Алексей Тарханов: Платa за страх

Французы стали бояться мусульман.  Но ведь они тоже французы. Вот и выходит, что французы теперь боятся самих себя и платят за этот страх по миллиону в день.

«У наших полицейских появился новый помощник». Такие афиши с изображением пистолета расклеены в одном из маленьких французских городов. Этой социальной рекламой мэрия с гордостью объявляет, что муниципальные полицейские отныне вооружены и очень опасны.

Кто знает, может быть, давно пора было это сделать. В январские дни, когда в Париже ловили террористов, расстрелявших редакцию «Шарли Эбдо», а заодно покупателей магазина кошерных продуктов, обнаружилось, что французские полицейские вооружены старыми железяками времен Второй мировой войны. Об этом мне написал мой старый друг, часовой журналист и военный эксперт Стефан Чешка. Ровно с тем ружьем, с которым американцы освобождали Нормандию, теперь выходят против террористов французские полицейские. Им автоматов не положено. Молчаливо считается, что нечего палить на улицах из автоматов, если надо, приедут специальные люди и обслужат, как надо.

В этом был отзвук божественного статуса полицейского. Которого обзывали, конечно, «коровой» и кричали Mort aux vaches!, но эта корова была священна, и ей было достаточно вразумлять словом, в крайнем случае палкой, незачем было носить огнестрельное оружие. Помните, как Чичикову говорили о том, что один картуз капитана-исправника приведет крестьян к повиновению. Почтение к власти действеннее любого пистолета, да и обратных примеров полно: вот итальянских полицейских обвешали не только автоматами, но и перьями. А все равно «красные бригады» им назло похитили и убили Альдо Моро. Но то в Италии.

На днях произошло удивительное событие с французским премьером. Мануэль Вальс, нынешний глава правительства, бывший хозяин МВД, душка, красавец, сильная рука социалистов, собрался с визитом в город Марсель. И как раз в день его приезда неизвестные в масках открыли автоматную стрельбу на людной площади. Метили в полицию, которая приехала в квартал Кастеллан для ареста очередного торговца наркотиками. Стрелки были, видимо, те еще, а может, накушались предварительно – никто не пострадал. Но комизм ситуации в том, что премьер-министр направлялся в Марсель специально для того, чтобы публично отметить успехи сил правопорядка. Выступая накануне, он сказал: «Работа по освобождению территорий от преступности, которую ведет славная марсельская полиция, дает результаты, которые невозможно не заметить». И как в воду глядел, можно ли не заметить результатов, когда главе кабинета салютуют из «калашниковых»? Сле­пой – и тот заметит.

Сейчас полиция пытается объяснить, почему преступники вооружены гораздо лучше. Разрешения у мэрии они не спрашивают. Если у американских бандитов был вне конкуренции автомат «томпсон», то у французских – наш «калашников». Мы опять обогатили национальный лекси­кон: слово kalach стало таким же французским, как когда-то «бистро». Не все же круассаны есть, узнали французы наши калачи и сайки.

Жизнь становится все более тревожной, газетчики пугают, наркоторговцы пуляют в полицию, братья Куаши убивают карикатуристов. Поймешь демонстрантов, которых я видел на республиканском марше с надписью «Хотим обратно во Францию». Помогут ли этому четырехмиллионные демонстрации, марши национального единства, транспаранты и значки с надписью Je suis Charlie? Люди вышли на улицу с плакатами «Мы не боимся!», но, воз­можно, дома оставаться им было страшнее.

Помню утро, когда должен был появиться первый после погрома номер Charlie Hebdo. Еще в темноте я караулил у киоска, чтобы его не пропустить, моя газета ждала материала. Я был уверен, что мне-то уж точно достанется – накануне объявили, что тираж специального номера поднимут аж до пяти миллионов экземпляров, как у газеты «Правда». Но кому это помогло, если в киоске передо мной в итоге обнаружилась лишь надпись «Мы все Шарли Эбдо» и ни одного Charlie Hebdo. Точно как в моем детстве  во времена газеты «Правда», где надписью «Мясо» украшали пустые прилавки.

Весь январь говорили о том, что террористы просчитались. Они-де хотели посеять страх, а на марш вышли миллионы, да и Charlie Hebdo, хоть и с вырванными ядовитыми зубами, возродился и стал больше прежнего. Я сначала кивал согласно, а потом подумал, что это слишком оптимистичное заключение. Вроде бы правда, исламисты добились совершенно обратного – карикатуры на пророка распространились небывалым тиражом. Но был и менее очевидный результат: о существовании зловредного «Шарли» с его карикатурами узнали даже те, кто никогда о маленьком журнале не слышал, никогда его не покупал в киосках, жил в стороне от Европы и вообще мало интересовался национальным французским спортом дергать тигра за усы. Теперь миллионы мусульман знают, что неверные позволяют себе аллах знает что. И, конечно, можно много раз повторить «Я – Шарли, я – Шарли, я – Шарли», но вот уже по авторам карикатур стреляют и в тишайшем Копенгагене.

Обложку мемориального Charlie Hebdo с плачущим пророком Мухаммедом, говорящим «Я – Шарли», нарисовал штатный карикатурист Люз. Утром 7 января ему повезло, потому что, будучи настоящим художником, он в очередной раз опоздал на редколлегию и потому разминулся с братьями Куаши. Люз, кстати, был очень скептичен по отношению к судьбе журнала: «Считается, что Charlie погиб за свободу выражения мнений. Нет, моих друзей просто убили, вот и все». Он не раз повторил, что их сто­шнило бы от приторных почестей, которыми их потчевали после смерти. Он не за мемориал, а за живой Charlie, вот только не знает, как журналу жить дальше, когда сочувствие рассосется.

Из истории с кровавой редколлегией здесь попытались сделать урок для подрастающего поколения. В школах провели минуты молчания, линейки и политинформации. Но политинформация неожиданно оказалась взаимной. По всей Франции учителя сталкивались то с молчаливым протестом, то с прямой агрессией во время минуты молчания. Школьники не хотели молчать. Они говорили о том, что журналисты сами виноваты, что их предупреждали по-хорошему (имея в виду поджог редакции в 2011 году), так что они напросились. Официально подобные истории были зарегистрированы в семидесяти школах из шестидесяти четырех тысяч в стране, но таких случаев явно больше. Министр образования Наджат Валло-Белькасем специально просила каждого из учителей разъяснить учащимся смысл событий, но поздно – им уже все разъяснили родители: «Журналисты оскорбили пророка».

В парижском пригороде Женвилье, откуда есть пошли братья Куаши и куда я ездил за газетным репортажем, на школе было написано: «Мы против невежества и варварства, за свободу и демократию. Наша школа – Шарли». Школы во Франции – такой же символ республики, как и полиция. Бастион свободы, равенства и братства. В них формально запрещено все, что разделяет учеников по полу, цвету кожи или религии их родителей. Тем большим ударом стало появление детского и подросткового исламизма уже на уровне начальных классов. Учителя испугались, потеряли лицо и в полицию стали таскать младшеклассников, которые в присутствии родителей и следователей должны объяснять свои вольнодумные речи. При этом в праведном гневе никто не вспоминает, например, что нынешние убийцы, братья Куаши, в школе ничем подобным не славились. Не то чтобы они с детства душили кошек. Их бывший учитель, найденный журналистами, припомнил, что с ними никогда не было проблем, они были «совершенно нормальными» учениками.

Теперь, когда горячка прошла, многие пытаются понять, как такое могло вырасти из двух молодых людей, которых и друзья, и учителя вспоминают со смешанным чувством ужаса и жалости. Дама, которая отвечала за социальные программы в квартале, где они росли, рассказала о детстве Куаши. Семья без отца, где пятеро детей были на попечении матери, у которой не хватало денег даже для того, чтобы оплатить школьную столовую. Ей приходилось подрабатывать проституцией, и однажды, вернувшись из школы, дети нашли ее мертвой. Помогли ли братьям Куаши, любившим кино и детские книжки, школьные уроки равенства и братства?

Понятно, почему мусульманскую молодежь манят Сирия и радости джихада. Она идет воевать, потому что это круто, потому что харизматичные проповедники обещают им высокую цель и смысл в жизни. Здесь, на родине – борьба за пособие, заискивание перед маленькими начальниками на бирже труда, мелкие кражи, детская комната полиции, учеба, документы и налоги. Там – гуляй-поле с верным «калашом» на ремне. Прощайте, родные, прощайте, семья! Их убивают, они едут, их не удержать, а когда они возвращаются, они покупают автомат и идут в ближайшую редакцию. Франции впору строить такие же лагеря, в которых содержались вернувшиеся домой коммунисты, анархисты, поэты и убийцы, сражавшиеся в Испании против Франко.

В интернете общество разделилось. Рядом с девизом  «Я – Шарли» появились «Я – не Шарли» или вообще  «Я – Куаши», пусть даже на двадцать тысяч «Куаши» приходится пять миллионов «Шарли». Обжегшись на молоке, власти дуют на воду: ловят экстремистские лозунги в социальных сетях, следят за поведением на улицах и готовятся изменить ситуацию в тюрьмах.

Теракты в Париже тут же были использованы в политической борьбе. Премьер-министр Мануэль Вальс смог продавить свою инициативу еще тех времен, когда он был министром внутренних дел. Он хотел изолировать в тюрьмах исламистов, запретив им общаться с другими заключенными. Вальс исходил из того, что именно в камерах многие из преступников получали первые уроки джихада. Из мелких правонарушителей там воспитывали террористов. Тюрьмы превратились в исламские университеты, как были они большевистскими в царских застенках.

Он явно сможет притормозить судебную реформу, которую министр юстиции Кристиан Тобира готовила с целью смягчения тюремного режима. Ее склонны сейчас обви­нять в том, что она распустила преступность, – по послед­ним опросам, семь из десяти французов считают, что нечего нянчиться с рецидивистами. Мягкость не в почете. Поэтому «левая» Тобира обязана демонстрировать твердость такую же, как у «правого» Вальса. Ее директива обязывает суды быстро разбираться с теми, кто выражает в социальных сетях свою солидарность террористам.

Закон, принятый в ноябре 2014 года, позволяет отныне назначать за это вплоть до пяти лет заключения. Авторов находят, судят и приговаривают к чувствительным срокам – от нескольких месяцев за пост «Приветы из Сирии, мы – не Шарли» до года, который получил человек, разместивший издевательский комментарий к ролику с расстрелом полицейского во время атаки на редакцию Charlie Hebdo.

Еще строже относятся к тем, кто устраивает публичные скандалы. Пресса полна историй про то, как попытка прокричать на улицах славу террористам привела к реальному сроку. К четырем годам заключения был приговорен водитель, который, устроив аварию, начал угрожать полицейским от имени воинов аллаха. Поскольку за ним числились старые грешки, он был наказан по максимуму, хотя перед судьями защитник ислама ссылался на то, что много выпил и оттого ничего не помнит. Le Figaro приводит историю посаженного на три месяца иммигранта-палестинца, который подрался с патрульным, обещая расстрелять его из «калаша». Бездомный тоже был пьян и потом на суде божился, что не имеет ничего общего с террористами и ищет во Франции только свободы.

Правые, конечно, говорят, что таким во Франции не место. Теоретически злодеев можно выгнать прочь. Еще в 1973 году был принят закон, по которому допустимо лишать французского паспорта лиц, осужденных за терроризм. Правда, эта процедура мало того что сложна, так еще и применима только к тем французам, которые имеют гражданство не по праву рождения, а получили его недавно и, следовательно, не оправдали доверия. К тому же только к тем, кто имеет два гражданства – единственного лишить нельзя. Но статистика смехотворна: за сорок два года было принято всего восемь таких решений, да и те адвокаты пытаются оспорить на основании того, что на первой родине их клиентам угрожает опасность. И вот «лишенцы» живут годами в провинции в отеле, который оплачивает им правительство, так и не придумавшее, как с ними поступить.

Ясно, что остановить террористов невозможно. За каждым рассерженным молодым человеком не уследишь, у каждой редакции не выставишь охрану. В прошлом году на улицы городов вывели армейские патрули. Только что Мануэль Вальс объявил, что они с улиц не уйдут. Операция обходится по миллиону в день и при этом ни от чего не спасла. Более того, сами солдаты становятся объектами нападений – совсем недавно в Ницце на патруль напал очередной исламский романтик с ножом. Может быть, они просто должны отвлекать агрессию от мирных жителей? Если только так.

Задача у Франции сейчас непростая. Избежать разделения общества – поэтому взахлеб проклинают «стигматиза­цию» и «амальгаму», – найти правильные отношения с мусульманским меньшинством во Франции, которое хоть и меньшинство, но на редкость мощное, почти шесть миллионов верующих, в десять раз больше Великой армии Наполеона. Им пытаются найти место в структурах власти, организуя разнообразные мусульманские советы, сотрудни­чая с имамами главных французских мечетей и стараясь уменьшить влияние радикалов. Всем ясно, что с мусуль­манами в ближайшее время что-то произойдет. Они как-то отреагируют на растущее в обществе напряжение. И вот уже новая партия «Союз мусульманских французских демократов» объявила о том, что собирается выдвинуть своих кандидатов на местных выборах.

В самом модном и цитируемом сейчас во Франции романе Мишеля Уэльбека «Подчинение», который по странной случайности вышел в день теракта, описывается именно такая коллизия. Шариат побеждает во Франции легальным путем. На очередных президентских выборах к власти рвутся крайне правые во главе с Марин Ле Пен. Потягаться с ней может только партия умеренного ислама «Мусульманское братство», лидер которой, Мохамед Бен Аббес, кажется меньшим злом, чем Марин. Итог понятен: все партии- аутсайдеры объединяются против Ле Пен в пользу Аббеса.

Когда Уэльбек готовил книгу к изданию, такая возможность казалась фантастикой. Однако в интервью, которые писатель заранее раздавал к выходу романа, он довольно точно объяснил, почему партия мусульман должна по­явиться не сегодня-завтра. По его словам, мусульмане – борцы за традиционные ценности, противники либера­лизма, гомосексуальных браков. Однако их союзниками в этом могут быть лишь французские крайне правые, их при этом активно отвергающие. С социалистами же у них совершенно разные идеалы. И вот все по Набокову – жизнь рабски следует искусству.

В фотосессии участвовали: Когершин Сагиева, Дарика Мурадилова, Лиля Ашрапова.