Кому нужны училища

Мне давно надо было об этом написать. Но вот, наконец, подвернулись сразу два повода.

Один — длиннейшая дискуссия к моему прошлому материалу, в которой то и дело упоминались профессионально-технические училища и их насельники — «пэтэушники». Все участники дискуссии — интеллигентные, воспитанные, образованные люди, поэтому тон упоминания был неизменно снисходительно-доброжелательный: ну надо же, дескать, обществу и к этим людям — будущим слесарям, сантехникам и водителям автобуса, то есть тем, кто по своим умственным, волевым или семейным качествам не в состоянии получить высшее образование, — тоже проявить толику уважения и заботы. И вообще, они тоже нужны и достойны всяческого счастья. Один из самых дискуссионных пунктов в прошлом разговоре — насколько рано их надо образовательно отделять от потенциальных врачей, юристов, адвокатов и физиков-теоретиков. Некоторые считают, что в десять лет — самое время.

Второй повод — встреча у меня в кабинете.

Это была целая семья, блондинистая, голубоглазая, с веснушками — мама, папа, мальчик восьми лет и девочка полутора лет на руках у матери. Фамилия семьи — Петровы. Про девочку сразу извинились: простите, что притащили, просто не с кем сейчас оставить. Повод обращения вполне тривиальный: мальчик третий год занимается хоккеем (четыре-пять тренировок в неделю), учится во втором классе и еще по собственному желанию записался в школьный кружок — насколько я поняла, что-то вроде старых добрых «Умелых рук», — два раза в неделю, потому что ему нравится мастерить и нравится преподавательница. Все вроде ничего, всем родственникам дарит поделки, на хоккее — успехи. Но учительница говорит, что ребенок перегружен, два раза заснул на уроке, не всегда успевает за классом записать материал с доски. А недавно начал как-то странно помаргивать глазами.

Мать считает, что хоккей надо бросать, учеба важнее. Отец и сын — против. Вот, пришли за еще одним мнением.

Я всегда за то, чтобы прекратить нелюбимые внешкольные занятия, и против того, чтобы бросать любимые, потому что они не помеха, а наоборот, ресурс. Так и сказала. В дальнейшем разговоре выяснилось, что мальчишка и без хоккея не особо в школе успевает. То есть он вполне все сделает, и сделает правильно, но ему для этого нужно дополнительное время. В движении он соображает очень быстро (вы когда-нибудь пробовали за шайбой следить?), а вот по учебе — так себе. Одна из реакций на непонимание, выпадение из происходящего — еще большее торможение, потому и засыпал на уроке, наверное.

— Так и нужно приналечь! — решительно сказала мать.

— Бросить то, что нравится, и приналечь там, где не нравится? Так вовсе охоту к учебе отобьем! — возразил отец.

Я была на стороне отца. Девочка, сопя, собирала на ковре паровозик. Брат ей помогал. Молча.

— А пропустит сейчас — потом не нагонит. Что дальше-то? — не унималась мать.

— Кто знает? — отец философски пожал широкими плечами. — Жизнь — сложная штука. Я-то сам в первых классах был куда тупее и вообще хулиганом. А он-то тихий, на хоккее досуха выбегивается.

Узнав о «хулиганском прошлом» отца (отец с сыном были очень похожи внешне), я  начала еще сильнее одобрять спортивные занятия мальчика (хоккей — агрессивный вид спорта).

— А кем вы сейчас работаете?

— Крановщиком. Управляю краном в порту.

— О! Я их видела! Если смотреть издалека, порт похож на кладбище гигантских кузнечиков — торчат коленки. А если вблизи, то краны такие огромные! А в Кронштадте комплекс называется «Моби Дик». Мне нравится! — улыбнулась я.

— Мне тоже нравится, — улыбнулся мужчина и вдруг спросил: — Вы меня не помните?

— Нет, — растерялась я. — А должна?

— Конечно, нет. Я был у вас всего один раз. В перестройку, с теткой, сестрой матери. К тому времени я уже два года болтался на улице. Вы написали нам адреса и телефоны пяти ПТУ, где берут с 14 лет.

— Господи… — сказала я. — И вы туда пошли?

— Да, мне к тому времени уже надоело болтаться, а бандиты все-таки были как-то не по душе. И я пошел туда, где учили на операторов станков с ЧПУ, мне всегда нравились большие машины. И еще там давали бесплатное двухразовое питание, для меня это было важно. Мать к тому времени уже совсем не просыхала.

Черт! Глядя в его голубые бесхитростные глаза, я как провалилась в то время.

Встали главные конвейеры больших ленинградских заводов. Закрылись или еле влачили свое существование заводы и фабрики помельче. Тысячи людей — на улице или без зарплаты. В значительной части те, кого называли «лимита» — приезжие, первое или второе поколение городских жителей. У некоторых из них на фоне стресса открывался предпринимательский дух, они становились «челноками», торговали на рынках, в круглосуточных ларьках, забранных решетками. Многие просто спивались, опускали руки.

В то же время на волне «демократизации» школы, которые до этого были обязаны учить всех без исключения, получили право тем или иным способом избавляться от «неугодных» учеников — неуспевающих, хулиганистых, детей с ПЭП (перинатальная энцефалопатия), ММД (минимальная мозговая дисфункция) и другими неврологическими диагнозами, которые в принципе обучению в массовой школе отнюдь не противопоказаны. Сюда же попадали растерявшиеся или впавшие в агрессию дети, у которых на глазах рушились семьи, спивались родители. Иногда это называлось «высадить на домашнее обучение», иногда еще как-то, но суть одна: большое количество психически здоровых или пограничных детей от 10 до 15 лет оказалось на улице. У 12-летних было три класса образования. Иногда они с трудом умели читать и писать. Ими не занимался практически никто. Не до того было. Перестройка. Кто-то воровал. Кто-то выживал. Кто-то боролся за демократию. Какие дети? Пусть родители ими занимаются. А где те родители?

И вот именно в этот момент несколько профессионально-технических училищ нашего города объявили: мы берем всех, достигших возраста 14 лет, независимо от количества классов, которые они успели закончить. Приходите. Приводите подростков — детей, племянников, внуков, соседей по коммуналке. Мы как-нибудь справимся, дадим специальность, форму, если надо — общежитие, мы даже будем бесплатно кормить.

Кто были эти люди? Как им удалось тогда, среди всеобщего рвачества, фанаберии и бардака пробить свой проект, получить на него деньги, где они взяли учителей и мастеров, готовых работать с этим безумным, одичавшим на улице контингентом? Я не знаю.

О самом начинании я узнала случайно от какой-то учительницы, пришедшей ко мне на прием. Тут же взяла справочник «Техникумы и профессионально-технические училища Ленинграда и Ленинградской области», вложила в него закладки, рассказала всем, кому смогла, уговорила подвернувшуюся корреспондентку напечатать адреса и телефоны в районной газетке. Позвонила в редакцию городской газеты «Час пик». Мне отказали: в городском масштабе это никому неинтересно, великие и страшные дела творятся в стране и в городе, о них и пишем. Поставила справочник с закладками на полку над своей головой: доставать его приходилось то и дело.

Сколько судеб и даже жизней спасли эти училища за те годы? Десятки? Сотни? Тысячи? Без малейшей рекламы, без наград и благодарности от семей и своих несчастных воспитанников.

Где сейчас те люди, которые тогда помогли моему посетителю Степану Петрову, вернули ему надежду, дали специальность, за руку вывели в нормальную человеческую жизнь? Воспетые СМИ, литературой, кинематографией герои и «герои» перестройки — не они. И плевать. Не за то они работали.

Пусть поздно, но все равно: от нас со Степаном и еще сотен безымянных, но благодарных — низкий вам поклон, прекрасные благородные люди из перестроечных ПТУ! Счастья вам и всяческих удач!