Бабушкина арифметика

Девочку Тасю мне почему-то было жалко с самого начала приема.

Причем вроде бы никаких оснований для этого не было: она была по-настоящему красива (не мила, симпатична и т. д., а именно красива), хорошо, со вкусом одета и держалась с редким для подростка (с их вечно раздерганной душой и самооценкой) достоинством. И еще — что-то в ней показалось мне знакомым. Я даже спросила:

— Ты была у меня когда-то прежде?

— Нет, — с легким удивлением ответила Тася. — Я первый раз.

Проблему Тася предъявила самую обыкновенную: плохие отношения с учительницей математики. Как исправить? Причем сформулировала проблему, явно имея в виду внутренний локус контроля (опять же редкость для подростка): что я могу сделать, чтобы все наладилось? Мне нравится математика и очень обидно, что из-за чего-то такого, что я не понимаю…

Я попросила рассказать подробнее. Тася ничего не скрывала, рассказывала открыто и детски-простодушно, причем картина вырисовывалась чем дальше, тем менее благовидная. Тася всегда училась хорошо. Особыми способностями не обладала, но с самого начала («надо, значит надо») была внимательна, аккуратна, старалась выполнять все задания. Первая учительница ее обожала, как красивую, прилежную, хорошо говорящую куклу, девочка платила ей осторожной привязанностью (экзальтированность Тасе не свойственна совсем). В средней школе старалась поддерживать заработанную в начальной репутацию, что было не слишком легко, но возможно, если действовать последовательно и рационально. Бабушка говорила: «Что ж, привыкай, работа — она не всегда перышком, а школа — это пока работа твоя». Учителя оценили Тасино старание, которое в средней школе обычно закономерно уменьшается. «С такой-то моськой вот она могла бы вообще сидеть и только глазами хлопать, — сказал однажды какому-то балбесу в укор пожилой добродушный физик. — Однако, гляди-ка, старается!»

Тася знала о своей красоте: ей сто раз говорила об этом первая учительница и другие. Воспринимала ее как дополнительную нагрузку, что-то вроде внеклассного чтения. «Раз уж тебе от бога дано, надо ответственность иметь. Тебе абы в чем ходить нельзя, и расхристанной тоже», — говорила бабушка, которая когда-то обшивала свою семью и семьи сестры и двух братьев. Именно бабушка рано научила Тасю одеваться, подбирать аксессуары, предоставив в ее распоряжение всю свою, собиравшуюся на протяжении жизни, коллекцию.

Разговоры Тася любила не очень, они ей не слишком давались, в быту была молчалива, читала почти исключительно по программе. Любила двигаться, занималась сначала гимнастикой, а потом танцами: там не нужно было ничего говорить, а разрядка чувств — ого-го какая. Нравилась ей и математика — своей строгой пифагорейской красотой, однозначностью правильных решений. С удовольствием решала из учебника, иногда даже могла по собственной инициативе сделать незаданное — из задач повышенной трудности. Но вот учительница математики (толстая, одинокая, в сильных очках) невзлюбила Тасю с самого начала. «Думаешь, ты лучше всех и тебе все можно, что ли?! — шипела она, когда Тася пыталась предложить свое, домашнее решение трудной задачи. — Сиди и молчи!» За те же ошибки, за которые другим ставили четверку, Тася получала три, если случалась двойка, то ей далеко не всегда позволялось ее исправить. Недавно случился конфуз, который еще все ухудшил (хотя вроде дальше уж и некуда было). У математички имеется специальный (и всем известный) день, когда двоечники после уроков приходят исправлять свои двойки. И вот прилежная Тася, получив очередную двойку и закусив губу в ожидании очередного наезда, отправилась в условное время и место ее исправлять. «А ты чего пришла? — встретила ее математичка. — Ты разве со мной договаривалась, просила меня? Что-то я не помню!» Тася пролепетала что-то насчет дня, про который вроде бы все знают, и вот она сама говорила сегодня на уроке… «Я на вас свое время трачу по своему желанию! Мне за это никто не платит! — загремела математичка. — А ты думаешь, тебе, царевне такой, все должны, да?! Пошла вон отсюда!»

Тася глотала слезы, чувствовала себя опозоренной и готова была уйти. Но вдруг встал из-за парты один из уже корпевших над своими работами двоечников. «Нина Семеновна, вы несправедливы. Либо всем можно, либо никому. И не надо Тасю оскорблять, она перед вами ни в чем не виновата!» — «Да вы… да я… да она…!» — взвыла Нина Семеновна.

Двоечник, обладавший, видимо, лидерскими качествами, окинул взглядом товарищей по несчастью:

— Ну что ж, если так, тогда мы все уходим. Двойки у нас так и останутся, но перед Тасей вам придется извиниться. Не плачь, Тася, пойдем, мы все знаем, что она к тебе специально прикапывается.

Человек двенадцать-пятнадцать разновозрастных мальчишек встали и вышли из класса, увлекая за собой девочку.

Я думаю, всем понятно, как повлиял этот яркий эпизод на отношения Таси и математички.

— Что я могу теперь сделать? — слегка театрально заломила руки девочка в моем кабинете. — Бабушка мне говорила: «Ну не нравишься ты ей, и ладно, бывает, нельзя же всем нравиться, ты ж не рубль». Но я так больше не могу, я математический класс выбрала на специализацию, у нас математика каждый день по два урока.

Я уже давно обратила внимание на неизменно прошедшее время при упоминании о бабушке и отсутствие упоминаний других родственников:

— Твоя бабушка…

— Она умерла. Два года и четыре с половиной месяца.

— Она очень много значила для тебя.

— Да… — Тася грациозно запрокинула голову, надеясь загнать обратно выступившие на глазах слезы. — Простите.

— Тебе не за что извиняться. Нет ничего естественнее горевания о близком человеке.

— Да-да, я сейчас.

— Тасенька… — я вдруг решила дать волю тому ощущению жалости и сочувствия, которое возникло у меня сразу по ее приходу.

Она уже слишком много (для себя, в принципе закрытой и неразговорчивой) рассказала, для дальнейшего ей нужен был лишь небольшой толчок, движение навстречу.

Сильная, умная, хотя и не особенно образованная бабушка была главой семьи и матерью Тасиного отца. Он выпивал и раньше, до ее смерти, но мать умела держать сына в рамках. После смерти матери он слетел с катушек. Сначала вроде бы от горя, а потом просто так. Потерял работу, перебивался случайными заработками, а то и вовсе сидел дома. Мать Таси работала на двух работах (одна из них с ночными сменами) и старалась поменьше бывать дома. Сначала она надеялась и говорила Тасе, что муж и отец «перебесится и возьмет себя в руки», а теперь уж и вообще непонятно что. Но все равно уйти им с Тасей некуда: квартира была бабушкина, а теперь — отца, у мамы своего жилья нет. Отец в пьяном виде бывает буйным, но в последний год Тася, многое переняв (да и просто унаследовав, наверное) от бабушки, научилась по крайней мере обеспечивать свою личную безопасность.

— У меня и подружек, считайте, нет, — грустно сказала девочка. — Хотя со мной, я знаю, многие согласились бы дружить, но ведь в дружбе надо не только брать, но и давать (опять бабушка со своим суровым кодексом! — подумала я), а я же даже и в гости никого не могу пригласить, и ничего рассказать тоже.

«Многие хотели бы со мной дружить...» Я никогда раньше не видела Тасю, но почему все-таки ее история кажется мне знакомой?

— Тася, откуда ты обо мне узнала?

— У нас одна девочка в классе, Ксюша Веревкина, недавно у вас была. Так вот она рассказывала, что вы прикольная, и я тогда подумала — схожу, вдруг вы мне что-то про Нину Семеновну посоветуете…

— Ксюша Веревкина! Конечно, вспомнила! Тася — это ведь сокращенное не от Анастасии, как я подумала, а от Татьяны?

— Да, Тасей меня бабушка звала, а в школе больше Таней. Я Таня Краснова.

Девочка, в которую все влюблены и которая может выбирать даже из старшеклассников. Девочка, с которой все девчонки мечтают дружить. Девочка, красоте, грации и чувству собственного достоинства которой завидует не только пышечка Ксюша Веревкина, но и одинокая некрасивая математичка.

Одновременно эта девочка покорно тащит на себе груз 1) несомненно тяжелой бабушкиной жизни (бабушка, прежде чем уйти, полностью передала внучке свой опыт в виде системы афоризмов), 2) домашнего ада (мать фактически сбежала, а четырнадцатилетняя Тася вслед за бабушкой пытается обуздать отца), 3) ответственности за то, что она кому-то нравится (мне в сущности нечего им дать, и поэтому я, чтобы не обмануть, держусь от всех в стороне) 4) и за то, что она не нравится (что мне сделать, чтобы наладить отношения с Ниной Семеновной?).

— Ты придешь ко мне еще, — сказала я.

Я психолог-консультант и практически не занимаюсь психотерапией. Но бывают же исключения!

Мы достаточно быстро выяснили, что не можем изменить Нину Семеновну и ее отношение к жизни. Тася готова была ради мира во всем мире стать «собакой снизу» (то, чего и добивалась Нина Семеновна), но потом мы вместе решили, что в данном случае это нерационально. Поэтому Тася перешла в параллельный класс (информатики), где математику вел другой учитель, с которым у нее сразу же установились прекрасные, творческие отношения.

Не сразу, но мне удалось убедить Тасю, что у нее уже есть достаточно ресурсов для того, чтобы строить продуктивные для всех участников событий дружеские отношения. А приглашать кого-то домой, если ей не хочется, вовсе не обязательно. Рассказала, как я сама росла в мире коммуналок, когда в одной комнате зачастую жили по пять человек, и приглашать гостей было просто физически некуда. Ничего, обходились.

В новом классе Тася немного оттаяла, и у нее сразу же и закономерно завелись приятельницы, а потом и красивый роман с мальчиком из десятого класса. Я ей была больше не нужна, и мы попрощались. Уже «на выходе» я уловила в ее взгляде какую-то недосказанность:

— Ну что там еще?

— Ксюша Веревкина на меня обижается.

— За что же?

— Она говорит, что вы со мной вот уже сколько возитесь, а ей даже не сказали еще раз прийти.

— Ксюша обижается не на тебя, а на меня! — я наставительно подняла палец. — Скажи ей, что если хочет как-то поработать со своей обидой, пусть обращается по адресу.

— Да хорошо, я ей передам, спасибо, — с явным облегчением сказала Тася, тепло улыбнулась мне и грациозно, с высоко поднятой головой ушла по коридору в свою жизнь.

Я забыла сказать ей, что бабушка, если бы могла ее видеть, наверняка гордилась бы внучкой.