Мип Гиз: Я прятала Анну Франк

Люди из «Омниа» не пришли. Полиция не искала у нас Карела ван дер Харта, и мы решили, что он может вернуться в нашу квартиру. Когда мы приехали навестить госпожу Самсон в Хилверсеме, выяснилось, что Карел дома. Он спросил, можно ли ему приехать в Амстердам. Мы ответили, что готовы его принять, и он может и дальше скрываться у нас на Хунзестраат.

Возвращаясь в Амстердам, мы обсуждали, действительно ли Карелу будет у нас безопасно. Ответа на этот вопрос не было. Каждый день арестовывали тех, кто скрывался. Облавы и предательства стали обычным делом. За доносы на евреев и скрывающихся платили все больше. Вскоре Карел вернулся в Амстердам и снова поселился у нас. Мы вернулись к старому: игры в шахматы с самим собой и ужин на троих.

Как-то после Пасхи мы с Хенком были дома. Был выходной, и нам не хотелось вылезать из теплой постели. Но довольно рано утром раздался звонок в дверь.

Я побежала открывать. Пришел господин Коопхейс, он был очень возбужден. Отто Франк позвонил ему из конторы. Ситуация становилась очень опасной.

Мы с Хенком бросились на Принсенграхт. Там все было перевернуто. В двери кто-то проделал огромную дыру. Все было разбросано. Я кинулась к книжному шкафу, свистнула, чтобы мне открыли, и поднялась наверх. Хенк последовал за мной. Все ли с ними хорошо? Сердце у меня колотилось.

На втором этаже я обнаружила такой же ужасный беспорядок. Я никогда не видела ничего подобного. Анна в слезах бросилась к нам и обняла меня за шею. Остальные столпились вокруг, словно наше присутствие и прикосновение могло их защитить. Все дрожали и говорили, перебивая друг друга.

Ночью в конторе раздался шум, он был все громче и громче. Беженцы поняли, что в доме кто-то есть. Они не шевелились всю ночь, терзаясь мыслями о том, что их могут схватить. Они были уверены, что вокруг рыщет полиция, которая вот-вот обнаружит убежище.

Хенк отправился чинить дверь. Я осталась с нашими друзьями, выслушивая и успокаивая их. Господин ван Даан повторял одно и тоже:

— Я выкурил весь свой табак. Что я буду курить?

— Пойдемте, наведем порядок, — предложила я, и мы принялись убираться.

Когда уборка закончилась, вернулся Хенк. Я никогда не слышала, чтобы он говорил так сурово. Он строго-настрого запретил нашим друзьям спускаться вниз, особенно, когда они слышат шум.

— Что бы ни случилось, оставайтесь за шкафом. Если что-то услышите, затаитесь. Молчите и ждите. Никогда не выходите.

Он не хотел пугать наших друзей, но напомнил, что скрывающихся постоянно арестовывают из-за их собственного легкомыслия. Люди забывают о том, что над ними висит постоянная угроза.

Господин Франк был согласен: нужно постоянно оставаться наверху. Он признал свою ошибку и заверил Хенка, что это никогда не повторится. На следующий день Анна напомнила, как я была счастлива, когда моя свадебная церемония завершилась и я стала настоящей голландкой.

— Я тоже хочу быть голландкой, — сказала она.

— Когда все кончится, — пообещала я, — ты сможешь стать, кем захочешь.

В условиях непрерывных лишений бурное наступление весны много для нас значило. В убежище Анна подводила меня к зашторенному окну — шторы теперь все время были влажными. Она показывала мне каждый новый росток зелени на большом каштане за нашим домом.

Величественное красивое дерево покрылось крупными зелеными почками. Анна каждый день наблюдала за их развитием, объясняла мне, как они выросли и насколько быстро набухают.

Как-то утром я более неторопливо, чем обычно, занялась привычными делами. В воздухе уже вовсю пахло весной, хотя было довольно холодно. По небу медленно и лениво ползли пышные облака. Я зашла в нашу овощную лавку на Лелиеграхт.

В очереди стояло несколько человек. Я попыталась через окно разглядеть, чем сегодня торгуют. Наконец подошла моя очередь, но вместо хозяина, который всегда щедро выдавал мне овощи, я увидела его жену. Она была расстроена.

— Что случилось? — спросила я.

— Моего мужа арестовали, — прошептала она. — Его забрали.

Сердце у меня упало. Когда человека забирали, из него могли выбить любую информацию о других.

— Он прятал евреев, — прошептала его жена. — Двух евреев. Не знаю, что теперь с ним будет.

Я быстро купила меньше, чем было нужно, и ушла.

Я думала об этом прекрасном человеке, который всегда находил для меня нужные овощи и даже доставлял тяжелые мешки с картошкой на Принсенграхт. Он наверняка понимал, что я кормлю скрывающихся, но никогда об этом не говорил. Что с ним будет? Что он скажет им, когда его начнут пытать? Выдаст ли он меня?

Арест хозяина овощной лавки стал для нас настоящей катастрофой. Благодаря его доброте, я могла кормить восьмерых скрывающихся. Что же делать теперь? Куда идти? Я нервно направилась по Розенграхт в другой маленький магазинчик, находившийся в подвальном помещении.

Этот магазин принадлежал старой женщине, и я стала заходить туда каждый день. Что-то мне подсказывало, что она хороший человек, и у меня созрел план. Каждый день я разговаривала с ней чуть больше. Постепенно она стала встречать меня как старого друга, рассказывала о себе, о проблемах с детьми. Я внимательно и сочувственно ее выслушивала. Она окончательно освоилась и была со мной откровенна.

Поняв, что она мне симпатизирует, я стала каждый раз просить чуть больше, и она всегда давала мне все необходимое, одновременно изливая душу. Но я продолжала заходить в магазин на Лелиеграхт и покупать там немного, чтобы мое отсутствие не показалось странным.

Теперь мы особенно сильно мечтали о потеплении — было известно, что союзники смогут высадиться только в хорошую погоду. В мае погода была отличной, но высадка так и не состоялась.

В убежище все говорили только об этом. Наши друзья так страстно ожидали высадки союзников, будто она могла решить все проблемы. Друзья постоянно спорили с Хенком и друг с другом о том, где именно это произойдет.

Я тоже ждала с нетерпением, потому что положение становилось слишком тяжелым. Я впервые задумалась, как долго смогу кормить всех, кто был на моем попечении. Иногда я ходила из магазина в магазин, а потом отправлялась на черный рынок, и еды все равно не хватало.

И вот это произошло. Высадка началась в Нормандии.

6 июня мы узнали об этом из передачи Би-би-си. У нас с Хенком радио не было, но уже по пути на работу, я почувствовала особое оживление и напряжение. Люди стали такими, какими не были уже долгое время. Когда я добралась до Принсенграхт, то уже все знала.

Господин Коопхейс сжал мою руку:

— Да, это правда!

В убежище все буквально прилипли к приемнику, жадно ловя любые новости. Должен был выступить генерал Эйзенхауэр. Все гадали, сколько дней понадобится, чтобы с побережья Нормандии дойти до Нидерландов.

В обед к нам поднялся Хенк. Его щеки раскраснелись от возбуждения. Мы уселись вокруг приемника и впервые услышали чисто американскую речь Эйзенхауэра. Мы утирали слезы, а он говорил о том, что полная победа над Германией будет одержана в этом 1944 году.

Господин Франк каждый день отмечал продвижение союзников на карте. Цветные булавки постепенно приближались к Голландии. В июне Анне исполнилось пятнадцать. Мы, как всегда, приготовили ей небольшие подарки, чтобы сделать этот день особенным. Хотя Анна очень изменилась и выросла, она все равно оставалась самой младшей и непоседливой. Она быстро находила применение любому листку бумаги, который я ей приносила. Я знала, что ей нужна бумага для занятий и дневника. На этот день рождения мы с Элли приготовили ей небольшую стопку блокнотов, а мне удалось разыскать на черном рынке немного сладостей — Анна была большой сладкоежкой.

Прямо перед днем рождения Петер, который не отличался разговорчивостью, отозвал меня в сторону, сунул мне в руку несколько монет и попросил купить красивые цветы для Анны. Эта просьба меня приятно удивила. Я заметила, каким сильным он стал, как красиво вьются его русые волосы. Новая, нежная сторона его характера глубоко меня тронула.

— Но это секрет, Мип, — предупредил он.

— Конечно! — кивнула я.

Об этом не нужно было говорить.

Найти я смогла только несколько лавандовых пионов. Я вручила Петеру цветы, он покраснел и скрылся с цветами в своей комнатке под лестницей.

Как-то в июле один из наших коммивояжеров приехал с большим ящиком грязной, но очень свежей и спелой клубники.

— Это подарок для ваших работников, — объяснил он.

По субботам мы работали только до обеда. Я ни о чем другом и думать не могла, только о спелой клубнике. Наконец в полдень работники разошлись. Остались только самые доверенные люди — господин Кралер, господин Коопхейс, я и Элли. Кто-то поднялся в убежище, чтобы сообщить нашим друзьям, что все ушли и можно двигаться более свободно.

Я от природы склонна командовать. Когда решила превратить ягоды в джем, то стала действовать и быстро нашла себе помощников. Друзья спустились сверху, мы собрались на кухне, которую было не видно с улицы. Все хотели мне помочь. Мы набрали воды, почистили клубнику, избавились от веточек и грязи, все помыли. Занимались мы этим делом и наверху, и внизу. Мои помощники курсировали между двумя кухнями. Настроение у всех было прекрасным. Сильно пахло душистыми ягодами, которые превращались в джем. Я заметила, что все держатся совершенно свободно, разговаривают, смеются и шутят друг с другом. Казалось, жизнь неожиданно стала нормальной, и мы можем делать все, что захочется.

Я отлично умела варить джем, и все меня слушались. Но никто не воспринимал меня всерьез. Когда я ругала тех, кто ел ягоды, а не бросал их в воду, все только смеялись. Анна так набила рот клубникой, что с трудом разговаривала. Так же вели себя Петер и госпожа ван Даан. А потом все принялись смеяться еще сильнее: хотя я их ругала, но и сама не упустила случая угоститься сладкими ягодами.

В тот день все было прекрасно. Даже наши кошки — Муши и Моффи — свернулись клубочками, наслаждаясь этим счастливым моментом.

В один жаркий июльский день я закончила работу пораньше. В конторе было тихо и сонно. Я решила подняться в убежище и поговорить с тем, кто захочет. Такие внезапные визиты всегда радовали наших друзей — время текло для них быстрее.

Я поднялась по крутой лестнице, прошла мимо комнаты господина и госпожи Франк и увидела Анну возле зашторенного окна. Я вошла. Мои глаза не сразу привыкли к сумраку — в конторе было намного светлее. Анна сидела за старым кухонным столом возле окна. Со своего места она могла видеть большой каштан и сад, но при этом оставаться незамеченной.

Анна что-то увлеченно писала и не замечала меня. Я тихо стояла в дверях и уже собиралась уходить, когда она вдруг обернулась.

Мы с ней общались часто. Анна была, как хамелеон, ее настроение быстро менялось, но она всегда держалась очень дружелюбно, обожала меня и восхищалась мной. Но в тот момент я заметила на ее лице выражение, которого не видела прежде. Это была мрачная сосредоточенность, словно у нее мучительно болит голова. Вид ее так поразил меня, что я ничего не могла сказать. Я молчала и глядела в мрачные глаза Анны. Она казалась чужой и незнакомой.

Меня заметила госпожа Франк — я услышала ее мягкие шаги за спиной. Когда она заговорила, я сразу поняла, что она недовольна ситуацией. Она заговорила по-немецки — это случалось только в самые сложные моменты. И все же голос ее был очень мягким и добрым.

— Да, Мип, наша дочь — писательница.

При этих словах Анна поднялась, закрыла книгу, в которой писала, и с тем же мрачным выражением произнесла суровым тоном, какого я никогда не слышала:

— Да, и о тебе я тоже пишу.

Она продолжала смотреть на меня. Я подумала, что надо что-то сказать, но смогла выдавить из себя только сухое:

— Это очень мило…

Я повернулась и вышла. Мрачное настроение Анны меня встревожило. Дневник становился ее настоящей жизнью. Сама того не желая, я ворвалась в очень интимный и глубоко личный для нее процесс. Я спустилась в контору расстроенная и весь день думала об этом. Наверху была не Анна — ее мое появление не смутило бы. Это был другой человек.

Голос Гитлера по радио стал еще более истеричным, слова часто не имели смысла. Было очевидно, что он пытается вдохнуть новую ярость в своих отступающих солдат. Он кричал о таинственном новом оружии, которое делают на его заводах, и грозил союзникам сокрушительным ударом. Это был голос отчаявшегося фанатика, а не военачальника.

Но несмотря на приближение союзников, жизнь в Амстердаме становилась все тяжелее. Иногда я сидела за своим столом, постукивая кончиком карандаша по подоконнику и бездумно глядя на канал. Хотя у меня было полно работы, я не могла сосредоточиться. Думала о своих друзьях — их не было слышно, но я знала, что они рядом. Чувствовала себя слишком слабой, чтобы помочь им. Господи, думала я, что еще я могу сделать? В какой магазин еще не зашла? Что с нами будет?

Тяжелее всего в такие моменты было то, что я не могла ни с кем поговорить об этом — ни поделиться с господином и госпожой Франк, ни рассказать о своих чувствах господину Коопхейсу, с которым общалась чаще всего. Я не могла сказать об этом даже Хенку — у него была тяжелая работа, и я не хотела обременять его своими переживаниями.

Когда у меня выдавался особенно трудный день, домой я приходила совершенно без сил. Иногда замечала, что и Хенк совершенно измотан. Мы не жаловались друг другу. Я просто старалась приготовить самый вкусный ужин из того, что у нас было. Мы с Хенком и Карелом садились за стол. Карел часто болтал — в своей вынужденной изоляции он скучал по обществу. Мы с Хенком в основном молчали. Иногда ходили к нашим друзьям напротив — невзирая на комендантский час — и слушали голландские новости из Лондона.

Знакомый голос произносил: «Добрый вечер. Вы слушаете «Радио Оранж» из Лондона. Но сначала несколько сообщений: «Сойка ходит по крыше», «У велосипеда спустили шины», «Автомобиль едет не по своей полосе».

Эти бессмысленные фразы были шифрованной информацией для подпольщиков.

«Радио Оранж» сообщало новости о бригаде принцессы Ирены, которая сражалась вместе с канадцами с момента высадки в Нормандии. Мы с гордостью узнали о том, что двести пятьдесят голландцев воюют в английской авиации.

В конце июля произошло серьезное покушение на жизнь Гитлера. Несколько часов все думали, что он погиб, но потом он выступил по германскому радио, чтобы развеять сомнения.

Через несколько дней «Радио Оранж» сообщило, что Двенадцатая армия под командованием генерала Брэдли прорвала германский фронт. Затем Третья армия генерала Паттона взяла Авранш. Казалось, Западный фронт трещит по швам. Мы думали, что немцы скоро отступят.

Новости были моим лучшим лекарством.

Лежа в постели, я слышала, как английские бомбардировщики летят в Германию, как стреляют пушки противовоздушной обороны. Днем в том же направлении пролетали американские бомбардировщики. Силы возвращались ко мне. Ночью «Радио Оранж» сообщало о разбомбленных германских городах — Гамбурге, Берлине, Штутгарте, Эссене…

Я могла лишь надеяться, что эта ужасная война вот-вот кончится. Мы все знали, что это случится скоро.

Перевод: Т. Новикова