Андрей Наврозов: Золотой теленок Манлио Оробелло
Пусть начитавшиеся Грамши всезнайки не спешат с выводом, что содержание моей жизни определяет ее смысл и что весь смысл этой бренной жизни — глубокий провинциализм, из которого мне так никогда и не посчастливилось выбраться. Осмелюсь заметить, что, когда мне было всего семь лет от роду, я был вундеркиндом мирового значения. Горный ли, равнинный ли, городской или самый что ни на есть дремучий деревенский, провинциализм и тенью не лежал на репутации одаренного ребенка, когда, стоя на коврике у камина, я декламировал наизусть несокращенный текст документа с дивным названием «Речь товарища Сталина по поводу смерти товарища Ленина на траурном заседании Второго съезда Советов».
Мой отец, тишайший академик и пожизненный консервативного толка социалист, был в ужасе от вторжения в семью громогласного пионера с кровью классовой вендетты на еще не обсохших губах. С другой стороны, юный талант — что шило в мешке, и когда секретариат папиной постыдно буржуазной партии в Палермо дал разрешение коммунистам пользоваться их роскошным залом заседаний, он понял, что моя звезда взошла. Меня незамедлительно пригласили принять участие в открытии областного конгресса Коммунистической партии Италии. Отец не мог не признать, что когда, приближаясь к пюпитру в лучах прожекторов, я ловким движением извлекал из внутреннего кармана специально сшитого костюма мои заметки, то был жест не ребенка, но вундеркинда мирового значения. Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить и укреплять диктатуру пролетариата. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы не пощадим своих сил для того, чтобы выполнить с честью и эту твою заповедь!..
Бред, но что поделаешь, думал отец, слава есть слава. А моя с грехом пополам продержалась до Венгрии. Впрочем, над бредовой заповедью я не смеялся и тогда, когда вся дивная речь безнадежно устарела даже в глазах самых отсталых из островных коммунистов. Но как только я дослужился до областного секретаря папиной Социалистической, я дал себе обещание никогда не использовать детей в партийных мероприятиях. Гладить по головке — да, сниматься с ними — прекрасно, вот только чтоб рта не открывали, вундеркинды.
Прошло 40 лет. Депутаты областной партийной организации Палермо собирались в Милан на национальный съезд Социалистической партии Италии. Обыкновенно подобное событие привлекало несколько сотен местных активистов, отправлявшихся на материк за свой счет, чтобы пообщаться с делегатами съезда, которых всегда набиралось не менее шести тысяч. На сей раз, однако, партийное руководство в Риме решило, что пускать на съезд будут только по пригласительным билетам, так как мелкий люд, подвизающийся на поприще большой политики, только мешает делегатам обедать. Моей организации выделили 50 билетов, напечатанных по последнему слову полиграфической техники, каждый из которых был скреплен выпуклой печатью секретариата. Началась давка.
Не забывая о моем прошлом вундеркинда, я вызвал знакомых типографов для консультации. Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!..
И в самом деле, что бы на моем месте сделал покойный Ленин? Разве заколебался бы на моем месте великий Сталин? Предо мною была толпа людей, ревущих на диалекте, что они хотят ехать «до Милану», и лишь пять хлебов, чтобы их накормить. По счастью типографы объявили, что дело плевое. «А как же с печатью?» Они переговорили между собой и ответили, что если я позволю им передать парочку приглашений знакомым, то печать будет такая, что Риму и во сне не снилась. Мы заказали две тысячи билетов. Когда заказ был готов, двухсот мы не досчитались.
В Милан мы приехали чемпионами, все до последнего страждущего и голодного, все до последнего прокаженного в струпьях. Тщетно распорядители у входов в украшенную знаменами арену, где происходил съезд, вглядывались в приглашения многочисленных участников делегации из Палермо и щупали печати, потому что печати были сделаны нашими умельцами на совесть — ничем не хуже римских, и даже, как мне показалось, значительно выпуклей. Зрелище было незабываемое, настроение у всех приподнятое, политические сантименты переливались через край. Счастливые активисты то и дело хлопали друг друга по плечу и радовались, что все так здорово получилось и они «у Миланэ». Меня душил смех. Я был героем моего народа.
Прошло еще 10 лет. Надвигался еще один национальный съезд родной Социалистической, последний из тех, в которых мне довелось участвовать. На этот раз съезд проходил в Турине. Нас, партийных старейшин, было человек 30, но когда мы добрались до отеля, выяснилось, что организаторы мероприятия не позаботились о том, чтобы предоставить делегации из Палермо кров и ночлег. «Для вас нет места в гостинице», — сказал человек за конторкой с бессердечной ухмылкой библейского злодея, имея в виду, что наш блок номеров не был заблаговременно заказан и оплачен из Рима. О яслях, где отцы островного социализма могли бы прикорнуть на соломе, не было и помину.
«Есть заведующий от руководства?» — спросил я у библейского злодея. Тот назвал заведующего по имени, указав на седовласого господина в двубортном костюме, в этот момент пересекавшего фойе отеля и уже толкавшего тяжелую бронзовую дверь на выходе. Я бросился его догонять.
Поравнявшись с ним у кофейни на углу, я вступил с ним в беседу. Этого было достаточно, чтобы разобраться с его политической родословной, уходившей своими корнями в Апеннинские предгорья Эмилии. Как бы на моем месте поступил Бордига? Заколебался бы на моем месте Тольятти? Товарищ Ленин неустанно говорил нам о необходимости добровольного союза народов нашей страны, о необходимости братского их сотрудничества в рамках союза республик. Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам укреплять и расширять союз республик. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы выполним с честью и эту твою заповедь!..
Признаюсь, что нет на свете занятия более увлекательного для вундеркинда из сицилийской глубинки, чем передразнивать говор Болоньи, Феррары и Римини. Поэтому вспоминаю со стыдом, что, когда я позвонил в наш отель из автомата, назвавшись господином в двубортном костюме, назальность испускаемых мною в трубку фонетических единиц была чересчур выпуклой, подобно сделанным в Палермо римским печатям. Видимо, я действительно увлекся.
Однако и на этот раз меня ждала удача, потому что библейский злодей на другом конце провода подтвердил, что делегация из Палермо будет расквартирована со всем надлежащим уважением. В тот вечер островной социализм нашел свое последнее пристанище, а его вундеркинд еще раз доказал, что не зря он родился на свет.
А вы говорите, провинциализм!