Томас Майер: «Удивительное путешествие Волькенбруха в объятия шиксы». Отрывок из романа

Имя мое Мордехай Волькенбрух, коротко — Моти. Маму зовут Юдифь. Она обладательница безразмерного тухеса* и лучшего в мире рецепта кнейдлах** из мацы. И то и другое досталось ей в наследство от ее мамы.

Моего тате*** зовут Мойше. Он худой и бледный, как я. От него мне досталась рыжая борода, однако у него она уже с проседью и немного превосходит мою густотой. Когда я думаю о тате, то вижу его сидящим на диване: черные штаны, белая рубашка, борода, торчащая из-под развернутого номера «Тахлес», еврейского еженедельного журнала, или газеты «Юдише цайтунг», и над всем этим — ермолка.

У меня есть два старших брата, Соломон, или Шлойме, и Давид. Оба они унаследовали от мамы тухес, а от тате — цвет кожи, что в совокупности придает им сходство со снеговиками. Шлойме по профессии хирург, поэтому папа частенько называет его кошерным мясником. Он совершенно неспособен уменьшать громкость своего голоса, и это еще одна черта, доставшаяся ему от мамы. А Давид, биолог, напротив, человек тихий.

Два раза в неделю я работал в страховой компании Волькенбруха, фирме моего отца. Остальное время посвящал изучению экономики, что наполняло матушку большой гордостью. На каждой семейной встрече она заявляла, что ее Моти вот-вот получит степень доктора, и мне приходилось смущенно поправлять ее: «Мама, только до магистра еще целый год». На это она отвечала смехом: «Мотеле, ты справишься за три месяца, ты такой умный мальчик. Ты уже в детстве был умным. А потом сразу станешь доктором!» Причем она говорила это не мне, а другим присутствующим, энергично кивая, и я переставал спорить. Попытка возразить была в глазах мамы тяжким преступлением и немедленно каралась холодностью обращения: вместо приветственных объятий она с немым упреком подставляла мне щеку, чтобы я запечатлел на ней виноватый поцелуй. Обеспечение носовыми платками, разумеется, приостанавливалось на период наказания.

В какой-то момент мама решала, что я в достаточной мере наказан за свое дурное поведение, и ее отношение ко мне теплело. Я снова становился ее сининке, снова она прижимала меня к груди, а когда я залезал в карман пальто, рука с облегчением снова нащупывала знакомый квадрат ткани.

В остальном же мы вели обычный благочестивый еврейский образ жизни. Матушка готовила кнейдлах и следила за порядком в доме, а тате продавал страховки цюрихским евреям. Фраза «Никогда ведь заранее не знаешь!» была его любимым аргументом при продаже. И самым убедительным тоже, ведь он имел дело с людьми, предкам которых однажды запретили ездить на трамваях и начали перевозить их исключительно в товарных вагонах.

Каждый день мы ходили молиться в шул****. Папа — утром и вечером, а я иногда только вечером.

Каждую пятницу, с наступлением сумерек, мама зажигала лихтлех*****, и мы пели и ели в кругу семьи и гостей.

У брата Шлойме уже была своя мишпуха******.

У брата Давида тоже.

А у меня нет.

Это сильно нервировало маму, которая, сватая двух других сыновей, оба раза попала в яблочко с первой же попытки. А со мной никак не выходило. Причина же была в том, что матушка знакомила меня исключительно с копиями самой себя: Рахилью, Данией, Сарой, Мазалью, Ривкой, Яэлью, Брахой, Шошаной; все они заговаривали меня до смерти, одновременно тоннами поглощая молочное печенье, которое мама покупала у кошерного пекаря. Я молчал, слушая их болтовню, а когда толстые девушки уходили и мама спрашивала мое мнение, я тоже молчал. «Такая славная», — говорила матушка, например, о Рахили. Я сосредоточенно считал крошки на пустой тарелке из-под печенья. Сорок две, если не принимать во внимание совсем мелкие, не поддающиеся учету. Славная Рахиль, очень. «И красивая!» Ну, это уже спорно. «Мордехай! Ты сейчас же ей позвонишь!» Но я только молчал, неподвижно глядя на тарелку до тех пор, пока матушка не уходила из гостиной, фыркнув перед тем, как хлопнуть дверью. На некоторое время я опять лишался ее заботы о пополнении запаса носовых платков.

Поскольку иудейская община Цюриха не безгранична, маме вскоре пришлось распространить свою деятельность на другие города. Она отправляла меня в Берн, в Базель, в Санкт-Галлен и в Лугано и с мистической точностью рассчитывала момент, когда мы с потенциальной супругой заказывали по второй чашке кофе. Тут звонила мама и спрашивала о ходе переговоров:

— Ну, Мотеле, и как она тебе?

— Мама, я же только приехал.

— Но как она тебе? Я так хочу, чтобы состоялся шидух!*******

— Перезвоню, ладно?

— Она такая славная.

— Хорошая, я…

— Я ей показала твои фотографии, ты ей тоже понравился!

— Мама, мы…

— И старые фотографии, где ты маленький. Помнишь ту, где ты голенький бегаешь в саду у Гуггенхаймов? Она сказала, что это так мило!

— Ну мама, мне надо идти.

— Моти, ты что, не хочешь разговаривать с мамой?

— Хочу, но…

— Тогда слушай меня внимательно! Она очень хорошая, поверь мне!

— Понял. Созвонимся позже.

— Ты мне трубку не бросай! Мордехай!!!

Недавно, вернувшись из одной такой поездки, я застал маму за обеденным столом, перед ней лежали две скомканные обертки от шоколада.

— Ну, Моти? — спросила она; глаза ее горели как ханукальные свечи.

— Не знаю, мам, — промямлил я, просто чтобы что-нибудь сказать.

— Чего не знаешь? — Она выпятила грудь.

Я в замешательстве схватился за бороду: негоже ведь сказать собственной матери, что девица мне не нравится, потому что похожа на нее.

Потому ответил:

— Не было искры между нами, мама.

— Не было искры! — закричала мама. — Зачем тебе искра?! Тебе жена нужна!

Свою непоколебимость она продемонстрировала в следующий шабат******** в нашей синагоге на Фрайгутштрассе. Мы с папой сели с мужчинами, а мама, пыхтя и отдуваясь, поднялась на женскую половину и на весь зал закричала оттуда, еще даже не сняв пальто: «Вы нашли наконец девушку для моего Моти?».

Все мужчины посмотрели на меня — не с жалостью, скорее с сочувствием. У них тоже были мамы. Это объединяет.

Меня сразу насторожило слово «наконец»: значит ли это, что здесь уже давно идет кампания, в которой участвует вся община?

____________________

*Зада (идиш). — Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, — прим. пер.
**Кнедли, или клецки, — сваренное в кипящей воде или бульоне пресное тесто. В конце книги читатель найдет рецепт кнедлей из мацы от мамы Моти.
***Папу (идиш).
****Синагога (идиш).
*****Свечи (идиш).
******Семья (идиш).
*******Шидух (иврит) — сватовство, знакомство с целью создания традиционной иудейской семьи.
********Священный день отдыха у иудеев, время от заката пятницы до заката субботы.

Оформить предзаказ можно по ссылке