Домашние монстры

Девушка с прямыми черными волосами, в джинсах и футболке с какой-то нечитаемой для меня надписью. Лицо решительное, брови нахмурены, губы сжаты.

— Меня зовут Таня. Мне шестнадцать лет. У меня был брат.

Форма «был» подразумевает, что брата больше нет. Он заболел и умер? Но Таня не опечалена, а как будто рассержена. Может быть, брата убили, и она решила за него отомстить? И что же — додумалась прийти к детскому психологу посоветоваться о деталях? …Так, стоп, это меня, кажется, уже занесло в какую-то литературщину… Тут, скорее, вероятно другое: брат вполне себе жив, но они крупно поссорились, он совершил что-то с ее точки зрения совершенно недопустимое, и теперь она его больше братом не считает — достаточно характерно для подростковой психики: «Ах, раз ты со мной так, тогда ты мне больше не…»

— Что случилось с твоим братом?

— Он был болен лейкозом. Умер полгода назад.

— Брат был старше или младше тебя?

— Старше. На два года.

Так. Это, конечно, трагедия. Особенно, если они с братом были близки, что при такой небольшой разнице в возрасте вполне возможно. На такие трагедии все реагируют по-разному. Злиться на мироздание — один из распространенных вариантов. Особенно для юного человека.

— Ты очень по нему скучаешь?

— Совершенно не скучаю! — фыркнула Таня, разом опрокидывая все мои торжественно-драматические построения.

— Что ж, я тебя внимательно слушаю, — вздохнула я.

Брата звали Андреем. Он заболел, когда ему было семь, а Тане — пять лет. Интересно, что Таня неплохо помнит «доболезненный» период. Может быть, просто из-за наступившего после контраста. Она никогда не чувствовала себя «маленькой и слабой», но отчетливо помнит, как родители орали на Андрея: «Уступи, отдай ей игрушку немедленно! Она же девочка и к тому же младше тебя!» Таня, конечно, пользовалась этим родительским протекционизмом (как тут не воспользоваться!), но понимала, что вполне могла бы справиться с Андреем и сама.

Родители тогда увлекались альпинизмом. По всей квартире висели и были разложены веревки, карабины, альпенштоки, палатки и прочая яркая и привлекательная для детей амуниция. Трогать ее без спросу было запрещено обоим, но Андрея вроде бы уже даже начали чему-то учить:

— Пойми, горы не для детей. Но когда ты подрастешь, мы возьмем тебя с собой.

Таня завидовала Андрею, ей такого никогда еще не говорили. И потом не сказали. Потому что в каких-то до сих пор неизвестных ей горах отец упал и серьезно разбился. Его принесли домой на носилках — Таня этот момент отчетливо помнит. Как она тогда испугалась! Потом отец занимался какой-то гимнастикой по 14 часов в день и рычал на жену и детей, если они пытались к нему в это время приблизиться. Встал на ноги, вышел на работу. Но врачи ему сказали: про альпинизм забудьте. Можно, если хотите, заниматься плаванием и беговыми лыжами. Только с тумбочки не прыгайте и с горок не катайтесь.

Из квартиры как-то разом, в один день исчезло все альпинистское. Атмосфера стала своеобразной, ведь все знакомства, друзья, приключения, разговоры, фотографии, песни и прочее значимое — все у родителей было оттуда, с гор. Таня помнит: взрослые тогда очень мало разговаривали между собой, только про быт и детей.

Через полгода заболел Андрей.

Я, слушая, усилием воли отогнала возникшую ассоциацию.

С началом болезни Андрея детство Тани фактически прекратилось. Ее, конечно, кормили, одевали и даже водили в кружки. Но все это происходило под лозунгом: «Ты же должна понимать!»

Она понимала, что должна. Но не хотела, потому что была ребенком. Несколько раз (в разные годы) даже пыталась истерить. Истерики встречались неизменным ледяным презрением.

Какое-то время (год, два, три?) мать лежала с Андреем в больнице. Отец довольно легко справлялся с домашним хозяйством, и он же отвел Таню в первый класс, но конца линейки дождаться не смог, убежал на работу (его рабочий день специально начинался очень рано, чтобы потом еще успеть съездить в больницу к жене и сыну).

— Когда я закончила девятый класс, я показала маме нашу общую классную фотографию, — рассказывает Таня. — Она сказала: «Очень мило. А где здесь ты?»

Андрея лечили всем, чем только можно. Иногда случались ремиссии, и тогда у семьи появлялась надежда. Тане она представлялась неким неопределенным, но несомненно живым существом, которое почему-то очень любит, когда три раза стучат по дереву.

Когда речь зашла о пересадке костного мозга, некоторое время на Таню смотрели с этой самой надеждой и как будто с любовью. Потом — с разочарованием, как донор она не подошла.

Родителями (особенно отцом) все вокруг восхищались: они борются, они не опускают рук, а главное, они вместе и поддерживают друг друга! Всем бы их мужество и упорство!

— Мама так и говорила: ну что ж, кажется, мы вылезли из очередной ямы. Попытаемся теперь забраться на эту гору.

(Тут мне прямо увиделись призраки этих когда-то вынесенных из квартиры альпенштоков. И Тане, кажется, тоже.)

— А какие отношения у тебя были с Андреем? Вы вообще виделись? Общались?

— Конечно, он же иногда по году, даже по два жил дома. Он меня не любил. Я его, кажется, тоже. Но при этом мы были довольно близки. Он говорил: «Тебе хорошо, ты можешь ходить везде, и помирать прямо сейчас тебе не надо. Вот почему это я, а не ты должна умереть? Можешь ответить?» И еще: «Ты знаешь, что там, после жизни? Я тоже не знаю. Но вот смешно: если там все же что-то есть, и мы с тобой потом, после смерти там встретимся, то я буду молодым, а ты — сморщенной старушкой. Может, в этом и есть справедливость?» Когда-то Андрей был шумным и резким, но в последние два-три года жизни стал язвительно-апатичным и с болезнью почти не боролся. За него боролись родители.

Иногда какой-то мимохожий психолог напоминал родителям: вообще-то вы не должны забывать, что у вас еще и дочь есть…

Тогда на некоторое (непродолжительное) время фокус чуть-чуть смещался в сторону Тани: как дела в школе? Может быть, ты хочешь о чем-нибудь поговорить? Извини, что мы не можем тебе что-то купить или куда-то поехать, ты же понимаешь, у нас все деньги уходят на лечение…

Спасибо, хорошо, нет, спасибо, ничего страшного, — отвечала девочка.

Таня всегда неплохо училась, сама поступила в экономический класс, но в последние три года серьезно увлеклась современными спортивными танцами, пляшет в ансамбле и даже думает о поступлении то ли на танцевальное отделение колледжа искусств, то ли в институт Лесгафта (физкультурный).

— С чем же ты ко мне? — спросила я.

— Как мне сделать, чтобы они сейчас от меня отстали? — спросила Таня.

— Пристают?

— Ага. Сначала вообще был просто домашний филиал морга: тихо, холодно, лампы и кафель. Потом они все туда ездили, ходили, в инете читали-писали.

— Куда?

— Ну, в эту их тусовку, где у всех все больные и более-менее «помиранцы», они же там все друг друга знают, за много-то лет. Общаются, собираются, тусуются — шарики выпустить, свечечки зажечь и все такое… мемориальное. А потом однажды я просто сама взяла и убрала все, что от Андрея осталось. («Вынесенные альпенштоки!» — подумала я). Тогда они как-то отморозились, сходили куда-то, им там, видимо, сказали: ну у вас вообще-то еще один ребенок остался. И вот. Теперь мне купили три платья и две юбки (я платья и юбки не ношу) и объясняют, что танцевать — это не профессия и нужно поступать на экономический факультет или уж на архитектурный, если мне искусство нравится. А когда я им прямым текстом говорю: отвалите! — они говорят: ты же понимаешь, что мы пережили… То есть я им теперь должна, что ли? Прямо не знаю, что и думать. Иногда думаю, что я, наверное, последняя бесчувственная сволочь, монстр какой-то…

— Могу ли я поговорить с твоими родителями?

— Не знаю, но я им скажу.

* * *

— Отстаньте от нее, пожалуйста, — попросила я родителей Тани. — У Тани было не самое счастливое на свете детство, но она его успешно пережила, встала на какую-то свою дорогу и пойдет по ней, делая свои ошибки, встречая потери и собирая находки. Она ничего вам не должна. А вы займитесь собой, съездите куда-нибудь отдохнуть, например, в горы. Заведите новые знакомства в кругу, где никто не знает о постигшей вас утрате, не будет испытывать неловкости при общении с вами и не будет мучить вас бессильным сочувствием.

— Вы вообще понимаете, что вы говорите?! Мы потеряли сына.

— Понимаю вполне. Много лет у вас не было ни времени, ни ресурсов для себя, для отдыха. А теперь есть. Кроме всего прочего, вам ведь надо заново выстраивать и отношения между собой, а это очень важная и трудная задача. Найти какую-то новую основу, потому что ни альпинизма, ни Андрея больше не будет. А когда вы решите эти проблемы, вы сможете по-новому взглянуть и на отношения с почти взрослой дочерью.

— Ну, знаете…

                                          ***

— Вы им как-то не очень понравились, — усмехнулась Таня. — И это если мягко сказать.

— Что ж, неудивительно.

— Но от меня вам спасибо: они поутихли и как-то даже с опаской теперь на меня смотрят. А я сама подумала и поняла: никаких монстров тут никогда не было. И я не монстр, и Андрей монстром не был, и родители тоже. Только, знаете, мне кажется, что они теперь разведутся.

— Это не твоя зона ответственности. Они — взрослые, сильные люди.

— Да, конечно. Но иногда ведь все равно хочется влезть… Вот, например, мама очень кошек любит. Но нам же нельзя было, при Андрее.

— Разрешаю: посоветуй им открыть приют для кошек, попавших в трудную жизненную ситуацию. Это никак не будет напоминать об Андрее и альпинизме, но при этом все равно все время придется куда-то карабкаться.

— Точно! Так я и сделаю, — улыбнулась Таня.

А я подумала, что, кажется, вижу ее улыбку впервые за все время нашего знакомства.