Честное слово

Ron Haviv/ VII

Когда Дэвиду Ремнику исполнилось девятнадцать лет, он объявил родителям, что собирается поехать во Францию поступить на курсы французского языка. Почему нет? Многие молодые американцы с литературными амбициями отправляются в Париж. Дэвид не был исключением. Правда, оказавшись в Париже, он три месяца играл на гитаре в метро в компании одного австралийца, который приторговывал травой. Прохожие бросали свои сантимы и франки в его вязаную шапочку. Вечера Ремника были свободны и прекрасны, а развлечения – скромны и в основном целомудренны: книги, купленные по дешевке у букинистов на набережной Сены, старые фильмы в доживающих свой век кинотеатриках левого берега. Сидя в кино на Рю-дез-Эколь, он воображал себя персонажем из фильмов «новой волны». Ну, правда, было еще вино и кое-что другое для подъема духа. И девушки, если, конечно, повезет. Везло не так чтобы очень.

Сегодняшний Дэвид Ремник – полная противоположность тому романтику-шалопаю из парижской подземки. Все, что осталось от прежнего образа, – высокий рост (под метр девяносто), черная шевелюра и страстная любовь к кино. Серьезный человек пятидесяти лет в хорошо сшитом пиджаке. Вот уже больше десяти лет он главный редактор одного из самых влиятельных и престижных журналов Америки The New Yorker.

Его кабинет – на двадцатом этаже здания издательского дома Cond Nast на Таймс-сквер. Подходишь к стеклянной стене – и утыкаешься носом в самую гущу небоскребов. Главное украшение кабинета – обложки The New Yorker: знаменитый «черный» номер, тот, что вышел сразу после трагедии 11 сентября, с черными силуэтами башен, едва прорисованными на черном же фоне; Моника Левински в облике Моны Лизы; компания одинаковых Кинг-Конгов, покуривающих и играющих в карты. Кроме обложек на стене красуется удостоверение иммигранта, выданное деду Ремника, уроженцу Виленской губернии, на Эллис Айленде, где впервые ступили на вожделенный берег многие миллионы будущих американцев. И повсюду книги – на стеллажах, на столе, на журнальном столике, на кожаном диване...

Ron Haviv/ VII

Ron Haviv/ VII

Ron Haviv/ VII

Ron Haviv/ VII

Ron Haviv/ VII

Ron Haviv/ VII

Ron Haviv/ VII

Ron Haviv/ VII

Ron Haviv/ VII

The New Yorker – особая история. К ней, как ни подступись, все равно приходится вставать на цыпочки и употреблять превосходные степени. Если коротко, великий журнал. Единственный в своем роде. Высший пилотаж современной журналистики, весь цвет современной мировой литературы – все сконцентрировано и упаковано в удобный формат еженедельника. Без сложной верстки, почти без фотографий. Классический The New Yorker – это уникальный шрифт Irvin (названный так по имени художника из команды основателей журнала), безупречный слог, невозмутимая ирония, старомодная графика и черно-белые карикатуры, отсылающие нас в ту далекую эру, когда периодические издания делались почти вручную. Поразительно, как весь этот hand-made, созданный еще в 1925 году, дожил до наших дней!

К чести владельца издательского дома Сая Ньюхауса, у него не поднялась рука что-либо модернизировать или изменить в стиле The New Yorker, когда он приобрел его в 1985 году. Формула стиля и установка на содержательное чтение остаются неприкосновенными. Никакого заискивания перед рекламодателями, никаких уступок современному читателю, привыкшему лениво проглядывать заголовки и просматривать картинки. The New Yorker надо именно что читать, если вы, конечно, еще не разучились. А если разучились, значит, он не для вас!

Все вопросы сиюминутной моды, косноязычный лепет «звезд», назойливое мелькание марок, брендов, цен – это территория Vogue, GQ, Glamour. А на двадцатом этаже люди разговаривают с вечностью и историей. Здесь до совершенства оттачивают каждое слово. Здесь тратят огромные деньги и долгие месяцы на одну статью. Здесь ключевые слова – quality («качество») и reporting («сбор материала»), заставляющие пробираться по сложнейшим лабиринтам запутанных историй.