, очищение будет». «Очищение» не произошло. Жизнь с ним оказалась очень тяжелой. Поэтому в декабре 1917-го появились такие стихи:
Ты всегда таинственный и новый,
Я тебе послушней с каждым днем,
Но любовь твоя, о друг суровый,
Испытание железом и огнем.
Запрещаешь петь и улыбаться,
А молиться запретил давно.
Только б мне с тобою не расстаться,
Остальное все равно!
Так, земле и небесам чужая,
Я живу и больше не пою,
Словно ты у ада и у рая
Отнял душу вольную мою.
(Стихотворение вошло потом в четвертый сборник стихов Ахматовой «Подорожник» в 1921 году.) Вторично подписала сборник «Белая стая» 3 февраля 1918 года для Шилейко: «Моему солнцу. Анна». Таких надписей она не делала никому, даже Анрепу, она писала: «Ты – солнце моих песнопений».
Шилейко потребовал развода с Гумилевым. К этому времени Гумилев как раз вернулся из Европы, зашел к Срезневским, не застал там Анну Андреевну, сказал, что придет вечером, – не пришел. Не пришел и на следующий день. Через два дня появился, передал подарок от Анрепа, с которым виделся в Лондоне. Срезневская пишет в своих воспоминаниях: «…Аня сказала, что хочет навеки расстаться с ним. Коля страшно побледнел, помолчал и сказал: “Я всегда говорил, что ты совершенно свободна делать все, что хочешь”. Встал и ушел».
Владимир Казимирович оказался патологически ревнив, запирал Анну Андреевну на ключ, чтобы она не могла никуда уйти, заставлял ее сжигать, не распечатывая, все получаемые ею письма. Заставлял часами переписывать переводимые им с листа древние тексты. Оказался капризным и мелочным.
«Как муж он был катастрофой в любом смысле», – рассказывала потом она Лукницкому. Или – «да, он тяжелый в общении с другими человек, …у него темперамент ученого, все его интересы в науке, и в жизни он может быть тягостным для других. Но у него есть и достоинства – он веселый, он остроумный… И он не плохой человек».
Корней Иванович Чуковский записал в своем дневнике 19 января 1920 года: «Вчера – у Анны Ахматовой. Она и Шилейко в одной большой комнате – за ширмами кровать. В комнате сыровато, холодно, книги на полу. У Ахматовой крикливый, резкий голос, как будто она говорит со мной по телефону. Глаза иногда кажутся слепыми. К Шилейко ласково иногда подходит и ото лба отметает волосы. Он зовет ее Анечка. Она его – Володя. С гордостью рассказывала, как он переводит стихами –
a livre ouvert – целую балладу – диктует ее прямо набело! «А потом впадает в лунатизм».
Живя с Шилейко, Анна почти перестала писать стихи. В 1918-м написала пять стихотворений, в 1919-м – четыре, в 1920-м – только одно.
Новый поэтический взлет – в 1921–1922 годах, когда она освободилась от своего «Дракона».
Тебе покорной? Ты сошел с ума!
Покорна я одной Господней воле.
Я не хочу ни трепета, ни боли,
Мне муж – палач, а дом его – тюрьма.
Но видишь ли! Ведь я пришла сама;
Декабрь рождался, ветры выли в поле,
И было так светло в твоей неволе,
А за окошком сторожила тьма.
Так птица о прозрачное стекло
Всем телом бьется в зимнее ненастье,
И кровь пятнает белое крыло.
Теперь во мне спокойствие и счастье.
Прощай, мой тихий, ты мне вечно мил
За то, что в дом свой странницу пустил.
Да, я любила их, те сборища ночные, –
На маленьком столе стаканы ледяные,
Над черным кофеем пахучий, тонкий пар,
Камина красного тяжелый, зимний жар,
Веселость едкую литературной шутки
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.
А! Это снова ты. Не отроком влюбленным,
Но мужем дерзостным, суровым, непреклонным
Ты в этот дом вошел и на меня глядишь…
А в Мраморном крайнее пусто окно,
Там пью я с тобой ледяное вино,
Мы заняты странным с тобой разговором,
Уже без проклятий, уже без укоров,
И там попрощаюсь с тобою навек,
Мудрец и безумец – дурной человек.
Я-то вольная. Все мне забава –
Ночью Муза слетит утешать,
А наутро притащится слава
Погремушкой над ухом трещать.
Обо мне и молиться не стоит,
И, уйдя, оглянуться назад…
Черный ветер меня успокоит,
Веселит золотой листопад.
Как подарок приму я разлуку
И забвение как благодать.
Но, скажи мне, на крестную муку
Ты другую посмеешь послать?