Каково быть Риббентропом

Dieter Mayr / Agent Focus / Photographer.ru

Адольф и Доминик фон Риббентропы

Вначале мы говорили о сейфах.

У него такой бизнес: продавать сейфы. Сложное дело. Разные замки, случайные комбинации из многих цифр. Если забудешь код, не откроешь ни в жизнь. На вид сами сейфы похожи на приземистые бункеры, вросшие в землю. Для большего шика они могут быть лакированы в любой цвет, под любой материал (дерево, камень, кожу). Просто какая-то миллионерская мечта, эти сейфы Stockinger. Правда, мне нечего в них хранить, в чем я чистосердечно признаюсь. У меня другой интерес, и я его не скрываю.

– Мне кажется, это так символично, что вы с вашей фамилией теперь занимаетесь сейфами Stockinger.

Он вздрагивает, как будто я поймал его с поличным. Но тут же берет себя в руки и с невозмутимым видом, чуть улыбнувшись уголками губ, делает удивленную мину: «Вы думаете?».

– Лучшие сейфы в мире от внука легендарного рейхсминистра. Согласитесь, это отличный PR-ход.

– Я не торгую своей фамилией. Кто ее знает, тот знает, кто не знает, тем лучше. Качество нашей продукции должно говорить само за себя.

– Но имя тоже много значит!

– Не преувеличивайте. Только для меня самого и моей семьи.

Имя – судьба

Моего собеседника зовут Доминик фон Риббентроп. Он приходится родным внуком Иоахиму фон Риббентропу – министру иностранных дел Третьего рейха, чья подпись стоит на сотне эпохальных исторических документов середины XX века, включая исторический пакт о ненападении между СССР и Германией. В 1946 году дед был осужден на Нюрнбергском процессе как один из главных нацистских преступников и приговорен к казни через повешение. А внук сейчас сидит напротив меня в холле отеля «Петр Первый». На вид ему лет сорок (оказалось сорок четыре). Бодрый, свежий, несмотря на раннее утро. Как будто только после теннисного гейма или заплыва в бассейне. Синий клубный пиджак, серые брюки с наутюженной стрелкой, шелковый платочек в кармашке.

– Жить с такой фамилией – испытание не из легких. Тебя все время разглядывают, каждый твой поступок исследуют под микроскопом. В сущности, реакция людей на фамилию Риббентроп везде – в Германии, Англии или России – одна и та же: любопытство. Всем интересно поглядеть, что стало с отпрысками фамилии, так или иначе вошедшей в историю XX века. Былой ненависти и подозрительности уже нет. В 2004 году я впервые приехал в Россию и был немало удивлен, что Риббентропа здесь тоже помнят.

Как же забыть! Есть имена, навсегда врезанные в память нации, вроде сейфовых замков Stockinger. Риббентроп был единственным из верхушки Третьего рейха, кто удостоился аудиенции в Кремле и попал в кадр вместе со всеми главными советскими начальниками во время церемонии подписания исторического пакта о ненападении между СССР и Германией. Чем-то он неуловимо напоминал фатоватого злодея Кнейшица в исполнении актера Масальского из фильма «Цирк», который шантажировал и терзал несчастную Любовь Орлову. Только без смоляных усов. Усы были у другого участника той эпохальной фотосессии.

Моя мама, которой тогда было шесть лет, хорошо запомнила фотографию на первой полосе «Правды». Смеющийся Сталин, довольно улыбающийся Молотов и невозмутимый, холодноглазый Риббентроп. А еще через полгода в московских кондитерских магазинах вдруг появились рижские шоколадные конфеты в непривычно ярких фантиках. Очень вкусные. С фруктовой начинкой. И бабушка купила их целый кулек в кондитерской в Столешниковом. Все дома их ели и радовались, что у нас теперь продаются такие конфеты. Как раз тогда Латвия, Эстония и Литва одновременно «попросили» включить их в состав СССР. И просьба бывших буржуазных республик была, как известно, удовлетворена.

Сходство и различия

Впрочем, в истории Риббентропов меня интересует не день вчерашний, не знаменитый дед-рейхс­министр, а то, каково было родиться и жить в послевоенной Германии с такой фамилией, когда каждый может ткнуть в тебя пальцем: «А, тот самый Риббентроп!». Когда все вокруг знают, что ты внук нацистского преступника. Куда от всего этого деться? Как избавиться? Где скрыться? Но, похоже, у самого Доминика никогда не было таких намерений. Правда, в тридцать лет он вдруг твердо решил, что должен заняться историей. Даже нанял профессора из университета.

Один раз в неделю они встречались за ланчем. Профессор медленно жевал тафельшпиц, Доминик задавал вопросы. Потом шел в библиотеку. Его туда никто не гнал, но зачем-то ему это было нужно. «С моей фамилией я просто обязан был знать исторические факты». Он погружался в книги, как утопающий, и думал, думал, а маленькие зеленые лампочки все излучали мягкий свет, и читатели мягко ступали по коврам, тихонько шелестели страницами, словно боясь разбудить злых духов, населяющих библиотечные тома. Он часто недосыпал, потому что накануне чересчур задержался над мюнхенским соглашением или над тайными протоколами переговоров с Муссолини. Он впивался в каждый официальный меморандум и научился понимать официальный дипломатический язык, вычитывая смысл между строк. Он нашел столько новых документов, открыл для себя столько всего неожиданного, впору было садиться писать книгу или защитить диссертацию по теме «Риббентроп и внешняя политика Третьего рейха». Зачем ему это было нужно? Доминик улыбается. Хотел узнать истину. Ведь еще Паскаль говорил: «Истина всемогуща, как сам Бог».

Ланчи с профессором вскоре пришлось прекратить. Болела мама. Ухаживать за ней, кроме него, было некому. Почти год Доминик провел среди лекарств и капельниц за чтением исторических фолиантов. Потом мама умерла. Отныне занятия историей будут ассоциироваться для него с чем-то мучительным, тягостным и неизбежным, как смерть. Но свои поиски правды о войне он не бросил до сих пор.

Особенно тщательно он изучает все, что связано с холокостом.

– Это самая большая трагедия, которая могла произойти и которая случилась в истории человечества. Мне кажется, самое ужасное, что тогда никому до этого не было дела. Ни англичане, ни русские, ни американцы, ни сами немцы почти ничего не знали, а главное, не стремились узнать об Освенциме, газовых печах, геноциде… К тому же более девяноста процентов евреев погибли во время войны за границами Германии. И в этом тоже был определенный расчет тех, кто нес за это ответственность. Мы как бы ни при чем. Мой девяностолетний дядя Рудольф, старший сын Риббентропа, прошедший Арденны и Курскую дугу, рассказывал, что он и представить не мог, что такой ужас возможен. Незнание, однако, не избавляет от чувства вины.

– Скажите, вам или членам вашей семьи никогда не хотелось сменить фамилию?