Тарелка с эмоциями

— Вот скажите, пожалуйста, вам ботокс нравится? Как вы к нему относитесь?

— Что? — я вытаращила глаза. Моей посетительнице Любе на вид было лет четырнадцать-пятнадцать. Она была очень мила — большие глаза, вьющиеся темно-каштановые волосы, высокий лоб. Какой ботокс?! Зачем?!

— Категорически отрицательно! — твердо сказала я.

— Ага. Я в общем-то вижу, — кивнула Люба. — У вас лицо живое.

У самой лицо серьезное, умное, чуть-чуть намек на улыбку, чем-то похожа на курсистку с портрета Ярошенко.

Я перестала понимать, что происходит, и решила предоставить ситуации развиваться самостоятельно. Расскажет же она в конце концов, в чем, собственно, дело.

— Я с детства очень люблю читать, — сообщила мне Люба.

— А сколько тебе сейчас-то лет? — не выдержала я.

— Исполнилось пятнадцать. Я разные жанры читаю — по истории люблю, фэнтези немного, очень люблю классику — нашу, английскую, французскую. Последнее время читала мемуары.

Очень хорошо. Если она хотела произвести на меня впечатление — произвела. Можно двигаться дальше. Люба как будто услышала мои мысли.

— У меня полная семья. Мама, папа, бабушка, мой старший брат (ему 21 год, он учится в институте), и еще с нами живет папина сестра, у нее своей семьи не сложилось, но она помогала нас с братом растить, много с нами занималась, и сейчас мне помогает, по математике и английскому, и даже брату — проекты по английскому делать. Мы все ее очень любим. И мы — обеспеченная семья. Все работают, даже бабушка, и Владик у папы подрабатывает. А у папы своя фирма.

Я с удовольствием все это выслушала. Приятно знать, что у кого-то в большой семье все хорошо и ладно скроено. Это повышает базовое доверие к миру. Но при чем тут ботокс?

— Я на самом деле у вас уже однажды была — с мамой, когда я в детский сад отказывалась ходить. И еще потом к вам мама приходила с братом, когда он в десятом классе по крышам лазал, но я тогда в коридоре сидела. Вы, наверное, не помните… — Я кивнула в знак согласия: не помню. — А еще я ваши рассказы в «Снобе» читаю. И вот теперь я пришла с вами посоветоваться: это мне про мир и про себя кажется или оно на самом деле?

Я тут же снова насторожилась. Это смотря что ей в ее пятнадцать лет «кажется». Скорее всего, нормальная подростковая ерунда: красива я или некрасива, любит — не любит, все ли в мире придурки, почему меня никто не понимает, и прочее в таком духе. Но никак нельзя упускать из виду и другие, драматические вероятности.

— И что же конкретно тебе кажется?

— Я уже давно, когда читала романы, книги про XIX век, удивлялась. Но тогда я думала: они все врут немного, преувеличивают… Для бо́льшей красивости и понятности — наверное, так можно сказать. А теперь я немного мемуаров из того времени почитала, и даже из ХХ века, и уже сомневаюсь…

Подросткам трудно формулировать свои мысли, особенно сложные, и у взрослых всегда есть соблазн сформулировать за них. А у них в свою очередь есть соблазн ухватиться за лучше сформулированную, но чужую мысль, присвоить себе предлагаемое. И как же в таких обстоятельствах научиться внятно и последовательно мыслить самому? Я решила ждать, когда она сама скажет.

— Раньше мне казалось, что они по-другому проявляли свои чувства, а теперь мне уже кажется, что они и на самом деле чувствовали по-другому. Не так, как мы. Прочтите практически любой роман. Они же там то и дело все бледнеют, краснеют, падают в обмороки, шатаются, хватаются руками за всякие предметы, чтобы устоять на ногах, рыдают от радости, скрежещут зубами от злости… Скажите, вот вы когда-нибудь в обморок падали?

— Ага, — припомнила я. — Два раза. Один раз — не важно почему, а второй раз — грибами отравилась.

— Ну вот. А все мои родные и знакомые, и я сама — ни разу.

— Так тебя это расстраивает, что ли? — уточнила я. — Хотелось бы, чтоб падали?

— Да не в этом дело! Мне кажется, наши чувства, эмоции — другие, чем были тогда. Мы меньше расстраиваемся, меньше радуемся, меньше вообще… не знаю, как правильно сказать… Переживаем — вот правильное слово!

Я даже в ладоши хлопнула от удовольствия, приветствуя одновременно и ее, и себя. Именно это слово я хотела ей подсказать, и удержалась-таки — не подсказала. И она сама его нашла!

— Это как есть из глубокой или мелкой тарелки… — литературная Люба позвала на помощь метафоры.

— Да! — мне казалось, что теперь наконец я ее поняла. — Скорее всего, твое наблюдение действительно имеет отношение к реальности. И этому есть объяснение. По сравнению с нашими предками у нас очень много всего: людей вокруг, вещей, информации, событий. И все это надо как-то пережить, отреагировать на него эмоционально. Поэтому эмоции получаются широкие и мелковатые, если мерить, как ты предлагаешь, в тарелках.

— Это грустно, — сказала Люба, глядя на носки своих туфель-лодочек. — Если нам никогда ничего вот так, как там описано, не почувствовать. Не пережить.

— За все надо платить. Наша жизнь намного удобнее в бытовом смысле и намного свободнее, чем у наших предков, у каждого из нас на порядок больше возможностей — это ты понимаешь?

— Да, понимаю, — кивнула девочка и тут же вскинула взгляд. — То есть, чем меньше возможностей, тем больше мы уходим вглубь эмоций?

Я заколебалась, не зная что ответить.

— Крестовые походы? Запертые в теремах барышни? Унесенные ветром? Индийские фильмы? Террористы-смертники?

Я молчала, пытаясь уследить за скачками ее мыслей. В общем-то, логика в них явно сохранялась. При жесткой ограниченности возможностей, информации, ресурсов, даже пространства — эмоции цветут пышным цветом, компенсируя, модифицируя практически все. Иногда достраивая, а иногда попросту подменяя собой реальность.

— Из моих подруг никто еще даже не влюблялся по-настоящему. Одна прямо так и спросила: а зачем? И многим ничего не хочется. А я могу вообще выбирать? Может быть, надо искусственно что-то ограничить? Но как это сделать?.. Вы хотите у меня что-то спросить?

— Очень хочу, — честно призналась я. — А ботокс какое ко всему этому имеет отношение?

— Ботокс? А, сейчас объясню. Мама, тетя, их подруги, которых я всю жизнь знаю, теперь ходят к косметологам и делают всякое, чтобы морщин не было, чтобы казаться моложе. И оно помогает, да. И вот я сейчас вижу очень отчетливо: они все (прямо как в ужастике, честно!) постепенно теряют свои лица, свою мимику, становятся… неизвестно кем. Я почти перестала свою маму узнавать: я раньше знала, как она хмурится, злится, удивляется, улыбается, хохочет, у нее так лицо все в складочки собиралось — просто нельзя было вместе с ней не рассмеяться, я, даже когда злилась, удержаться не могла, и папа тоже, а теперь ничего этого просто нет. Я брата спросила: ты видишь? Он сказал: забей, сейчас просто модно казаться молодыми, что же нашей матери — в морщинах ходить, если ни у кого вокруг их нет? Я бабушку спросила: а ты? Ты не хочешь выглядеть моложе? Бабушка сказала: «Я — пас! Человек рождается с тем лицом, что от природы досталось, но потом-то свою историю на нем сам пишет. Вот она-то людям и ему самому в зеркале и видна. Если достойно прожил-написал, так оно и отобразится, и отказываться от нее не захочется. А кто стер — поди догадайся, что там под ластиком было? Зачем жил? Как? Я вот ни от чего, что прожила, по своей воле не откажусь. А другие — как сами захотят, кому-то, может, и стереть охота, чего ж…»

А я тогда вот что подумала: бабушка и взгляды ее — они уже устарели, и теперь в мире все наоборот. Если эмоций все меньше и они в мелкой тарелке, так зачем же лицо, которое их выражает? Можно сделать как у куклы, красиво и все такое…

Тут уж я совсем растерялась:

— Зайчик, а чего же ты от меня-то хочешь? Я в обмороки не падаю, ботоксом не пользуюсь…

— Я спросить пришла, — жалобно глядя, сказала Люба. — Может, оно все и не так вовсе? Может, оно как-то по-другому? Но только ведь я и сама такая: мне никого особо не жалко, я ни из-за чего особо не переживаю и не радуюсь сильно ничему. Я вот недавно прочитала, у Лескова, кажется, как мальчику пряник с ярмарки привезли, и как он этому радовался, аж дух захватывало. Так я даже заплакала, потому что ничего за всю свою жизнь не могу вспомнить, чтоб я вот так обрадовалась. И можно ли это как-нибудь… вернуть? Развить?

— Я тоже не знаю, — честно призналась я и пообещала: — Но мы с тобой спросим у умных людей города и мира, хорошо?

Люба радостно закивала.

И вот я спрашиваю у вас, уважаемые читатели: эволюционирует ли, на ваш взгляд, наша эмоциональность ан масс? И если да, то как? Действительно ли люди из классической литературы прошлого чувствовали по-другому? Или они лишь по-другому проявляли свои чувства? Или все это («услышал он, зашатался, схватил себя руками за горло, да и упал без чувств») лишь литературное преувеличение и мы в эмоциональном плане ничем от наших недавних, в общем-то, предков не отличаемся?

Спасибо всем, кто сочтет возможным поделиться своими соображениями. Девочка совершенно реальная, и вместе со своими подружками — я потом узнала, что две из них пришли с ней и сидели в коридоре для моральной поддержки, — ждет ответа.