Российская наука: борьба прошлого и позапрошлого
Брежневские корни у нынешней российской науки отыщет даже ленивый — я на правах такого ленивого попробовал это проделать в последней колонке. Интересней разобраться со сталинскими: похоже, все, что уцелело и хоть сколько-нибудь конкурентоспособно, восходит именно к этой эпохе.
Дело вот в чем. У российских ученых на Западе (и у тех, кто работает в России наездами) есть готовый план реформы — и это, если вдуматься, план отступления. Открытое письмо президенту и премьеру за подписью 195 профессоров-естественников из США, Европы и Японии выглядит откровенной просьбой «Государь, защити». Никто не требует перекроить систему по образцу США, чтобы выросли свои коммерческие лаборатории вроде Bell Labs и Xerox Park, а заодно частные университеты вроде Стэнфорда, то есть подготовить почву для «Режима Два» (о нем мы подробно писали на прошлой неделе). Просят царского покровительства и полноты власти в своей области, без РАН в качестве посредника: «сверху Царь, снизу мы, посередине никого». От прогрессивного «Режима Два», при котором сами подписанты освоились и обжились на Западе, к «Режиму Один» семидесятилетней давности. Потому что там — гарантированная точка отката системы (выражаясь языком Windows), куда системные администраторы возвращаются при неполадках. Момент расцвета и последнее яркое воспоминание перед амнезией.
Я говорю совершенно буквально — о родовой памяти этих ученых. Математики давно ввели понятие «научной генеалогии» и ревностно отслеживают преемственность. Есть даже специальный сайт, где в поле поиска можно вбить любое мало-мальски заметное имя и увидеть «генеалогическое древо» ученого. Все как обычно, только вместо «родился у таких-то» будет «учился у такого-то». Так вот, легко выяснить, что среди активных ученых из России, работающих на Западе, преобладают «научные внуки», а то и «научные сыновья» сталинских знаменитостей.
Оно и естественно: брежневский контингент «ящиков» не выпускали из России и не особо ждали на Западе. Секретность делает невыездным, да и ГОСТы по боеголовкам в курс лекций не превратишь. Поэтому за границей оказались физики-теоретики из школы Ландау, математики из учеников Колмогорова и генетики с алгебраическим бэкграундом, воспитанные Гельфандом (о его школе мы подробно писали тут).
Какие ассоциации вызывают слова «сталинская наука»? Первым делом Ландау, Капица, Курчатов, Колмогоров, Александров, потом языкознание академика Марра, Лысенко, расправа с Вавиловым. Сразу заметим: как к ним ни относиться, на языке крутятся конкретные имена ученых «звезд», которые приглянулись или не приглянулись вождю. За каждым именем стоит школа со своим взглядом на вещи. Если в российской науке и торжествовал когда-нибудь «Режим Один», при котором курс диктуют яркие лидеры, руководствуясь внутренней логикой самой науки, то именно тогда.
Само собой, тоталитарное государство вмешивалось в науку как хотело: называло теорию относительности «реакционной», устраивало выволочки «по партийной линии», расстреливало и сажало в тюрьмы за «идеализм в математике». Отделяло «идейно полезные» зерна от «идейно вредных» плевел. Но прагматичным и безликим, как «Режим Два», это время никак не назовешь. Ключевое слово — «идейно». Власть видела в науке прежде всего поставщика идей и только потом поставщика осязаемых результатов. Фундаментальное открыто предпочитали прикладному. Даже Лысенко, практик из практиков, не был исключением. Если Хрущев тряс на трибуне гигантскими початками кукурузы, выведенной по-лысенковски, то Сталин держал Лысенко в фаворитах за мировоззренческий, как ему казалось, прорыв. Список лауреатов Сталинской премии открывает математик Иван Виноградов («За научную работу "Новый метод в аналитической теории чисел"»). Год спустя премию получат математики Колмогоров, Хинчин, Понтрягин и Соболев — за исследования настолько абстрактные, что полные названия нет смысла тут приводить.
Любопытно, что сталинская Россия, отгородившись ото всех, не жалела сил и денег, чтобы заполучить ученых из-за границы — но не в качестве «умных исполнителей» народно-хозяйственных проектов, а для поддержания интеллектуального градуса в стране. Петра Капицу, английского физика из школы Резерфорда, насильно удержали в СССР вовсе не ради какой-либо конкретной задачи. Область его интересов — сверхтекучесть и сверхпроводимость — к практическим нуждам СССР имела мало отношения. Но именно за эти абстрактные вещи Капицу наградят Нобелевкой.
Капице, состоявшемуся на Западе ученому, больше всего хотелось попасть обратно на Запад, где были все условия для работы. За него ходатайствовали коллеги и политики, но безуспешно. У преемников Капицы, успешных западных ученых из России, все ровно наоборот: они не против вернуться в Россию, но их тут не ждут. В октябре вице-президент РАН, одиозный академик-экономист Некипелов, взял и объяснил, что «возвращенцы» требуют для себя «неких особых условий», но будет несправедливо давать им какие-либо преимущества перед теми, кто остался. Страна поднимает нано, и академия ей помогает как умеет, а тут вдруг всплыли непонятные люди, которые хотят странного и даже не обещают делиться.
«Желающие странного» возвращаются редко и по собственной прихоти — не в пример китайским коллегам, которых из американских университетов активно выманивает правительство. Самый знаменитый случай в России — Константин Северинов, биолог из университета Ратгерса.
«Особые условия», про которые говорит Некипелов, и которых потребовал Северинов, — это всего-навсего возможность работать и как можно меньше соприкасаться с порядками РАН. Например, не переводить уже защищенную диссертацию с английского на русский, чтобы после нескольких лет профессорства в Калтехе заслужить почетное право именоваться кандидатом наук здесь. Например, иметь доступ к приборам и возможность набирать аспирантов.
Академические чиновники все понимают правильно. Дай этим людям приборы и аспирантов — каждый обрастет учениками, создаст свою школу и, того и гляди, начнет диктовать свои порядки. Беспомощная академия гордо отказывается от помощи со стороны, потому что помощь ее сметет. Если Северинову с единомышленниками повезет, вместо академии образца 1980-го мы увидим академию 1940-го — грозный заповедник «Режима Один». На выбор предлагается средневековье, где колдун Петрик очищает воды Волги магическим нанопорошком. «Сталинская наука» — шанс дожить до новейшей истории, где государство станет внятно выговаривать слова и попадать ложкой в рот. А там, глядишь, и научится ставить перед учеными свои задачи и затевать собственные коллайдеры.