Вадим Рутковский: Путин в 1991-м году и фестивальная физиология: чем манипулирует Венеция

Я плакал на «Событии» — хронике трех дней в августе 1991-го. ГКЧП, Ленинград, Собчак на трибуне и митинги, митинги, митинги, от первых, 19 августа, опасливых, не более сотни человек, до многотысячных днем позже. Монтаж found footage из архивов ЛСДФ — колоссальная работа с колоссальным материалом; похожий опыт Лозница предпринимал, делая «Блокаду», но эти мирные кадры пробирают не меньше, во всяком случае меня — как-никак событие пришлось на личный переломный год: в 1991-м я закончил школу, новая взрослая жизнь началась в новорожденной стране. Откуда слезы? Ностальгия особо ни при чем; ностальгия смешна, как смешна циничная поэма, сочиненная по следам путча моим другом-одноклассником Ромиком Рыковым (помню навскидку начало: «Это было не в Чикаго, это было не в Перу, все случилось на Форосе в нашем родненьком Крыму» — Ромик как в воду глядел). Горечь от того, что прощелкали так легко завоеванную свободу? Мучительные мысли: когда, когда что-то пошло не так? Да почти сразу же, когда остановились на полпути, не прочистили трубы системы. Финал с коридорами Смольного и титром о том, что на новые руководящие должности постсоветского пространства пришли старые люди, бесспорен. Но тоже не повод для слез; скорее, для легкой философской печали — вот мелькнул среди сопровождающих Собчака молодой, с относительно пышной шевелюрой Владимир Путин — куда все исчезло? Вот митингующие костерят Александра Невзорова, уже отметившегося адской пропагандистской залепухой «Наши», — кто бы мог подумать про сегодняшнего Невзорова, да? Прихотливо течет время, ничего не скажешь. Причина слез — в красоте кадров; у нас была великая эпоха; были как минимум три дня, когда люди выглядели как герои старых фотографий из «Франкофонии» — какие лица; ангелы! Короткий отрезок времени — гордость за время и единую не по партийной разнарядке молодую Россию, солидарность, жизнь, чуя под собою страну; мы вместе, как говорил Константин Кинчев, локоть к локтю — православный священник, Анатолий Собчак и Мария Берггольц, и «Перемен» Цоя в динамиках, и даже Путин такой молодой. Лозница много и рационально говорит (например, здесь) о несхожести Майдана и «спущенной сверху» революции 1991 года, он жесток и справедлив, но чтобы он ни говорил, ценность этой хрупкой потерянной революции не умалить; кадры говорят убедительнее слов. А по отношению к «Майдану» — я сейчас о предыдущем фильме Лозницы — «Событие» выглядит трагическим послесловием: все революции заканчиваются печалью, «так замыкается круг», но это, конечно, не повод их не начинать — иначе не увидеть таких лиц.

Расплакаться в зале (особенно при хроническом фестивальном недосыпе) — дело нехитрое. Но этим слезам грош цена, когда они — результат бесстыдной режиссерской манипуляции. Вот конкурсный дебют итальянца Пьеро Мессины (работал ассистентом у Соррентино) «Ожидание» (L'attesa) — манипуляция плюс помпезность. Героиня великой Жюльетт Бинош теряет сына, но держит его смерть в тайне от подружки покойного Джузеппе, приехавшей в патриархальную сицилийскую деревню выяснить с бойфрендом отношения. Душераздирающий сюжет разворачивается накануне Пасхи, отмечаемой на Сицилии со средневековой истовостью, но Мессине и этого мало, и в саундтреке — Арво Пярт, использование музыки которого в кино я бы законодательно запретил (потому что когда звучит божественный Пярт, режиссеру делать нечего).

Автор самого неожиданного фильма — даже не фестиваля, а многих-многих лет — Брэди Корбет, актер, дебютирующий в режиссуре «Детством лидера» (The Childhood of a Leader), — тоже использует музыку, пробивающую до кишок, но это оригинальная партитура Скотта Уокера, последний раз сочинявшего для кино в 2001 году (это была «Пола Икс»). «Детство лидера» — реально странный фильм; давно я не был настолько заинтересован и ошеломлен. В этом году в Венеции есть несколько работ, захватывающих самой историей, причем историей подлинной. Это конкурсные «Маргарита» (Marguerite) прыгнувшего выше головы Ксавье Жанноли (с выдающейся актерской работой Катрин Фро в роли помешанной на опере баронессы, свято, но без всяких реальных на то оснований, верящей в свое призвание певицы) и «Клан» (El Clan) Пабло Траперо (жуткая и витальная семейная сага о династии, похищавшей людей в годы военной диктатуры в Аргентине — точь-в-точь как тайная полиция, только ради наживы). Вот удивительный «Неоновый буйвол» (Boi Neon) бразильца Габриэля Маскаро (его «Ветры августа» год назад участвовал в конкурсе Локарно) берет экзотикой среды: обаятельные персонажи ухаживают за стадом быков, участвующих в гуманном варианте корриды — на бразильском родео животное надо не убить, а свалить на землю. А главный герой Иремар ловко обращается с конскими членами (сцену кражи спермы племенного жеребца забыть непросто), но до поры не знает, куда пристроить свой, — брутальный эротизм, поэзия земли увлекают так же, как замысловатые сюжеты.

Но большинство фильмов — и хороших, и дурных — используют готовые блоки, и уже на пятой минуте примерно понятно, что случится на 20-й и куда приведет тебя режиссер к концу минуты сотой.  Показанное в «Горизонтах» «Детство лидера» покоряет непредсказуемостью. Открывает фильм увертюра — хроникальные кадры времен Первой мировой. Дальнейшее действие разбито на три главы — три «вспышки гнева» (благодаря чему я узнал новое слово tantrum) и рассказывает о детстве Прескотта, сына американского дипломата, готовящего Версальский мир 1918 года. Мальчик живет с матерью-француженкой (Беренис Бежо) в набожной французской деревне, под уютной опекой румяной кухарки (Иоланда Моро) и красавицы-гувернантки (Стэйси Мартин), в идеальных условиях, но, скажем так, плохо себя ведет. Никакой мистики, так, шалости и непослушание, но кажется, будто смотришь «Омен» или экранизацию готического романа: зловещая магия в каждом кадре. Настоящее открытие — ангелоподобный Том Свит, в подходящем к сладкой фамилии облике которого есть что-то иррационально пугающее. Корбет — лицо независимого американского кино (играл у Араки, Кампоса, Ноя Баумбаха — их фильм «Пока мы молоды» скоро покажут в Москве на «Амфесте»), чьи отношения с актуальным европейским кино — не случайный флирт, но серьезный роман: он работал с Ханеке на римейке «Забавных игр», с Триером на «Меланхолии», с Ассайясом на «Зильс Марии». Легко поставить диагноз: парень пересмотрел европейцев. Его режиссерский дебют, снятый, что сегодня редкость, на 35 мм, — европейский в кубе: атмосфера напоминает «Фанни и Александра», досмотрев до конца, справедливо припомнить и «Белую ленту» — эрозия закадровой войны разъедает повседневную жизнь, в диалогах героев Лиама Каннингема и Роберта Паттинсона о человеке в военных условиях слышны мысли Ханны Арендт, на момент действия фильма еще не сформулированные, а одним из источников Корбет называет рассказ Сартра. И эта ориентированность на Старый Свет с его культурой и фобиями делает фильм еще более причудливым. Браво, Брэди, браво!