Честная война

— Давно. Очень давно. Чуть ли не с самого начала. Все перепробовали. Я уж и не знаю, что и думать… — женщина покачала головой. — Неужели это гены?

«Если это гены, то, несомненно, самого высшего качества», — подумала я.

Сын женщины, подросток, сидевший в кресле напротив меня, был чертовски красив. Каштановые с рыжиной кудри, высокий лоб, четкий подбородок, яркий, чуть капризного рисунка рот, серые выразительные  глаза под темными бровями. Левую бровь пересекает узкий белый шрам, который не портит лицо, а лишь делает его особенным. Двигался юноша уверенно, как большая кошка — ни следа обычной подростковой неловкости, говорил низким, глубоким голосом.

— А что не так с генами?

— Ну, не знаю… Папа Леонида — дагестанец. Но мы с ним расстались, когда сыну не было и года. Он его не помнит! По характеру отец был взрывной, но отходчивый. Сентиментальный, не очень умный, любил компании, петь, танцевать. Леня совсем не такой!

Видно было, что эту пластинку с папой-дагестанцем и его возможным наследием мать прокручивала в своей голове не один раз. И концы с концами никогда не сходились.

— Как тебя зовут?

— Простите? — юноша удивленно приподнял перечеркнутую шрамом бровь. Я думаю, в каких-нибудь артистических школах такому специально учат. Ему же явно досталось от природы.

— Ну, как тебя называют в твоем кругу? Как ты сам представляешься другим людям?

— А, понял. Лео.

Почему-то я так и думала.

— Лео, у тебя есть ко мне какие-нибудь вопросы?

— А как вы думаете? — усмехнулся он и сам же ответил: — Вы знаете, что вопросов у меня нет. Но, может быть, они есть у вас?

— Леня, не дерзи! — воскликнула мать.

Она была учительницей русского языка и литературы, и я ей искренне сочувствовала.

Красавчик Лео с самого раннего детства дрался — везде, со всеми, постоянно. Дрался ужасно, неостановимо, жестоко и зачастую без всяких причин, умопостижимых для окружающих его взрослых. Никакие нотации, мольбы и наказания на него не действовали. Победы и поражения в драках казались ему, по видимости, равно привлекательными.

В его раннем детстве мамы, завидев Лео на площадке, шипели, как рассерженные кошки, и утаскивали своих детей из песочницы. В детском саду его в наказание за драки запирали в кладовке. В других общественных местах люди то и дело сообщали Лениной маме, что «таких психических нужно к батарее привязывать». Но три психиатра последовательно сообщили ей, что не видят у ребенка никаких отклонений.

Исключительно за драки Лео выгнали из одной обычной школы и из одной математической. В математической школе он был очень успешен в алгебре и геометрии, и тамошние педагоги с их логическим складом ума до конца верили, что главное — это как следует все ему объяснить. Он поймет и перестанет. Объясняли по отдельности и всем педколлективом. Не помогло.

После гимназии Лео учился в кадетском корпусе на казарменном положении. За два месяца — три побега. Оттуда его не выгоняли. «Материал хороший, качественный, упругий, — заинтересованно потирая ладони, сказал командир отделения. — Но придется ломать, другого выхода нет. Армия — это дисциплина».

Из корпуса мать забрала сына сама. «Может быть, он бы и сломался, а может быть, погиб, — говорит она теперь. — Я не решилась проверить».

Лео никогда в жизни не дрался с девочками. Шрам на брови остался ему на память о драке с двумя милиционерами.

Теперь он учился в десятом классе обычной дворовой школы. Его там все устраивало.

— Ну а какая-то сублимация? Спорт?

— Разумеется, это все с самого начала советовали. Он ходил на футбол, на всякие единоборства, на бокс, везде что-то полезное для себя выучивал и сразу переставал ходить. Говорил: это не по-настоящему, неинтересно.

— Ага. А компьютерные игры? Стрелялки-убивалки?

— Вообще не интересуется. Называет матерным словом, не могу повторить. Фильмы про войну и про драки смотрит, но тоже не так чтоб очень увлекался. Самое ужасное, что у него теперь уже есть своя теория, — покачала головой мать. — Война всех со всеми как философская категория. Понимаете?

— Если честно, не очень, — призналась я.

— Если спросите, он вам расскажет.

— Пожалуй, спрошу.

***

Возможно, я была первым человеком в жизни Лео, который не уговаривал его немедленно перестать драться и начать делать что-нибудь другое — например, хорошо учиться, готовиться к экзаменам, читать книжки, помогать старшим и так далее.

Сначала он сдержанно отвечал на мои вопросы и ждал, когда же начнется. Когда я обманула его ожидания, заговорил сам.

— Правда в том, что я просто люблю драться! Ничто не может сравниться с чувством, которое испытываешь, когда бросаешься в атаку! Знаете, есть такое выражение «кровь кипит»? Так вот она действительно кипит! Ты движешься, как самая совершенная машина, время останавливается, и все тебе подвластно. Это чистый восторг, наслаждение, вдохновение, если хотите. Вы мне не верите?

— Ну почему же не верю? Когда мне было 18 и я работала в зоопарке, у меня был приятель по кличке Митрофанушка. Он описывал мне что-то подобное, но без всякой поэзии: «Вот иногда невмоготу становится, и идешь тогда на улицу, и ищешь, кому бы морду набить. Или уж тебе набьют, тут как карта ляжет…» Но ты явно умнее бедного Митрофанушки, скажи, тебе цель совсем не нужна? Нажива, например? Или какое-нибудь как бы благородное дело? Честь, защита родины, веры, вассальная клятва? «Вы жертвою пали в борьбе роковой»?

— Я думал об этом. Много думал. Чуть башка не треснула, если честно. И мне показалось, что все это, в каждом отдельном случае, как бы понарошку. То есть люди врут сами себе и друг другу, чтобы как-то все это приукрасить. Но если можно не врать, то зачем? Просто все сражаются со всеми — и в этом и есть смысл. И радость. Так все устроено.

— Но ведь сражаться можно по-разному.

— Конечно! Можно еще обманывать, продавать, предавать, стучать, подсиживать, просто сживать со свету. Мне все это кажется не таким привлекательным.

— Ты что, только это и видишь в мире?

— Я что, похож на идиота?

— Ты похож на д’Артаньяна. Или на Портоса: «Я дерусь, потому что дерусь».

— Миледи? — улыбка и снова эта поднятая бровь.

Я смеюсь. Он опасный глупец, но он мне нравится, черт побери!

— Если бы клетки-макрофаги умели говорить, они говорили бы приблизительно твоим текстом. Но как насчет развития цивилизации, эволюции? За несколько тысячелетий люди несколько отошли…

— Цивилизация? Да я вас умоляю! Вы давно смотрели какой-нибудь блокбастер или играли в суперпопулярную компьютерную игру? Что там занимает центральное место? Драка с применением технических средств или без них. Люди никуда не отошли, они просто тут же, на месте спрятались под листик и стали наблюдателями. Кровь пожиже, зато безопасней. А я хочу быть участником!

— Тебе не бывает жалко тех, с кем ты дерешься?

— Почти всегда. Потому что они обычно слабее. Либо телом, либо духом. И они же не виноваты, что я такой.

— Кем же ты будешь? Солдатом?

— Не знаю. В армию я, конечно, схожу. А там, если выживу, посмотрим. Может быть, стану вышибалой в дорогом баре или казино? Это, по крайней мере, честно, потому что там нет ничего про честь, родину и религию.

Смотрит лукаво, ждет, что стану возражать, уговаривать.

Не стану.

***

— Что же мне с ним делать? — спрашивает мать.

Лео сидит на стуле, переводит взгляд с матери на меня. Улыбается.

— Ничего. Любить. Можете?

— Могу. Как ни странно после всего. Да он ведь многим нравится. А уж как на него девчонки западают…

— Ну, уж это-то неудивительно.

— Как вам кажется, есть ли шанс, что он когда-нибудь это «перерастет»?

— Мне кажется, есть. Бывают такие полудети-полувзрослые. Стоящие на границе, безжалостные к полутонам, называющие неназываемое, как будто посланные к нам из какого-то другого мира. Иногда такой посланник, исчерпав свою миссию, может жить дальше обычной жизнью.

Но мать и сын согласно кивают.