Алексей Тарханов: Платa за страх
Французы стали бояться мусульман. Но ведь они тоже французы. Вот и выходит, что французы теперь боятся самих себя и платят за этот страх по миллиону в день.
«У наших полицейских появился новый помощник». Такие афиши с изображением пистолета расклеены в одном из маленьких французских городов. Этой социальной рекламой мэрия с гордостью объявляет, что муниципальные полицейские отныне вооружены и очень опасны.
Кто знает, может быть, давно пора было это сделать. В январские дни, когда в Париже ловили террористов, расстрелявших редакцию «Шарли Эбдо», а заодно покупателей магазина кошерных продуктов, обнаружилось, что французские полицейские вооружены старыми железяками времен Второй мировой войны. Об этом мне написал мой старый друг, часовой журналист и военный эксперт Стефан Чешка. Ровно с тем ружьем, с которым американцы освобождали Нормандию, теперь выходят против террористов французские полицейские. Им автоматов не положено. Молчаливо считается, что нечего палить на улицах из автоматов, если надо, приедут специальные люди и обслужат, как надо.
В этом был отзвук божественного статуса полицейского. Которого обзывали, конечно, «коровой» и кричали Mort aux vaches!, но эта корова была священна, и ей было достаточно вразумлять словом, в крайнем случае палкой, незачем было носить огнестрельное оружие. Помните, как Чичикову говорили о том, что один картуз капитана-исправника приведет крестьян к повиновению. Почтение к власти действеннее любого пистолета, да и обратных примеров полно: вот итальянских полицейских обвешали не только автоматами, но и перьями. А все равно «красные бригады» им назло похитили и убили Альдо Моро. Но то в Италии.
На днях произошло удивительное событие с французским премьером. Мануэль Вальс, нынешний глава правительства, бывший хозяин МВД, душка, красавец, сильная рука социалистов, собрался с визитом в город Марсель. И как раз в день его приезда неизвестные в масках открыли автоматную стрельбу на людной площади. Метили в полицию, которая приехала в квартал Кастеллан для ареста очередного торговца наркотиками. Стрелки были, видимо, те еще, а может, накушались предварительно – никто не пострадал. Но комизм ситуации в том, что премьер-министр направлялся в Марсель специально для того, чтобы публично отметить успехи сил правопорядка. Выступая накануне, он сказал: «Работа по освобождению территорий от преступности, которую ведет славная марсельская полиция, дает результаты, которые невозможно не заметить». И как в воду глядел, можно ли не заметить результатов, когда главе кабинета салютуют из «калашниковых»? Слепой – и тот заметит.
Сейчас полиция пытается объяснить, почему преступники вооружены гораздо лучше. Разрешения у мэрии они не спрашивают. Если у американских бандитов был вне конкуренции автомат «томпсон», то у французских – наш «калашников». Мы опять обогатили национальный лексикон: слово kalach стало таким же французским, как когда-то «бистро». Не все же круассаны есть, узнали французы наши калачи и сайки.
Жизнь становится все более тревожной, газетчики пугают, наркоторговцы пуляют в полицию, братья Куаши убивают карикатуристов. Поймешь демонстрантов, которых я видел на республиканском марше с надписью «Хотим обратно во Францию». Помогут ли этому четырехмиллионные демонстрации, марши национального единства, транспаранты и значки с надписью Je suis Charlie? Люди вышли на улицу с плакатами «Мы не боимся!», но, возможно, дома оставаться им было страшнее.
Помню утро, когда должен был появиться первый после погрома номер Charlie Hebdo. Еще в темноте я караулил у киоска, чтобы его не пропустить, моя газета ждала материала. Я был уверен, что мне-то уж точно достанется – накануне объявили, что тираж специального номера поднимут аж до пяти миллионов экземпляров, как у газеты «Правда». Но кому это помогло, если в киоске передо мной в итоге обнаружилась лишь надпись «Мы все Шарли Эбдо» и ни одного Charlie Hebdo. Точно как в моем детстве во времена газеты «Правда», где надписью «Мясо» украшали пустые прилавки.
Весь январь говорили о том, что террористы просчитались. Они-де хотели посеять страх, а на марш вышли миллионы, да и Charlie Hebdo, хоть и с вырванными ядовитыми зубами, возродился и стал больше прежнего. Я сначала кивал согласно, а потом подумал, что это слишком оптимистичное заключение. Вроде бы правда, исламисты добились совершенно обратного – карикатуры на пророка распространились небывалым тиражом. Но был и менее очевидный результат: о существовании зловредного «Шарли» с его карикатурами узнали даже те, кто никогда о маленьком журнале не слышал, никогда его не покупал в киосках, жил в стороне от Европы и вообще мало интересовался национальным французским спортом дергать тигра за усы. Теперь миллионы мусульман знают, что неверные позволяют себе аллах знает что. И, конечно, можно много раз повторить «Я – Шарли, я – Шарли, я – Шарли», но вот уже по авторам карикатур стреляют и в тишайшем Копенгагене.
Обложку мемориального Charlie Hebdo с плачущим пророком Мухаммедом, говорящим «Я – Шарли», нарисовал штатный карикатурист Люз. Утром 7 января ему повезло, потому что, будучи настоящим художником, он в очередной раз опоздал на редколлегию и потому разминулся с братьями Куаши. Люз, кстати, был очень скептичен по отношению к судьбе журнала: «Считается, что Charlie погиб за свободу выражения мнений. Нет, моих друзей просто убили, вот и все». Он не раз повторил, что их стошнило бы от приторных почестей, которыми их потчевали после смерти. Он не за мемориал, а за живой Charlie, вот только не знает, как журналу жить дальше, когда сочувствие рассосется.
Из истории с кровавой редколлегией здесь попытались сделать урок для подрастающего поколения. В школах провели минуты молчания, линейки и политинформации. Но политинформация неожиданно оказалась взаимной. По всей Франции учителя сталкивались то с молчаливым протестом, то с прямой агрессией во время минуты молчания. Школьники не хотели молчать. Они говорили о том, что журналисты сами виноваты, что их предупреждали по-хорошему (имея в виду поджог редакции в 2011 году), так что они напросились. Официально подобные истории были зарегистрированы в семидесяти школах из шестидесяти четырех тысяч в стране, но таких случаев явно больше. Министр образования Наджат Валло-Белькасем специально просила каждого из учителей разъяснить учащимся смысл событий, но поздно – им уже все разъяснили родители: «Журналисты оскорбили пророка».
В парижском пригороде Женвилье, откуда есть пошли братья Куаши и куда я ездил за газетным репортажем, на школе было написано: «Мы против невежества и варварства, за свободу и демократию. Наша школа – Шарли». Школы во Франции – такой же символ республики, как и полиция. Бастион свободы, равенства и братства. В них формально запрещено все, что разделяет учеников по полу, цвету кожи или религии их родителей. Тем большим ударом стало появление детского и подросткового исламизма уже на уровне начальных классов. Учителя испугались, потеряли лицо и в полицию стали таскать младшеклассников, которые в присутствии родителей и следователей должны объяснять свои вольнодумные речи. При этом в праведном гневе никто не вспоминает, например, что нынешние убийцы, братья Куаши, в школе ничем подобным не славились. Не то чтобы они с детства душили кошек. Их бывший учитель, найденный журналистами, припомнил, что с ними никогда не было проблем, они были «совершенно нормальными» учениками.
Теперь, когда горячка прошла, многие пытаются понять, как такое могло вырасти из двух молодых людей, которых и друзья, и учителя вспоминают со смешанным чувством ужаса и жалости. Дама, которая отвечала за социальные программы в квартале, где они росли, рассказала о детстве Куаши. Семья без отца, где пятеро детей были на попечении матери, у которой не хватало денег даже для того, чтобы оплатить школьную столовую. Ей приходилось подрабатывать проституцией, и однажды, вернувшись из школы, дети нашли ее мертвой. Помогли ли братьям Куаши, любившим кино и детские книжки, школьные уроки равенства и братства?
