«Йекельн рассудил, что траншеи заполняются слишком быстро; тела падали как придется, беспорядочно; много места пропадало зря, на рытье новых ям тратилось время; а так приговоренные, раздевшись, ложились ничком на дно могилы, стрелки стреляли в упор им в затылок». Роман Джона Лителла «Благоволительницы» (откуда взята эта цитата) читали многие, но немногие знают, что речь идет о реальном персонаже — обергруппенфюрере СС Фридрихе Еккельне.

Это он «усовершенствовал» метод массовых убийств, цинично назвав его «укладкой сардин». Это ему, одному из «высших фюреров СС и полиции» были подчинены эсэсовские и полицейские подразделения в тылу группы армий «Юг». Те самые, что в течение трех сентябрьских дней сорок первого года «окончательно решали» еврейский вопрос в Киеве. Да, это он, палач Бабьего Яра.

И уж совсем мало кто знает, что зимой 1946 года злодея судили в советской Риге. В зале Дома офицеров, где заседал военный трибунал Прибалтийского военного округа, рядом с ним на скамье подсудимых сидели еще шесть гитлеровских генералов. Такой, можно сказать, советский Нюрнберг. Правда, Бабий Яр не упоминался ни в одном из пухлых двадцати томов уголовного дела. То ли следователи не знали, то ли решили ограничить рамки процесса Прибалтикой и Белоруссией, в годы оккупации входившими в так называемый Остланд, куда Еккельн был переведен на должность начальника сил СС и полиции.

Перед новым назначением, как вспоминал на одном из допросов Еккельн, Гиммлер вызвал его на аудиенцию и приказал уничтожить всех до единого евреев в Остланде. Эсэсовский генерал с поставленной задачей справился — если кто и выжил, а это были единицы, то не по его вине. В одном только Румбульском лесу около Риги осталось 25 тысяч жертв — почти столько же, сколько в Бабьем Яру.

Еккельн закончил свою жизнь неподалеку, его казнили на площади Победы в Риге 3 февраля 1946 года. Остались кадры хроники, на которых можно увидеть, как грузовик отъезжает от виселицы, оставляя за собой тело убийцы, по приказу которого были повешены многие и многие тысячи. Без малого полвека спустя по этой площади прогуливались Петр Крупников, бывший переводчиком на том процессе, и Рената Редер, дочь Еккельна.

Прочерк в метрике

О существовании Ренаты я узнал из изданной в 2015 году в Риге книги о Крупникове, из интервью с ним: «В 1992 году, когда я был в Берлине, меня разыскала продюсер Би-би-си Кэтрин Клей... Она сказала, что снимает фильм о Еккельне, и поинтересовалась, буду ли я в такое-то время в Риге. Я сказал «да». Приедет и дочь Еккельна. Так я встретился с Ренатой. …Она внебрачный ребенок, и своего отца никогда не видела».

К тому моменту мне уже многое было известно о Еккельне, но о существовании Ренаты я не подозревал. Что за дочь такая? Сама Рената узнала о том, кем был ее отец, только в 1979 году. И выяснила, что в 1941 году у него родилось двое детей. Сразу двое, но от разных матерей — в Брауншвейге родился законный сын Дитер (умер в 1944 году) и незаконнорожденная дочь Рената, появившаяся на свет в доме «Лебенсборна» в Штайнхеринге, что неподалеку от Мюнхена.

«Ребенок для Гитлера» — документальный фильм Би-би-си с участием Крупникова — легко нашелся в Сети. Вообще-то он не об Еккельне, тот в нем оказался лишь потому, что его дочь Рената родилась в одном из домов «Лебенсборна».

О «Лебенсборне» — секретной структуре Третьего рейха — сохранились самые невероятные слухи. Немного погуглив, можно узнать, что это была сеть эсэсовских борделей, что дома свиданий посещали офицеры СС и молодые женщины, непременно арийки, которые потом рожали арийских детей под приглядом вышколенного медперсонала. На самом деле ни о каком эсэсовском борделе речи не было, всего лишь — о своего рода эсэсовском инкубаторе.

Организация с этим именем была учреждена в 1935 году в Берлине десятью офицерами СС. Инициатором и идеологом ее был не кто иной, как Генрих Гиммлер. Ему принадлежит и название программы — Lebensborn («Источник жизни»). В ее уставе были прописаны основные цели, в первую очередь — «поддерживать ценные с расовой и наследственно-биологической точки зрения многодетные семьи». Но создатели программы ориентировались не столько на многодетных, сколько на незамужних женщин. «Лебенсборн» позволял тайно родить ребенка, избежав тем самым позора. Можно было оставить ребенка, и потом уже о нем заботилось государство или его с согласия матери передавали в приемную семью. Если же женщина решала взять ребенка, ей оказывали помощь и поддержку в его воспитании, выплачивали пособие. Но только при одном условии: отцом ребенка должен быть был член СС.

С чем-чем, а с этим у матери Ренаты все было в полном порядке. В 1940 году в Дюссельдорфе она завела роман с высоким эсэсовским чином. На экране она умалчивает о том, где работала и как познакомилась с Еккельном. Вероятно, и дать интервью согласилась при условии, что не будет лишних расспросов и даже ее имя не будет упомянуто (пришлось покопаться в литературе, прежде чем имя было найдено — Моника). «Это была история любви, романтическая история, — говорит с экрана 85-летняя женщина, — а больше я вам ничего не скажу».

В 1940 году Еккельн занимал высокий пост руководителя оберабшнита СС «Запад» в Дюссельдорфе. Ему было 45, Монике — 33 года. На ее фото и видео не заметны «следы былой красоты», а в пожилом возрасте, по словам беседовавшего с ней израильского психолога Дана Бар-Она, женщина и вовсе «внешне вызывала глубокое отвращение». Работала Моника в те годы служащей, ничего о характере своей службы даже дочери не рассказывала — видно, привыкла держать язык за зубами. Да и об отце ей всегда говорила неопределенно. Можно предположить, что это был служебный роман.

Шла война, распорядок дня жесткий, частые совещания, поездки в Берлин к Гиммлеру. Вряд ли у Еккельна было время на то, чтобы искать женщину на стороне. Да и где — на улице, в пивной или ресторане? Он генерал СС и не мог игнорировать, пусть и формальный, кодекс СС, запрещавший беспорядочные половые связи. Оставалось лишь обратить внимание на тех женщин, которые были рядом, в его аппарате.

Юных девушек было в избытке, это молодых мужчин недоставало, они были на фронте, а таким, как Моника, постоянно напоминали о долге перед Третьим рейхом. К концу войны по планам Гитлера население должно было вырасти с 80 до 120 миллионов. «Подари ребенка фюреру!» — под таким лозунгом немок призывали включиться в программу повышения рождаемости.

Допустимы ли добрачные и внебрачные связи — на этот щекотливый вопрос в национал-социалистической теории не было четкого ответа. А что было на практике? Жена старшего товарища Еккельна по партии Мартина Бормана узнала об измене мужа от него самого. Сойдясь с актрисой Маней Беренс, тот не стал скрывать это от супруги: «Ты ведь знаешь мою волю! — пишет он 21 января 1944 года. — Не могла же Маня долго сопротивляться мне. Сейчас она моя, и я счастлив. Как ни странно, я чувствую себя дважды женатым мужчиной». Фрау Герда Борман в ответном письме не только не возражает, а напротив, предлагает ввести институт «чрезвычайного брака», чтобы мужчина мог по закону иметь несколько жен. Нельзя, чтобы одинокие женщины не имели детей, но в случае с Беренс «все будет в порядке», «я тебя знаю». Герда предлагает план: она и Маня Беренс будут попеременно беременеть. Интересно, что в ее письмах Борману она не чуждается политики — требует от мужа скорейшего «окончательного решения еврейского вопроса».

Согласно мечтаниям Гиммлера, каждая женщина, которая к тридцати годам не завела собственного ребенка, могла бы получить его в «Лебенсборне», выбрав в качестве отца будущего потомства одного из трех эсэсовцев. Но это были лишь планы, которыми Гиммлер делился в узком кругу своих сподвижников. Покуда же он ввел для неженатых членов СС процедуру получения официального разрешения на брак. «Разрешение на брак дается или нет единственно и только по критериям расовой чистоты и наследственного здоровья. Будущее — за нами», — так заканчивался приказ рейхсфюрера СС.

Правда, встречались и незамужние женщины, которые тоже хотели, чтобы будущее было за ними. От них иной раз поступали заявки такого рода, как найденное в архивных документах письмо некой Лизы-Марии, в июле 1944 года поинтересовавшейся у руководства «Лебенсборна», может ли она завести ребенка от какого-нибудь эсэсовского офицера. Неизвестно, добилась ли она своего, но факт заключается в том, что большинство отцов детей, рожденных по программе «Лебенсборн», были женатыми членами СС. Они старательно и, видимо, не без удовольствия следовали рекомендации Гиммлера «распространять арийское семя», даже состоя в браке. Завидные женатые женихи — им не должно было быть отбоя от невест.

Еще в октябре 1939 года рейхсфюрер СС издал приказ о внебрачных детях: «Высшим заданием для не состоящих в браке девушек и женщин является сохранение хорошей крови. Появление у них детей — это не ветреность, а самая глубокая нравственная серьезность матери, чьим детям суждено оказаться на поле боя, и только злой рок знает, вернутся ли они домой либо падут во имя Германии». За это Гиммлер подвергся критике со стороны представителей вермахта и католической церкви. В своих выступлениях в Лиге немецких девушек он был вынужден защищать свой приказ, ссылаясь на одобрение Гитлера.

Принимали в Лигу немецких девушек с 14 лет — с того же возраста, с которого мальчики вступали в Гитлерюгенд. «Я сам не однажды слышал, как наставницы из Лиги, как правило, малопривлекательные и незамужние, просвещали своих молоденьких подопечных относительно их морального и патриотического долга — рожать детей для гитлеровского рейха в браке, если это возможно, но коль скоро невозможно, то и вне оного». Это свидетельство американского журналиста Уильяма Ширера, работавшего в тридцатые годы корреспондентом американского радио в Берлине.

Не так давно в государственном архиве Берлина обнаружилось около тысячи затерянных лебенсборнских дел, и в них — те самые метрики. Они снабжались грифом особой секретности и хранились отдельно от обычных записей актов гражданского состояния. Имена отцов в найденных свидетельствах о рождении детей не записывались. Место рождения — «Лебенсборн», дата и час рождения, фамилия матери, в графе отец — прочерк. Правда, в метрике Ренаты нет прочерка, указаны оба родителя (ее имя и фамилия замазаны на показанной на экране метрике). Но тут особый случай.

«В их тесный круг не каждый попадал»

В «Лебенсборн» брали далеко не всех желающих. 56% женщин, подавших заявления о приеме в «Лебенсборн», получали по тем или иным причинам отказ. Служащие Главного управления СС по вопросам расы и поселений подвергали будущих матерей самой строгой проверке. Составлялось множество бумаг: «наследственный лист», в котором отмечались все возможные наследственные болезни; «лист врачебного осмотра»; анкета, в которой описывались подробности зачатия ребенка, личность отца и указывалось, планировался ли брак с отцом-производителем (!). В специальной анкете был пункт о густоте волосяного покрова, так как чем меньше на теле волос, тем больше оснований считать тело арийским. Предполагалось составление родословной, которая должна быть прослежена по возможности до 1 января 1800 года.

В каждом из заведений «Лебенсборна» трижды в неделю для будущих матерей проводились политзанятия. Они слушали записи речей партийных руководителей, читали вслух главы из «Майн кампф», делали доклады по темам, предложенным эсэсовскими офицерами. Для многих девушек подобное времяпрепровождение едва ли представляло большой интерес. Но сверху спускались специальные программы (совместные чаепития, прослушивание выступлений фюрера по радио, народные песни, речи Геббельса), которые требовали от директоров регулярных отчетов.

На стене висел портрет матери Гитлера — «самой прекрасной из всех немецких матерей». Патриотичные немецкие матери отмечали ее день рождения (12 августа) по особо торжественному ритуалу. В большом почете была еще одна женщина-мать — Магда Геббельс, жена и коллега Геббельса по министерству пропаганды. Она приказала убить всех своих шестерых детей перед тем как покончить с собой в бункере вместе с фюрером.

Ренату, как и других детей «Лебенсборна», не крестили. Существовал особый ритуал наречения именем, проводившийся офицером СС перед своеобразным алтарем, украшенным факелами, свастикой, флагами и портретом Гитлера. Называли детей, как правило, именами древнегерманского происхождения, чтобы подчеркнуть, что в их жилах течет арийская кровь. Мать Ренаты от имени новорожденной дала клятву верности фюреру и рейху. Как она вспоминает, рядом с Ренатой лежал эсэсовский меч размером больше ребенка.

Половина матерей оставляла здесь своих детей. Потом они попадали в приемные семьи — в качестве подарка от фюрера. Рената — исключение. Скорее всего, Еккельн спрятал ее туда, не желая, чтобы жена узнала о внебрачном ребенке.

Правда, перед ним был пример самого Гиммлера, чья любовница Хедвига Хесхен Поттхас, юная сотрудница секретариата рейхсфюрера, подарила ему двух дочерей. Партийное руководство не только смотрело на это сквозь пальцы, но и выделило рейхсфюреру СС 80 000 марок, на которые Гиммлер построил для Хедвиги с детьми домик у озера Кенигсзее. Соответствующее распоряжение подписал рейхсляйтер Борман, чьи семейные и внесемейные обстоятельства уже известны читателю.

Домик на берегу (не озера, а Рижского залива) был и у семьи Еккельна. Второй жене Еккельна, Аннемари, в 1943 году удалось покинуть с детьми Брауншвейг и переехать к мужу в Ригу, где помимо городской квартиры ему дали госдачу видом на море. Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Помните, как у Штирлица: «Характер нордический… Отличный семьянин. Связей, порочащих его, не имел»?

Со слов Ренаты, Еккельн послал ее матери около 80 писем. В фильме мы видим конверты, проштемпелеванные орлом со свастикой, на фоне фотографий моложавого генерала в красивой форме с железным крестом.

Рената рассказала Петру Крупникову, о чем отец писал ее матери. Например, проезжая через Остланд, он так описывал свои впечатления о встречающихся людях: “gutes Rassenmaterial” («хороший расовый материал») или “schlechtes Rassenmaterial” («плохой расовый материал»). Если расовый материал плохой, то от него следует избавляться.

Между прочим, Моника дожила до 102 лет, из чего поверхностный наблюдатель может сделать вывод, что в программу и в самом деле отбирали самых жизнеспособных женщин, и от них рождались исключительно здоровые дети. Нет, случалось и так, что новорожденный был не здоров. «Неудавшихся» детей уничтожали, их забирали на «специальное лечение» или эвтаназию. И то и другое означало смерть. 

Дети викингов

Для подготовки будущих матерей «Лебенсборн» создавал дома матери (их было шесть), а для воспитания детей — дома ребенка (их насчитывалось семнадцать). С началом войны собственных арийцев гитлеровцам показалось мало — подходящих особей принялись искать в других странах. В ноябре 1943 года в своей речи перед руководством эсэсовского штандарта «Германия» Гиммлер заявил: «Если на немецкой стороне не окажется вся хорошая, вся германская кровь мира, это однажды сможет привести к нашей гибели …Я действительно хочу там, где мне позволяют возможности, собирать немецкую кровь всего мира, красть ее у других народов».

Самыми перспективными матерями были признаны женщины из скандинавских стран, потомки викингов. Особо ценились женщины из Норвегии с их светлыми волосами и голубыми глазами. За период с 1940 по 1945 год в рамках программы «Лебенсборн» норвежки родили от немецких солдат около десяти тысяч белокурых мальчиков и девочек.

Но и этого оказалось мало. Гиммлер рекомендовал руководителям программы «Лебенсборн» ввозить «расово приемлемых» детей из Восточной Европы. Во исполнение его приказа детей с арийской внешностью отбирали у родителей, иногда просто похищали на улице. После многочисленных проверок привозили в дома «Лебенсборна» для идеологической обработки, а затем направляли в Германию для адаптации в «расово благонадежные» немецкие семьи.

«Дина и Маша были здесь»

Когда кольцо фронтов стало сжиматься вокруг Германии, эсэсовцы спешно закрывали дома «Лебенсборна», свозя сотни детей вместе с их секретными досье в главный дом в Штайнхеринге — тот самый, где родилась Рената. 28 апреля 1945 года, перед приходом американских войск, архив «Лебенсборна» был поспешно сожжен его сотрудниками. По другой версии, американцы отрезали нацистам путь отступления к горам, и в ходе боя бумаги были выброшены в реку Изар. В любом случае, возможность установить личности большинства детей была утрачена навсегда.

В Норвегии эсэсовцы не успели уничтожить лебенсборнские документы. На тысячи женщин обрушился гнев освобожденных соотечественников. Их называли «немецкими подстилками», подвергали публичному наказанию, многим побрили головы. Лебенсборнским детям пришлось расти с унизительным клеймом «нацистского отродья». Их держали взаперти, подвергали физическому и моральному насилию. В конце девяностых годов группа лебенсборнских детей решила подать в суд на норвежское правительство, в результате чего 1 декабря 1999 года тогдашний премьер-министр Норвегии Кьелл Магне Бондевик принес публичные извинения.

Синни Лингстад из деревушки на севере Норвегии в ноябре 1945 года родила дочь от сержанта вермахта Альфреда Хаазе. Ее вместе с бабушкой новорожденной заклеймили как предательниц, и они эмигрировали в Швецию. Тридцать лет спустя Альфред Хаазе, вышедший на пенсию кондитер, узнал, что брюнетка из знаменитого шведского квартета «АББА», Анни-Фрид — его дочь. Они встретились в 1977 году по настоянию основателя группы Бенни Андерсона, тогдашнего мужа Анни-Фрид.

Лидице нацисты стерли с лица земли — это была месть за убийство 27 мая 1942 года Рейнхарда Гейдриха. Все мужчины Лидице старше 16 лет (172 человека) были расстреляны на месте, 195 женщин — отправлены в концлагерь Равенсбрюк, а 105 детей доставлены в немецкий город Лицманштадт. После теста на принадлежность к арийской нации 13 детей отобрали для программы «Лебенсборн». Остальных — 40 мальчиков и 42 девочки — темноволосых и темноглазых — отправили в концлагерь Хелмно, где их отравили газом.

Среди отобранных для германизации детей была десятилетняя Мария Долежалова-Шупикова. Ей дали новое имя — Ингеборга (под ним она прожила до 1946 года) и передали в семью немецкого офицера. В 1946 году в архивах были обнаружены ее подлинные документы. Мария смогла разыскать свою настоящую мать, которая во время войны находилась в концлагере и к моменту, когда дочь нашла ее, была парализована. На Нюрнбергском процессе 15-летняя Мария давала свидетельские показания о доме «Лебенсборна».

До сих пор нет точных данных о том, что случилось с тысячами восточноевропейских детей, попавших в дома «Лебенсборна». Принято считать, что после победы домой вернулась лишь четверть малолетних узников. Остальные растворились неизвестно где.

С лета 1943 года «Лебенсборну» предписывалось и в СССР «изымать» малышей с арийской внешностью: со светлыми волосами и голубыми глазами. Так среди белорусских детей, отобранных в одном из минских детских домов, оказалась голубоглазая Зина Никодимова. Внешний вид ребенка полностью соответствовал критериям арийской расы и не вызвал подозрений у «специалистов» из СС. Ее мать Хася Пруслина, преподаватель марксизма-ленинизма в мединституте, сумела вывести шестилетнюю Дину (таким было ее настоящее имя) из гетто и спрятала у подруги. Подруга не захотела рисковать и подбросила девочку в детдом. Заведующая должна была сообщать в полицию о поступавших туда еврейских детях, но вместо этого тайно окрестила девочку в церкви и выправила документы на новое имя. В апреле 1944 года Зина-Дина оказалась в числе тридцати детей, отобранных немцами для передачи в лебенсборские дома. В Берлине за них принялись специалисты по измерению черепов и прочим расовым премудростям. Зина селекцию прошла, и ее вместе с другими поселили в доме «Лебенсборна», где детей заставляли учить наизусть нацистские гимны, запрещали говорить по-русски, а потом (с новым свидетельством о рождении) отдавали в немецкие семьи. В рамках процедуры имянаречения ей опять дали новое имя — Зигрид. Попавшая к партизанам и чудом выжившая Хася безуспешно искала Дину три года, пока та не обнаружилась в детдоме под Куйбышевом, куда ее отправили из Германии в 1945-м. 

Рената плачет

До 12 лет Рената ждала отца из командировки, выбегала к двери, если кто-то звонил, оставляла для него кусок пирога. Только когда подросла, узнала, что он больше не вернется, что был генералом и с матерью в браке не состоял. Рената натолкнулась на стену молчания, как и все те, кто пытался хоть что-то узнать. Тысячи архивных записей, касающихся программы «Лебенсборн», были уничтожены, немцы не хотели вспоминать нацистское прошлое, и ее мать не была исключением.

Ренате было уже под сорок, когда благодаря одной из прочитанных книг она узнала, кем был ее отец и сколь жестокие преступления совершены под его командованием. Она испытала настоящее потрясение. До этого все разговоры о Холокосте Рената воспринимала, как и многие ее сверстники, как американскую пропаганду. Тогда же к немецкой молодежи стало приходить понимание того, что коллективная ответственность за совершенные в нацистское время преступления лежит на всех потомках людей, живших в то время и поддержавших бесчеловечный режим. Так появилось немецкое молодежное протестное движение. Оно сильно отличалось от молодежных протестов в других странах, так как не воевало с абстрактно-фрейдистскими «отцами», это был протест людей, родившихся в войну или сразу после нее и осознавших содеянное их отцами зло.

Сейчас я, вслед за Ренатой, собираю по крупицам сведения о Еккельне, все пытаясь понять, как же становятся палачами и насколько банально настоящее, большое зло. Казалось бы, причем тут «Лебенсборн»? Что меня так зацепило в этой на первый взгляд маловажной детали биографии злодея? Нет, дело тут вовсе не в «сексуальных тайнах Третьего рейха». А в том, чему на службу был поставлен основной инстинкт. Ведь все тоталитарные режимы схожи в одном: палачи желают заселить землю такими же, как они. Тоталитарная власть мечтает воспитать «нового человека», «государственное животное», воина, преданного лидеру нации, высокой цели служения народу (тому, который «все», а ты — «ничто»). Этой целью она прикрывает будущие войны и уничтожение расово или идеологически чуждых. Поэтому надо как можно раньше отнять его у родителей — мало ли чему те могут его научить. Нацизм пошел по этому пути дальше других, поставив задачу не только воспитать, но и родить «нового человека» — свидетельство силы режима.

Некоторые сцены фильма «Ребенок для Гитлера» снимались в Риге. Петр Крупников впоследствии вспоминал, как в 1992 году в зале бывшего Дома офицеров рассказал съемочной группе, «где и как кто сидел, откуда вводили подсудимых, как все происходило. На глаза у Ренаты навернулись слезы, и она вышла. Я взял стакан воды и последовал за нею, стал успокаивать. Мне это было важно как по гуманным соображениям, так и потому, что я считаю, что за отца она не отвечает». «Дети не виноваты в грехах отцов», — вторит ему Исаак Клейман, один из совсем немногих выживших жертв Еккельна. Все погибли — его родители, дяди и тети, сестры и братья, вся еврейская Рига, целый мир исчез, он один выжил.

Рената слушает его и плачет. «Новый человек», лишенный способности к состраданию, из нее не получился.