Культурный код

Мать, тихая, красивая. Назвалась Надей. Сын-подросток и двое младших — девочки. С сыном все плохо.

Началось все (сообразили уже потом, задним числом) почти два года назад. До этого тоже не было гладко: мальчик с самого начала рос подвижным, шкодливым, драчливым. Но было терпимо. За драки и шкодничество наказывали. По совету педагогов отдавали то в одну, то в другую спортивную секцию. Все вроде нравилось, но нигде долго не задерживался: то скучно становилось, то проблемы с дисциплиной, то просто какое-то стечение обстоятельств — заболел, тренер уволился и т. д. Учился в обычной школе и с первого класса неровно — мог вдруг взяться, что-то выучить, получить несколько пятерок подряд, радовался, хвастался, гордился. Потом вдруг все забрасывал, сыпались двойки, под нажимом родителей исправлял их и некоторое время перебивался с четверки на тройку. Никаких особых увлечений, даже компьютерные игры его как-то не особо привлекали. Одно время читал книжки про войну, причем не романы, а мемуары, военные хроники. Есть и всегда были друзья, но и с ними периодически — драки, довольно серьезные. После мирились и продолжали дружить как ни в чем ни бывало. С сестрами, как ни странно, почти всегда был терпелив и сдержан, многое им позволял, особенно младшей. Отца побаивался.

Так было. И вот где-то в конце седьмого класса что-то изменилось. Сначала почти незаметно. Там слово, там какая-то неприятная, со странным душком стычка, здесь непонятно с чего взявшаяся злость. Списывали на подростковый возраст. Потом, уже в восьмом классе, классная руководительница сказала матери на собрании: обратите внимание, с мальчиком явно что-то происходит. Он стал угрюмый, жестокий, грубит одноклассникам, учителям. У вас в семье ничего не случилось?

В семье не случилось ничего. Жили как жили, отец работал, мать сидела с детьми, вела хозяйство. Младшая девочка ходила в детский сад, старшая пошла в первый класс.

— Примите меры, — сказала классная руководительница.

А какие меры?

Мать поговорила с сыном. Спросила: что-то у тебя не так? Может быть, тебе чем-нибудь надо помочь? «Все так! Отстань!» — буркнул он и ушел. По ее просьбе поговорил с сыном и отец: ты уже почти взрослый, в школе, в обществе есть правила, и будь любезен… Мальчик стоял и скрипел зубами. Отец этот скрип слышал и потом, много позже, признался жене, что уже тогда ему было не по себе.

Срыв произошел в начале девятого класса. Две, почти друг за другом, безобразные драки, открытое хамство дома, а потом, в ответ на какой-то достаточно безобидный выговор учительницы, он вдруг сгреб со стола все ручки и карандаши, с треском переломал их и с рычанием расшвырял обломки — на глазах учительницы и потрясенных одноклассников. Учительница выгнала всех детей из класса, попыталась его образумить, он молчал, бешено сверкая глазами, и как-то странно то ли хрипел, то ли порыкивал. Тогда она заперла класс и побежала за охранником. Сзади раздался грохот — что-то он там еще швырнул или перевернул. Вызвали милицию, милиция вызвала психиатрическую скорую.

В психиатрической больнице сказали уверенно: нет ни наркотиков, ни алкоголя, ни еще чего-то психоактивного. Острый психоз сняли сразу — сильными препаратами. Никто не говорил родителям ничего окончательно определенного, но прогноз подразумевался неблагоприятный.

А дальше?

В школе сказали: он попросту опасен, мы не хотим больше таких инцидентов, когда его выпустят из психушки, переходите на домашнее обучение, если еще наши учителя согласятся с ним работать, или ищите другую школу, если вас кто-то возьмет.

Отец за неделю постарел на десять лет (единственный сын, наследник!), но — смирился. Если это болезнь — что ж тут поделаешь, значит, бог так судил. Мать все еще на что-то надеется.

— Вы поговорите с ним? Нам мать одноклассника, с которым он дружил, вас посоветовала. Они к вам ходили когда-то, им помогло.

Ну уж, наверное, они ко мне ходили не с острым психозом…

— А его уже выписали из больницы?

— Да. Сидит дома, ничего не хочет, с нами почти не разговаривает, не моется, гулять на улицу не идет, даже есть заставлять приходится.

— Препараты?

— Да. Там сказали, что он сам таблетки пить не будет. Ему какие-то уколы делают. Раз в месяц всего.

— Да с чего же вы взяли, что он со мной-то станет разговаривать?

— Я вас очень прошу…

— Ну ладно, приводите, если у вас получится.

***

Я не ожидала, что он окажется таким… Ярким? Красивым? Необычным? Черные упругие кудри, высокие скулы, блестящие (это под препаратами-то!) глаза. Иллюстрация в учебнике литературы для шестого класса. Мцыри!

— «Отец, отец, дай руку мне! Ты чувствуешь, моя в огне! Знай, этот пламень с юных дней таился, жил в душе моей…»

— Что это?

— Лермонтов. Поэма «Мцыри». Разве ее уже больше не проходят в школе? Мне сейчас показалось, что это — про тебя.

— Может быть. Меня зовут Камиль.

— Камиль, ты помнишь?

— Да, помню. Все.

— А сам понимаешь, почему так себя повел? Была причина?

— Нет. Я как будто со стороны смотрел. Очень странно.

Очень, очень похоже на психиатрию по его рассказам. И по рассказам матери. Но почему я тогда ее не чувствую?

Позвала мать из коридора. Она смотрит с надеждой. Что мне ей сказать? Нечего, увы.

— Кто вы такие?

— В каком смысле?

— По национальности.

— Мы дагестанцы.

Да, конечно, так, как красив Камиль, бывают красивы только совсем юные кавказцы, и никто больше.

— А конкретно?

— Табасаранцы.

— Вы знаете табасаранский язык? Говорите на нем в семье?

— Нет, не говорим. Муж плохо его знает, он здесь с детства. А я знаю, я росла в Дагестане.

— Скажите мне, пожалуйста, по-табасарански: весной расцветают все цветы.

Это низачем, ни к чему не имеет отношения. Я не знаю ни одного языка, кроме русского, и, может быть, поэтому собираю у себя в кабинете такую коллекцию. Мне нравится слушать, как звучат самые разные языки.

Мать говорит и плачет. Глаза Камиля становятся еще огромнее и ярче.

— Камиль знает родной язык? Вы учили его?

— Нет. Я пыталась, когда он только родился, но отец запретил мне. Он сказал: зачем это надо? Где, с кем он будет на нем говорить? Пусть знает русский. А потом английский.

— Но это же его часть. Язык эволюционирует вместе с народом. Камиль — чистокровный табасаранец, родной язык — ключ доступа к какой-то его части, — я рассуждаю вслух. — Вдруг именно этой части ему и не хватает, чтобы справиться с его проблемами? Ведь обуздание темперамента, социализация, правила, иерархия общежития — существенная деталь для табасаранского мужчины, для всего вашего дагестанского бытия. И все это в линии его предков формировалось, обсуждалось, функционировало именно на табасаранском языке, эволюционировало вместе с ним…

«В общем-то все это, скорее всего, шарлатанская чушь, — так я думаю про себя. — Но ведь должна же я дать ей, им хоть какую-нибудь ниточку. Хоть какое-нибудь руководство к действию. К тому же несчастная мать, кажется, проводит параллель: когда-то она не настояла на общении с сыном на родном языке, а сейчас “сдала” его психиатрам с их уколами и таблетками… А родной язык — чем же плох в качестве терапии? “Во дни тревог, во дни тягостных раздумий… ты один мне поддержка и опора…”»

— Давайте попробуем вернуть Камилю эту его часть. Все равно он сейчас сидит дома, с вами. У вас есть книжки на табасаранском?

— Одна, но очень красивая. Сказки. Дочери родственники подарили.

— Очень хорошо. Прочтете Камилю вслух. Споете песни, расскажете ваш эпос. Назовете все предметы в комнате, все действия…

— А зачем это? Это поможет? — спросил Камиль. — Я… я больше не хочу в больницу.

— Это может помочь, Камиль, — сказала я, стараясь говорить как можно увереннее. — Ведь ты — Мцыри, а он, помнишь, тоже вполне себе разрушительно бежал из дружественной, но чужой ему культуры за частью себя.

— Мцыри, кажется, погиб…

— Ну да. Но ты же будешь не один, рядом с тобой — мама. Она выросла в горах и знает ваш родной язык. Есть ли ресурс больше?

Мать вытерла слезы. Потом мы обсудили, что сказать отцу и на какие авторитеты сослаться, чтобы он согласился.

***

Через три месяца Камиль строил на табасаранском простые фразы. И все время спрашивал у матери: а это как будет? А это? Сестры заговорили еще быстрее.

Никаких срывов больше не было. Угрюмость почти исчезла. Гигиенические навыки и аппетит восстановились в полном объеме. Я посоветовала искать другую школу.

Нашли. Директор (учительница русского и английского) прямо завороженно выслушала историю с табасаранским языком в качестве психотерапии, познакомилась с мальчиком и сразу согласилась его взять.

Камиль отучился второй год в девятом классе (иначе не получалось — пропустил более полугода), потом успешно закончил школу и поступил в строительный институт. Побывал с матерью на родине, там почти все понимал и даже разговаривал с родней по-табасарански, вызывая у них удивление и уважение.

Срывы больше не возвращались. Наоборот, учителя в новой школе отмечали его взрослость, выдержку и степенность. Мцыри обрел потерянную часть себя и вернулся? Будем надеяться.