Сор из избы: «Сноб» обсудил «Левиафан» с Роднянским и Звягинцевым

Перед началом просмотра в фойе шутили, что «Сноб» собрал самых честных людей в Москве. Большинство пришедших в «Иллюзион» не стали скачивать фильм на торрентах и ждали официальной премьеры.

Историю о том, как рушился мир главного героя Коли (Алексей Серебряков), весь фильм сопровождала нервная тишина кинозала. Первое, о чем спросили Звягинцева после просмотра: зачем он на международных фестивалях показал Россию такой и можно ли считать художественным приемом его сгущение красок. Режиссер, который уже несколько месяцев отвечает на подобные вопросы, не показал ни усталости, ни раздражения: «Мы не хотели показать в фильме Россию, мы в этом фильме собирались на нее посмотреть. Ревизия показала, что в избе сор есть. Что касается его выноса из избы, то патриотизм и непатриотизм здесь ни при чем, это всего лишь вопрос гигиены. Либо человек чистит свою избу, либо живет в... этом». Роднянский добавил, что фестивальный кинематограф — это не выставка достижений народного хозяйства страны: «Посмотрите хотя бы пять номинантов на “Оскар” — вы увидите польский фильм “Ида” о комплексе польской — не немецкой — вины в Холокосте, аргентинскую черную комедию “Дикие истории” об аргентинском же современном обществе, жесточайшую мавританскую картину “Тимбукту” о современном фундаментализме, которая показывает исключительно внутреннюю болезнь страны, и, наконец, эстонско-грузинский фильм “Мандарины” про войну 1992 года. Кинематограф — это не обязательно большое двухчасовое развлечение, это и способ исследования действительности, и мучительный поиск ответов на большие вопросы».

Участница проекта «Сноб» Анна Быстрова интересовалась, есть ли корреляция между гражданской позицией режиссера и творческой позицией в фильме и возможна ли она вообще в творчестве. Звягинцев ответил, что иногда атмосфера вокруг сгущается так, что невозможно не рефлексировать, не отзываться на это: «Слава богу, что есть территория искусства, где можно свою рефлексию, свою гражданскую позицию превратить в художественное высказывание. Мы заранее знали, что будет огромная реакция на фильм, но не представляли “масштаба бедствия”. Если обратить внимание на то, в каких словах выражается риторика обвинения нас понятно в чем, то можно увидеть только злобу, ненависть, ненормативную лексику — такое ощущение, что фильм возбудил в людях что-то древнее, происходят невероятные процессы узнавания человеком того, кто он и что он. Это на самом деле хорошо — значит, мы нащупали болевую точку зрителя и точно попали в нее».

Один из зрителей противопоставил «Левиафану» фильм «Остров», который, будучи не менее «честным» российским фильмом, вдобавок и оканчивается так же, как и картина Звягинцева, холодными планами суровой русской природы, не вызывает такой жесткой реакции. Роднянский, рассуждая о том, почему именно «Левиафан» вызвал столько народного гнева, сказал, что и раньше выходили фильмы с высоким градусом «социокритической ярости» и «социокультурной мощи», которые не вызывали такого сильного резонанса. По его мнению, реакцию на «Левиафан» предопределило время его появления, расколотое общество и вопросы, которые мучают сегодня всех: «Может, сотни людей смотрят в фильм как в зеркало и думают, что зря оно сейчас их так показывает — стоит отвернуть это зеркало или разбить. А другая половина говорит: “Наконец-то! Так им и надо! Давайте рассмотрим!” До “Левиафана” не было такой совершенной точности социальной картины мира. Не было ощущения тотальной имитации, в которой мы обитаем. Этот фильм дает представление о том масштабе и массиве лжи, в котором мы живем, причем лжи, звучащей из уст людей, которые вроде бы должны спасать и помогать». Продюсер сравнил социальное влияние «Левиафана» с той ролью, какую сыграли перестроечные фильмы, например, «Маленькая Вера» и особенно «Покаяние». «Перестроечное состояние умов во многом похоже на то, что происходит с людьми сегодня», — добавил он.

Андрей Звягинцев был против противопоставления «Левиафана» «Острову», поскольку в его картине поднимается тема, которую до этого никто не трогал: «Фигура священника всегда была сакральной, хотя он такой же человек, как и все мы. Молчание об этом нависло над нами черной тучей, которую требовалось превратить в жгучее высказывание, могучее в своей дерзости, и это должна была быть не просто очередная газетная статья с обвинением конкретного лица». 

«Я придумал тест для своих знакомых: скажи, как ты относишься к фильму “Левиафан”, и я скажу тебе, кто ты», — рассказал основатель фонда «Династия» и почетный президент компании «Вымпел-коммуникации» Дмитрий Зимин. По его мнению, после окончания этого фильма не должно быть титров, потому что, когда хочется замолчать или схватиться за сердце, чтение текста о том, кто сыграл в фильме второстепенную роль буфетчицы, не дает «допереживать» фильм.

Музыкального продюсера Александра Чепарухина первая волна споров о фильме настигла, когда он был за границей, так что он смотрел «Левиафана», держа в голове политический контекст, который был в каждом комментарии на фейсбуке. После просмотра он поразился самому факту этих споров: «В деле Pussy Riot самым важным была не собственно их акция, а то, как реагировало на нее общество и власти. С фильмом “Левиафан” та же история: реакция власти была удивительной. Только степенью маразма этой власти можно объяснить осуждение этой картины, заявки об очернительстве. Впрочем, столь же бессмысленным я вижу и поведение другой части общества, которая увидела в фильме назидание. Я увидел мастерски сделанный поэтичный европейский фильм. Я не увидел никакой “Рашки-говняшки”, о которой говорил наш министр культуры. Не вижу я и примет путинской России. То, что их увидела власть, свидетельствует о болезненном состоянии нашего общества».

Режиссер согласился с Чепарухиным: «Показанная в фильме история универсальна и узнаваема в Корее, в Америке. Один журналист-мексиканец сказал, что если мы поменяем водку на текилу, а северные кусты на кактусы, это будет история про Мексику. Я даже жалею, что вначале говорил о Марвине Джоне Химейере, история которого легла в замысел картины. Потому что зрители говорят: “Зачем вы американскую историю перенесли на нашу русскую родину?” На голову Ньютона некогда упало яблоко, а породило целый закон всемирного тяготения. Яблоки, однако, не только в Лондоне падают. Причина моей работы — история Марвина Джона Химейера — связана со следствием так же причудливо, как яблоки с законом Ньютона. История Химейера вне времени и пространства. Мы видим ее в повести Клейста “Михаэль Кольхаас” 1810 года. Возникший политический контекст — это всего лишь одежды нравственного контекста, который является стержнем фильма». 

Ирина Прохорова поделилась своей версией того, почему общество так отреагировало на фильм: «Фильм не просто о сращении власти и церкви. В боевиках, которые показывают по всем телеканалам, этого тоже много. “Левиафан” показывает, что все общество пронизано криминальным сознанием, и даже в фильме нет ни одного персонажа, кроме главного героя Коли, жертвы, в котором бы чудовище Левиафан не выходило бы так или иначе наружу. Трагедия героя как раз в том, что он единственный некриминальный человек». Станислав Кучер, взявший слово вслед за Прохоровой, предположил, что «Левиафан» может стать точкой прорыва, после которого, наконец, начнется столь необходимая дискуссия о том, как нам нужно жить, какие отношения у нас с властью, с самими собой.

Екатерина Бармичева сравнила будни, диалоги и характеры персонажей фильма с тем, что видела в детстве, проведенном в глубинке, и нашла их абсолютно реальными. Ее удивило то, что люди из крупных городов возмутились обликом России, показанным в «Левиафане»: «Где вы увидели чернуху? Светит солнце! Дети сидят в своем шалашике и курят тайком. Меня после фильма пробило на слезу не потому, что вы показали что-то невероятное, чернуху, а потому, что, оказывается, наши люди вообще не знают жизни, но всерьез обсуждают будни России. Жители нашей страны не несчастны, и герои фильма не несчастны — они живут с тем, с чем родились». Звягинцев вспомнил, как телеканал «Дождь» отвез картину в село Териберка, где проходили съемки, и показал ее местным жителям. По окончании просмотра они сказали, что у них все еще страшнее, чем в фильме. «Вначале председатель поселкового совета утверждала, что картина так себе, — рассказал Александр Роднянский, — потом она была вынуждена признать, что народу понравилось».

Напоследок финансист Алексей Поляков расспросил о ключевой декорации фильма — скелете кита, который изображен на постере. Режиссер рассказал, что железная конструкция скелета длиной 24 метра весит полторы тонны. Она была закреплена на дне Баренцева моря. «Для изготовления конструкции мы отсканировали музейный экспонат — скелет синего кита. Потом готовый железный каркас мы перевезли на фурах из Москвы в Мурманск. На то место, где мы снимали скелет, дважды в сутки прибывает вода и скрывает его полностью. В первый раз конструкцию унесло в море во время отлива, поэтому во время второй установки в дно вшили швеллеры и к ним уже прикрепили скелет. После съемок местные жаловались, что мы намусорили. Хотя разобрать конструкцию должен был местный подрядчик. Спустя год после съемок скелет так и не был убран. В итоге один московский бизнесмен забрал его себе за самовывоз. Где его новое место, я не знаю».