Как жить
Склад ума
интервью с Генри Элфордом, автором книги How to Live
записала ~ M.G.
Его с детства учили слушать пожилых людей. «Старый – значит мудрый», – объясняли ему. И он поверил – до такой степени, что решил стать мудрым, не дожидаясь старости, и поделиться мудростью со всеми. Последние несколько лет Элфорд потратил на сбор и классификацию мудрости пожилых людей. Он беседовал с девяностодвухлетней актрисой Филлис Диллер и восьмидесятилетним драматургом Эдвардом Олби, интервьюировал женщину, которая в восемьдесят семь лет пешком пересекла США, призывая власти реформировать финансовую систему, и престарелого лютеранского пастора, который провозгласил сон одной из разновидностей молитвы. Элфорд записывал откровения старейших гавайских колдунов на острове Мауи и обитателей домов престарелых по всей Америке. Результатом стала книга How to Live: A Search for Wisdom from Old People (While They Are Still on This Earth) («Как надо жить: в поисках мудрости стариков (пока старики еще с нами)»), вышедшая в январе 2009 года. Журнал «Сноб» впервые публикует на русском языке одну из глав этой книги.
Как появилась идея книги?
Началось с того, что я написал эссе о своем соседе по лестничной клетке. Ему было за восемьдесят, и по странному стечению обстоятельств я купил эту квартиру за смешную сумму – около тринадцати тысяч долларов – с ним вместе. То есть он имел пожизненное право проживания. Он был портовым рабочим, грубым таким стариком, матерился все время. И вроде такая неловкая ситуация: молодой успешный профессионал покупает твою квартиру и принимается ждать, пока ты наконец умрешь. Но мы за те три года, что он прожил после того, как я купил квартиру, постепенно подружились и объединились против общего врага – соседки снизу. Я написал статью о наших отношениях, ее прочитал мой книжный редактор, он, в свою очередь, много думал о старых людях, после этого мы сели и придумали эту книгу.
Теоретическая подоплека такова. Человек – единственное животное, которое живет в среднем гораздо дольше, чем необходимо для воспроизводства. Это научный факт. Еще один научный факт – в течение XX века мы добавили к средней продолжительности жизни около трех десятилетий. Я решил, что самое время посмотреть, как мы используем эти лишние тридцать лет.
Вы ссылаетесь на научные факты и исследования, но при этом книга – вовсе не научпоп. Скорее что-то вроде дневника путешественника.
Именно! Я ужасно боялся, когда пошли первые рецензии, что скажут: «Он все переврал». Моя цель – написать красиво. Мне есть что сказать, и я хочу, чтобы это было смешно. Я вообще юморист, я даже не автор нон-фикшн, так что все эти психологические и нейрологические исследования меня очень пугали. Но как раз за это меня никто не ругал.
Ваша книга – попытка мухлежа: получить знание, которое является результатом чужого жизненного опыта. Не вышло ли так, что знание вам все равно недоступно – не доросли еще?
Да! Мудрость в конечном счете можно извлечь только из собственного опыта. Мне кажется, именно поэтому читателям так близка история моей матери – потому что она рассказана непосредственным очевидцем. Там нет описания как такового: «мне кажется, она переживает то-то и то-то». Я просто пишу: вот с этой старой женщиной произошло следующее. А еще про мудрость тяжело писать, потому что мудрость неизбежно выражается в штампах. Мне кажется, все жизненные уроки – это штампы. В один прекрасный момент то, что всегда казалось штампом, начинает иметь к тебе самое непосредственное отношение.
С тех пор как вы закончили книгу, не появилось ли у вас какого-то нового понимания – не подумали ли вы: «Так вот что он мне пытался сказать!»
В интервью с Гарольдом Блумом (литературоведом. – Прим. авт.) я сказал ему, что пишу книгу о мудрости, а он ответил: «Очень темная материя». А спустя месяц распался брак моей матери – после тридцати одного года совместной жизни. А спустя еще полгода я подумал: «Я ведь в самом начале брал интервью у старика, который предупредил меня, что все пойдет по очень странному, темному пути».
Вы сделали историю развода вашей матери и отчима своего рода повествовательным хребтом книги – к нему крепятся все остальные истории. И не похоже, что вы восприняли развод матери как трагедию.
Нет, она все правильно сделала. Я бы поступил точно так же. Но я опасался, что читателям ее поведение покажется эгоистичным.
Разве человек с возрастом не получает право быть эгоистичным?
Я долго об этом думал и пришел к выводу, что одна из составных частей мудрости – это альтруизм. В Америке так не принято считать. Принято говорить: позаботься о себе, и будешь счастливым. Этот вид мудрости я не рассматривал – я считаю, что это не есть высшая мудрость.
Как вы отбирали людей для интервью?
Я решил, что всего мне нужно человек тринадцать-четырнадцать. Составил список тех, с кем больше всего хотел бы поговорить: Рам Дасс (популяризатор буддизма. – Прим. авт.), Гарольд Блум... В какой-то момент на листе бумаги значилось штук триста-четыреста имен.
Возрастной ценз был?
Не моложе семидесяти.
Штампов много было?
Люди на удивление хорошо умеют их избегать. Я думал, все будут твердить, что главное – это семья. На самом деле же единственный, кто упомянул семью, – это Гарольд Блум. И мне очень нравится место в книжке, где он говорит: «Вся моя мудрость – это глубокая нежность по отношению к моей жене». Так неожиданно звучит из уст ворчливого интеллектуала. А так – люди не кормили меня общими местами. Помогло, наверное, то, что я задавал очень конкретные вопросы. Как вы справились с разводом? Как пережили инсульт, парализовавший вас? Задаешь конкретный вопрос – получаешь конкретный ответ. Нельзя спрашивать: «Что такое мудрость?»
Что такое мудрость?
Ха-ха-ха-ха.
Прошу прощения.
Да нет, отличный вопрос. Странно, что меня не ругают за то, что я на него так и не ответил. Я выявил пять составляющих мудрости. А самую лучшую формулировку в книге дал Эдвард Олби: «Мудрость – это когда ты знаешь, на что не стоит обращать внимания». Мне кажется, это действительно то, чему человек учится с возрастом. Мы учимся распознавать: облако дыма за углом – это чья-то сигарета или начинающееся извержение вулкана? И психологические исследования показывают, что самые долговечные пары – это те, кто научился не обращать внимания на так называемые недостатки партнера. Так что это хорошая универсальная формулировка.
Скажи, старик!
перевод ~ Светлана СИЛАКОВА
в 1970-е годы психолог гизела лабуви-вьеф обратила внимание на то, что при решении логических задач пожилые люди часто отбрасывают собственно логику и больше полагаются на истины, подсказанные житейским опытом. К примеру, Лабуви-Вьеф предлагала старикам разместить на макете луга игрушечные домики и спрашивала, зависит ли площадь газона, который придется стричь, от расположения домов. Верный ответ с точки зрения математики очевиден: разумеется, нет. Любое расположение домов не изменит ни их площади, ни площади газона. Но некоторые испытуемые ответили иначе, указав, что если дома поставить слишком тесно друг к другу, на стрижку узких полосок между ними уйдет уйма времени.
В другом эксперименте Лабуви-Вьеф сорока пяти молодым мужчинам (средний возраст – 22,3 года) и сорока пяти старикам (средний возраст – 74,2 года) зачитывала басню «Волк и журавль». Сюжет ее таков: у волка застряла в горле кость, и он попросил журавля помочь. Журавль вытащил кость, глубоко засунув голову в волчью пасть, и захотел получить награду за услугу. Волк отказал, заявив, что побывать у волка в пасти и остаться в живых – уже награда. Через некоторое время испытуемых попросили вспомнить басню. Оказалось, что старикам она запомнилась иначе, чем молодым: пожилые люди при пересказе подчеркивали нравоучительный смысл. Например, один сказал: «По-моему, смысл басни в том, что людям следует не добиваться наград за свои хорошие поступки, а радоваться уже тому, что они творят добро». При этом, когда Лабуви-Вьеф и ее коллеги просили припомнить басню как можно точнее, старики приводили не меньше деталей текста, чем молодые испытуемые. Но если в пересказе предоставлялась свобода действий, они делали упор на метафоре. «Они готовы отсечь форму от контекста, оторвать структуру от функции, изолировать мысль от ее воплощения, – писала Лабуви-Вьеф. – Они настаивают на смысле».
Эта склонность к отвлеченным истинам напомнила мне о публикациях Дэвида Гринберджера, который в 1979 году поступил на работу в дом престарелых «Дюплекс» в пригороде Бостона директором культурно-развлекательных программ. Гринберджер стал расспрашивать жильцов – их было сорок пять человек – о том, чему их научила жизнь, а ответы помещал в журнале «Планета Дюплекс», который издавал кустарным способом и тиражировал на ксероксе. Так Гринберджер открыл миру жемчужины вроде: «Если старик явится в бар в пижаме, кто-нибудь да угостит его рюмочкой». Вскоре на журнал Гринберджера подписались такие продвинутые люди, как режиссер Джонатан Демме («Молчание ягнят»), создатель «Симпсонов» и «Футурамы» Мэтт Гроунинг, лидер группы REM Майкл Стайп. Позднее Гринберджер нашел и другие способы распространения перлов своих подопечных: снял документальный фильм, написал книгу, выступал с лекциями. Когда в 1993 году я брал у него интервью, он сказал о своих героях: «Я стараюсь, чтобы в них вновь увидели личностей».
Поразмыслив о результатах эксперимента с «Волком и журавлем» и совете насчет бара и пижамы, я понял важную вещь. Способность пожилых людей мыслить необычно и ярко, продемонстрированная Лабуви-Вьеф и Гринберджером, находит наилучшее выражение в афоризмах. Этими крохотными самородками философии я интересуюсь давно. Однажды мне в руки попала книга «Весь мир в одной фразе: краткая история афоризма». Ее автор Джеймс Джири пишет: «Афоризмы – быстродействующее средство, поскольку предназначены для применения в чрезвычайных ситуациях. Больше всего мы нуждаемся в афоризмах в минуты ликования или скорби, упоения или отчаяния». Объясняя, почему так ценна лаконичность, он цитирует духовный трактат-наставление «Облако неведения», написанный в XIV веке анонимным автором (известно лишь, что это был монах из Англии): «Человек, испытывающий внезапный страх огня либо смерти, либо чего иного, в одночасье впадает в крайнее напряжение сил духовных и должен спешно, по необходимости взывать или молиться о помощи. И как он взывает? Разумеется, не потоком слов и даже не одним словом, ежели оно длинно! Отчего так? Он мнит таковое слово излишне долгим для произнесения, страшась не поспеть выразить свою неотложную нужду и беспокойство. Итак, в страхе из его уст излетает одно краткое слово: "Пожар!" или "Спасите!" Точно так же, как сие краткое слово вернее привлекает внимание тех, кто его слышит, скорее проникает в их уши, так и краткое слово лучше, когда оно не просто произносится или мыслится, но и выражает сокровенные чаяния душ наших».
Наверняка, сказал я себе, на свете есть множество стариков, способных изречь блестящие мысли, хоть о пользе ношения пижамы, хоть об опасности пожаров. Мир должен быть полон «стариковизмов». Мне не терпелось испытать свою идею на практике. И я сочинил объявление на двести слов: просил людей не моложе семидесяти лет присылать мне «краткие философские, по возможности не лишенные юмора мысли о жизни». В качестве примеров я привел два серьезных изречения («Лучшее лекарство от печали – научиться чему-то новому» и «Ничего не откладывай на потом. Потом – это прямо сейчас») и два шутливых («Если в пакет сухариков попал один с чесноком, считай, что это пакет сухариков с чесноком» и «Все мы сестры, даже когда на нас норковые шубки»).
Я разослал объявление по электронной почте шестидесяти восьми пожилым знакомым с просьбой пересылать его всем, кому заблагорассудится. Откликов пришло всего семь. Уолт Лайгон (восемьдесят один год, Пентуотер, штат Мичиган), сообщил: «Надежда сильнее, чем жизненный опыт», а Вирджиния Ледди (восемьдесят пять лет, Ирвайн, Калифорния) посетовала: «Как всегда, со мной забыли посоветоваться». Дама по имени Аликс Добкин из Вудстока, штат Нью-Йорк, припомнила, что ее покойный отец Билл часто повторял: «Люди – это животные, а которые в перьях – те птицы» (думаю, никто не нашел бы, что на это возразить). В общем, мои исследования не слишком продвинулись, на что не преминул указать некий Джон Гласс из Лос-Анджелеса, который написал: «Есть много способов двигаться вперед, но только один способ – стоять на месте».
Тогда я принялся наугад обзванивать муниципальные центры для пожилых и аналогичные организации по всей стране – примерно шесть десятков в одиннадцати штатах. Я просил всех поместить мой призыв на сайте или повесить на доске объявлений. Разослал письмо еще двадцати пяти коллегам и друзьям. И что же? За два месяца всего девятнадцать ответов.
Иногда откликались знакомые или знакомые знакомых. Энергичная леди по имени Теа Цетджин, преподавательница итальянского из Чикаго (у нее занималась мать моей приятельницы Дженни), посоветовала: «Остерегайтесь привыкать к чему бы то ни было». А мой бывший тесть, Джек Тейлор из Монтерея, штат Калифорния, прислал мне любимое присловье своей покойной матери, выросшей в Аппалачах. «Все утрясется», – повторяла она. («А еще она говорила: "Темно, как у черного быка в брюхе, если хвост подоткнуть"... Бабуля вообще выражалась без экивоков», – пояснил Джек.)
Но в основном мне писали незнакомые люди. Среди них оказалось трое весьма здравомыслящих мужчин. Джон Лаплант, сотрудник Корпуса мира на Украине, заметил: «Чтобы узнать себя поближе, надо уехать куда подальше». Дж. Адам Милгрем из Сосалито написал: «Старение извещает не о том, что наша жизнь закончилась, а о том, что она состоялась». А Стэн Келли-Бутл из Лондона пошутил: «Христианство учит, что добрые дела вознаграждаются на том свете: с собой их не унесешь, но выслать по почте на будущий адрес можно».
Человек, приславший две фразы: «Все страдальцы – деспоты» и «Высокая самооценка дается только тем, кто ее не заслуживает», – пожелал остаться неизвестным. Я даже не выяснил, мужчина это или женщина, предположил только, что мысли были навеяны совместной жизнью с самодуром, впадающим то в тщеславие, то в мазохизм. Распечатав письмо на принтере, я пометил на полях: «Сосед(ка) Кортни Лав по квартире?»
Но самые примечательные афоризмы я получил из Центра работы с пожилыми людьми в Азусе, штат Калифорния. Когда я позвонил туда по телефону, найденному в интернете, трубку взял директор культурно-развлекательных программ Хит Хэмилтон. Я изложил свою просьбу и в ответ услышал:
– Хорошо, я передам нашему менеджеру по шуткам.
– У вас есть менеджер по шуткам? – удивился я.
– О да, хотя и на общественных началах. Она ведет журнал забавных цитат и изречений, мы держим его на стойке в приемной.
– Я ее обожаю! – воскликнул я с пафосом, точно был не я, а какой-нибудь холеный ведущий ток-шоу.
Спустя десять дней Хэмилтон прислал мне по факсу подборку из двадцати четырех «мыслей и изречений». В их числе было и здравое «Первая мышка попадает в мышеловку, вторая съедает сыр», и просто превосходное «Никогда не читайте того, с чем в руках вам было бы стыдно скоропостижно скончаться». Я спросил Хэмилтона, известен ли автор четырех фраз, которые понравились мне больше всего (в том числе двух, приведенных выше). Оказалось, все четыре – оригинальные творения девяностолетней Пег Фрэнкс, которая добровольно помогает работе центра. Браво, Пег!
Я понимал, что россыпи самородков должны быть гораздо богаче, проблема состояла, видимо, в моем старательском методе. А что если директора культурно-развлекательных программ не вывешивают мое объявление, несмотря на обещания? Пора в полевую экспедицию, сказал я себе. И вдруг сообразил, что за семь месяцев охоты за стариковской мудростью еще не побывал в Майами-Бич. Вот ведь упущение! Майами просто не может не быть настоящим средоточием мудрости старшего поколения – где же еще найдешь столько пожилых евреев? А ведь на иврите само слово «старый» – zaken – аббревиатура выражения zeh kanah hokhmah, означающего «тот, кто обрел мудрость».
И я устремился в Майами-Бич. Весь уик-энд шатался по улицам или надоедал сотрапезникам в ресторанах, стараясь разговорить всех стариков, которые только соглашались со мной общаться. Первым делом я направился по самому очевидному адресу – в Wolfie's Rascal House, подлинное святилище еврейской кухни. Увы, у дверей ресторана как раз ремонтировали тротуар, и, вероятно, поэтому посетителей было раз-два и обчелся. (Через несколько месяцев ресторан и вовсе закрылся.) А первый же посетитель, с которым я завел беседу, худой, очень бледный англичанин, в ответ на предложение поучаствовать в моем проекте выдал весьма пессимистическую сентенцию: «После семидесяти мужчине пора на помойку. Женщины старше не нужны ему, а женщинам моложе не нужен он». После ланча я решил пройтись и познакомился с джентльменом лет девяноста пяти, живущим по соседству с рестораном. Он поведал мне лишь одно: «Не верь политикам». Оставалось предположить, что аура Wolfie's как-то не способствует афоризмам.
На пешеходной Линкольн-роуд, где полно людей, магазинов и ресторанов, мне повезло больше. Художник Барнаби Рух, нечесаный и страстный, не переставая наносить порывистые мазки на холст (мольберт он расположил прямо на тротуаре), призвал меня резче обводить контуры и перевести часы. Смысл остался неясен, но на душе полегчало. Это воздействие животворящей силы лишь окрепло, когда Барнаби повторил свое: «Контуры резче! Часы перевести!» Меня подстегнули, встряхнули.
Шагов через сто я присел на скамейку рядом с женщиной по имени Молли Вейсс. Мы беседовали с полчаса. Молли была в розовой, расшитой блестками футболке с надписью «Зажги на выпускном». Странным образом Молли показалась мне одновременно и болезненно-ранимой, и благостно-умиротворенной. «Любовь – хорошо, а секс еще лучше», – сказала мне она.
Мне пришло в голову, что сочинять афоризмы – задача непростая для любого человека, тем более когда к человеку вдруг пристают с такой просьбой. Наверное, лучше составить фразы-заготовки и просить людей закончить их по собственному вкусу. Я спросил у моей новой знакомой: «Чего не бывает слишком много?» – и она ответила: «Денег!» Тогда я попросил ее продолжить фразу: «Если отправить сто человек на необитаемый остров...» – «Лучшие выживут», – решительно выдала Молли, но тут же осеклась.
– Нет, погодите-ка. Можно изменить ответ? – беспокойно спросила она, видя, что я уже начал записывать ее слова в блокнот.
– Ну разумеется, – успокоил я.
– Если отправить сто человек на необитаемый остров, остальные выживут! – заявила она.
Я сказал Вейсс, что, по моему мнению, ей свойствен черный юмор. И что, пожалуй, ей могли бы понравиться афоризмы Ларошфуко. Он жил в XVII веке, был герцогом, но в ходе гражданской войны, которую называют Фрондой, разорился, был лишен всех титулов и выслан из столицы. После этих невзгод Ларошфуко и начал сочинять пессимистичные максимы типа «Люди никогда не хвалят бескорыстно» или «Наши добродетели – чаще всего искусно переряженные пороки».
Молли было заинтересовалась, но тут же скривилась:
– Очень уж все это звучит... на французский манер.
– Так ведь он и был француз.
Это ее как-то расстроило.
Тема Франции, однако, еще не была исчерпана. Наискосок от скамейки, на которой сидела Молли Вейсс, я обнаружил художественную галерею Мишеля Кареля, представительного восьмидесятипятилетнего француза. Прелестная дама, его супруга и совладелица галереи, перевела мсье Карелю мои вопросы, точнее, заготовки шести афоризмов. Господин галерист любезно продолжил их, высказав, в частности, мнение, что не бывает слишком много любовниц. Однако не прошло и пятнадцати секунд, как, завершая фразу «Самый быстрый путь к гибели – это...», мсье Карель сказал: «...завести себе любовницу». Что ж, даже лучшие умы не свободны от противоречий, решил я. Как писал Ларошфуко: «Проще казаться достойным того места, которого не занимаешь, чем того, на котором находишься».
В торговом центре Bal Harbour я поболтал с парой покупательниц: Сьюзен Вега и Айрин Котловиц. Я процитировал им свой любимый афоризм – совет пророка Мухаммеда: «На Аллаха надейся, а верблюда привязывай» – и предложил вдохнуть новую жизнь в изречение VII века. У Котловиц получилось: «На Бога надейся, а окна запирай», а у Вега: «На Бога надейся, но имей при себе мелочь для автомата на парковке». На следующий день я опробовал тот же метод на растрепанном джентльмене по имени Артур (назвать свою фамилию он не пожелал) и услышал: «На Бога надейся, но не открывай никому своих мыслей, а то побьют или подадут в суд, а если живешь в Нью-Йорке или Рио, там вообще у каждого пушка и войны банд».
– Как-то не очень похоже на афоризм, по-моему, – сказал я Артуру. – Вы скорее свое возмущение изливаете.
– Хотите сказать, я бешусь?
– Ну-у... не без этого. А вы сами как думаете?
– Да, я бешусь, но в хорошем смысле!
Мы поговорили еще немного, и Артур высказал кое-что ценное:
– Крем для бритья не затолкаешь обратно в тюбик.
Я осторожно поинтересовался, не свидетельствуют ли его слова об определенном сожалении за те или иные поступки.
– В этих словах история всей моей жизни, – отчеканил Артур.
Вернувшись в нью-йорк, я сверился с книгой Джеймса Джири и проникся новым уважением к авторам афоризмов. Джири выделил четыре ключевых признака афоризма: краткость, ясность, выстраданность и неожиданный поворот темы. Просматривая собранный материал, я усомнился, что многие фразы отвечают этим критериям.
Но вскоре я набрел на «золотую жилу». Глубоко в недрах очередного поиска в Google мне попался сайт семидесятипятилетнего господина по имени Эшли Бриллиант (кстати, это не псевдоним!). Именно Бриллианту принадлежит авторство таких расхожих сегодня фраз, как «В целом я не подарок, но отдельные части – высший класс», «Поддержи своего местного Бога» и «Кризис – как хорошая перина: лечь легко, а подняться очень трудно». Он претендует на звание единственного в истории профессионального сочинителя афоризмов. Когда в интервью Wall Street Journal его спросили, вправе ли претендовать на то же звание Ларошфуко или Оскар Уайльд, Бриллиант возразил: «Они сочиняли афоризмы между делом, а я посвящаю этому полный рабочий день».
Бриллиант родился в еврейской семье в Лондоне в 1933 году. Начинал он как художник, но быстро заметил, что люди куда больше интересуются заковыристыми названиями его картин, чем самими работами. Тогда Бриллиант начал придумывать сначала названия, а затем делать к ним рисунки пером. А вскоре – и почти незаметно для себя – он переключился на сочинение одних только названий. Его правило – не писать афоризмов длиннее семнадцати слов – дань количеству слогов в хайку. Впрочем, как говорит Бриллиант, ему вполне достаточно и шестнадцати слов, лимит в семнадцать он установил, чтобы иметь одно слово в запасе – «на всякий пожарный».
С 1975 года Бриллиант публикует свои карикатуры с афоризмами-подписями под общим названием «Пальба вслепую». Их печатают в газетах и на открытках, воспроизводят на футболках и кружках. Общий тираж продукции с афоризмами Бриллианта – около ста миллионов, что позволяет ему именовать себя «самым цитируемым автором».
Без отрыва от сочинения афоризмов Эшли Бриллиант успел побыть хиппи в Хейт-Эшбери, преподавал историю в колледже, а выйдя на покой, поселился в Санта-Барбаре. Я связался с ним по телефону. Бриллиант сказал, что по-прежнему ежедневно сочиняет новые афоризмы, но публиковать их перестал, насчитав десять тысяч. «Я рассудил, что даже десять тысяч ни одному читателю не осилить. Куда же больше?»
В принципе творчество Бриллианта – обстоятельные жалобы человека, который смотрит на жизнь без розовых очков.
«Мне не надо много, лишь бы чуть больше того, на что я мог надеяться».
«У меня не жизнь, а кино: актеры классные, осталось с сюжетом разобраться».
«Спешите восхититься мной: сегодня без очереди, а завтра может быть давка».
«Надежда – вредная привычка. Как только я бросил надеяться, мне сразу полегчало».
«Будь осторожен, и с тобой никогда ничего не случится – ни плохого, ни хорошего».
«Хочешь узнать, кто ты такой? Выясни, кто все остальные, и вычеркни их из списка».
«Жизнь – единственная игра, смысл которой состоит в изучении ее правил».
«Неужели на горьком опыте никак нельзя научиться заранее?»
Беспощадной трезвости взгляда Бриллианта на жизнь немало способствовала необходимость постоянно и энергично отстаивать свои авторские права. В 1979 году он судился с компанией, производящей термоаппликации, которая присвоила три его изречения. Федеральный суд тогда постановил, что произведения Бриллианта, в том числе предмет спора – фраза «Устал искать истину, согласен на красивую иллюзию», являются, согласно формулировке судьи, именно афоризмами, а не «короткими предложениями». И, следовательно, законы об авторском праве распространяются на них в полной мере. Чуть позже Бриллиант едва не засудил компанию Funny Side Up, когда она без договора с ним начала выпускать нижнее белье с надписью «В целом я не подарок, но отдельные части – высший класс». А потом досталось издательскому дому Random House: телеведущий Дэвид Бринкли собирался выпустить там свою книгу под позаимствованным у Бриллианта названием «Каждый имеет право на мое мнение».
Я спросил Бриллианта:
– Смысл вашей профессии в том, чтобы открывать людям истину и давать советы. Почему же такое благородное дело постоянно приводит к судам и склокам?
– Если говорить о профессии, то я хотел создать новый литературный жанр, – ответил он. – А чтобы этот жанр защитить, мне пришлось добиться для него юридически-правового статуса, закрепить за собой авторские права и дать жару всем нарушителям... Другого выхода не было. Но вы ведь, наверное, хотите, чтобы я это сформулировал поафористичнее?
– Если можно.
– Видите ли, штука в том, что говорить мудрые слова может только тот, кто жив. А чтобы выжить – я имею в виду не умереть как литератор, – иногда приходится обороняться.
– А что вы ответите тем, кто утверждает, что мудрость не может быть эгоистичной?
– Хм... похоже на мой афоризм «Когда я стану мудрецом, я дам вам знать – если в мудрости своей сочту это важным»... Может быть, вы и правы, но кто знает? Настоящим мудрецом я пока не стал, а ответить на этот вопрос может только мудрец. Да и тот, возможно, промолчит, чтобы ответ не прозвучал слишком эгоистично.
Я спросил его о жизненной цели:
– Каков в идеале должен быть итог всех ваших трудов?
– Хотите спросить, алчу ли я бессмертия?
– Ну например, – сказал я, – или хотя бы...
– Хотя бы что? Дайте-ка мне несколько целей на выбор.
– Кажется, я где-то читал, что вы надеетесь получить Нобелевскую премию.
– Да, моя высшая цель – Нобелевка.
– И как идут дела?
Из Стокгольма ему пока не звонили.
Поговорив с Бриллиантом, я вернулся к компьютеру и отыскал в Сети публичную лекцию, которую он прочел весной 2007 года в ходе цикла выступлений под общим названием «Самое главное» (цикл организовали и спонсировали городской колледж Санта-Барбары и The Karpeles Manuscript Library, библиотека рукописей). По ходу выступления Бриллиант задался вечным вопросом, как же следует жить: подчиняясь естественному ходу вещей либо переделывая мир под себя? Следует ли, цитируя Дилана Томаса, покорно «гаснуть, уходя во мрак ночной» или же, наоборот, «встать против тьмы, сдавившей свет земной»?
– Я не претендую на то, что знаю ответ, – заметил Бриллиант. – Но мне хотелось бы, чтобы люди писали на своих дверях одну мою давнюю фразу. Она звучит так: «Если меня нет дома, где я смиряюсь с тем, чего не могу изменить, то, вероятно, я брожу по свету, пытаясь изменить то, что для меня неприемлемо».
Теперь, когда пришла пора подводить итоги моей охоты за мудростью старших, эта мысль показалась мне особенно важной. (Здесь и далее автор не только обобщает опыт описанных выше событий, но и отсылает читателя к предыдущим главам книги. – Прим. перев.)
Итак, что же мне удалось выяснить? Я обнаружил пять признаков мудрости, которыми оказались установка на взаимовыгодное сотрудничество, склонность к сомнениям, непривязанность к земным благам, осмотрительность и альтруизм. Приятно удивило, что чаще всего в ходе моих поисков свидетельством мудрости становилась именно непривязанность. Признаться, я опасался, что главными окажутся дух сомнения или альтруизм: по мне первое слегка уродует психику, а второе, возведенное в практику, слишком уж изнурительно. Осмотрительность? Случается, она заставляет наступать на горло своим желаниям. А вот то, что принцип взаимовыгодного сотрудничества всплывал реже других, даже как-то странно. Что ж, видимо, каждый из нас остается в конечном итоге один на один с демонами своей души.
Пожалуй, я сам стал немного мудрее. Осознав, что мудрость всегда будет соседствовать с глупостью, не стоит ни искать, ни тем более добиваться гармонии между ними. Чем меньше мы ждем или требуем от жизни, тем больше мы этой жизнью довольны – как учат буддисты.
И не только они. Можно сослаться и на Шопенгауэра, который доказывал ту же истину не одними словами, но ходом собственной жизни. В 1820-х годах он не мог залучить на свои лекции в университете ни единого студента. Зато лет через тридцать, когда ему исполнилось шестьдесят три, Шопенгауэр настолько прославился своими афоризмами, что люди готовы были смотреть ему в рот. Причем буквально: в его любимом ресторане во Франкфурте собиралась толпа желающих хотя бы одним глазком увидеть, как философ обедает.
Так вот, Шопенгауэр писал: «Царство материальных объектов – порождение или отражение сознания, постигающего этот мир. Таким образом, внешний мир находится в зависимости от субъекта, который его зрит, – существовать без субъекта он не может. Воля, однако, существует автономно. Именно воля, себялюбивая, эгоистичная и упорная, и превращает жизнь в столь неприятный процесс. В мире, где сталкиваются миллиарды воль, единственный возможный результат – конфликт и страдание. Следовательно, счастье – это не вещь в себе, а лишь отсутствие боли; движение к счастью состоит в том, чтобы искоренить волю и тем самым выйти из этой тягостной игры».
Знать, чему не стоит придавать значения, понимать, на чем не стоит зацикливаться, искоренить в себе волю – хотелось бы мне утверждать, что хоть что-то из этого я умею. Но без этих умений жизнь – лишь полет на санках с крутой горы. Давно известно: хочешь рассмешить Бога – поделись с ним своими планами. Но уж если зациклишься на какой-то идее, Бог не станет смеяться в одиночку, он наверняка сделает тебя главным героем очередного ситкома.
Я решил съездить к бриллианту в Санта-Барбару.
Вряд ли найдется на свете другое местечко, где так приятно было бы встретить старость. Вдоль пляжа, под сенью долговязых пальм, будто нарисованных доктором Сьюзом (Теодор Сьюз Гейзел – американский писатель, поэт и художник-иллюстратор, автор множества популярных детских книг. – Прим. перев.), змеится удобная велосипедная дорожка, кольцо гор ласково обнимает город, создавая атмосферу уюта и покоя. Но главное – воздух. Он пахнет соснами, эвкалиптом и розмарином, и многие жители мегаполисов охотно выкладывают сто двадцать долларов в час за возможность подышать таким ароматом в каком-нибудь спа-салоне.
Мы встретились с Бриллиантом в его офисе, занимающем небольшой, обитый вагонкой домик, где Эшли с женой жили до приобретения нового. Опрятно, тихо, повсюду вращающиеся стойки и картонные коробки с открытками, несущими миру афоризмы хозяина. Бриллиант пронумеровал все свои творения в хронологической последовательности, от 0001 до 10 000. На одной из вертушек мне попалось изречение номер 0034 («Возлюбите друг друга – и закончим с этим!»), и я вспомнил, что Джон Леннон однажды послал именно такую открытку Ринго Старру, написав на обороте: «Вот это по-нашему!»
Мы присели на диван. Бриллиант оказался жилистым бородачом, одетым на манер сельского почтальона: шорты, черные носки, черные ботинки. Держался он деловито, в голосе звучали сварливые нотки, а лицо выражало решимость, свойственную человеку, который наконец взялся прихлопнуть назойливую муху.
Узнав, что Бриллиант и его жена Дороти готовятся отпраздновать сорокалетие свадьбы, я спросил его, в чем секрет такого долгого супружеского счастья. Вместо ответа он процитировал афоризм из своей «Пальбы вслепую»: «Секрет супружеского счастья в том, чтобы не скрывать от людей свои супружеские несчастья».
– Вы вправду так считаете, Эшли? – спросил я.
– Когда увидите наш дом, вам станет понятнее, что я имею в виду.
Мы поднялись пешком по пологому склону к дому, где живут Бриллианты. Жилище оказалось обставлено в стиле, который я бы описал как «блошиный рынок». На полу громоздились, угрожая рассыпаться, стопки буклетов турагентств в целлофановых пакетах, словно упаковки продуктов, замороженных на веки вечные в чреве гигантского морозильника. Мебель сбилась в странные, слегка кособокие кучи, как будто по дому прошло наводнение. Тут и там попадались таинственные бугры, задрапированные простынями, – ни дать ни взять спящие слонята. Краска на потолке и стенах сильно шелушилась, точно дом страдал псориазом.
– Дом в таком состоянии, потому что он принадлежит Дороти, – раздраженно заявил Бриллиант. – Я бы никогда не допустил ничего подобного.
Очаровательная Дороти лучезарно улыбнулась и, для равновесия ухватившись одной рукой за спинку дивана, простерла другую в широком театральном жесте со словами:
– Как прекрасно быть домовладелицей, не правда ли?
Я задал Дороти тот же, что и ее мужу, вопрос: в чем секрет их супружеского счастья?
– В том, что нам наплевать друг на друга, – заявила она.
Каждое утро Дороти одна, без мужа отправляется завтракать в кафе. Не берет она его с собой и в большинство заграничных путешествий, которые составляют главную страсть ее жизни.
Я сообщил Эшли и Дороти, что прилетел из Нью-Йорка в Санта-Барбару в основном ради того, чтобы взглянуть на выключатель. Месяцем раньше Эшли писал в рассылке для своих фанатов, что два года назад у них сломался выключатель в столовой. Все это время Дороти не желала ни вызвать электрика, ни разрешить Эшли самому починить сей прибор, прослуживший не один десяток лет. «Дороти принимает любой ремонт дома близко к сердцу, точно это ей предстоит операция». Итак, больше года они обходились настольной лампой в столовой.
И вот Дороти все-таки разрешила Эшли попробовать наладить выключатель. Он поехал в магазин Everything Electric и купил новый. «Приношу домой, – писал он в рассылке, – а Дороти только увидела, сразу в крик: "Цвет не тот!" Сначала я вообще не понял, о чем она. Ведь все это хозяйство прячется в стену, а снаружи торчит только маленькая пластмассовая панелька, которую мы обычно и зовем выключателем. Так вот, оказалось, что как раз эта самая панелька не того цвета!»
Она была белая, а не цвета слоновой кости. Эшли опять поехал в магазин, купил выключатель цвета слоновой кости, вернулся домой, вывинтил сломанный и привинтил новый.
Я попросил Бриллиантов показать мне выключатель. Мы прошли в столовую и втроем уставились на в общем-то ничем не примечательную вещь. Я спросил Дороти, что вообще ее смущало, почему она так долго не хотела, чтобы Эшли чинил выключатель.
– С его стороны было очень мило вызваться все починить, – сказала она. – Но у него же нет совершенно никакого опыта по этой части.
– Она мне не доверяет, – констатировал Эшли не без нежности.
– Его могло убить током. Дом старый, проводка ветхая. Я боялась, он напортачит. Или себе что-нибудь повредит.
Мы таращились на выключатель, точно троглодиты в пещере – на огонь.
Я поразмыслил об истории его ремонта. И выдал заключение:
– Многие мужчины, и я в том числе, не поехали бы в магазин по второму разу за выключателем другого цвета. Что скажете?
– У многих мужчин хватило бы вкуса с первого раза сообразить, что выключатель абы какого цвета не годится, – парировала Дороти.
Эшли медленно прикрыл веки, точно сдерживая взрыв эмоций.
– Дороти, – не унимался я, – а почему, интересно, вы придаете значение таким мелочам? Ведь в вашем доме, мне кажется, принят куда более либеральный, скажем так, подход к дизайну интерьера.
– Да вы только поглядите! – не выдержал Эшли, указывая на стены, покрытые коростой. В нескольких футах от выключателя полуоблезшая краска свисала кривым языком длиной дюймов восемнадцать, не меньше.
– Эш, тут мы бессильны, – сказала Дороти. – На малярные работы нужно пять тысяч долларов.
Новый выключатель, кстати, обошелся доллар сорок пять центов.
Воцарилось долгое молчание. Взгляды снова сошлись на пресловутом выключателе.
– Мне кажется, этот выключатель сообщает Нечто Важное О Вашей Супружеской Жизни, – наконец решился я.
– Это все мелочи, – отмахнулся Эшли. – Впрочем, если угодно, можете и раздуть.
Я спросил Эшли, какие силы подвигли его съездить второй раз за выключателем цвета слоновой кости, и он ответил:
– Просто я осознал, что купил не тот.
Мы как по команде вновь перевели глаза на выключатель. Казалось, время застыло на месте.
Эшли поежился, переступил с ноги на ногу. Скорчил рожу. Заморгал. Вздохнул.
– Ну хорошо, – наконец сдался он, – возможно, в этом и есть секрет нашего супружеского счастья.С