Ирина Антонова: Музеи-левиафаны – это проблема
ССегодня уже даже непонятно, какой раунд идет в борьбе за возрождение Музея нового западного искусства, но можно сказать, что своим обращением к президенту вы взбудоражили все музейное сообщество, которое на этот раз выступило довольно единодушно против вашей инициативы. Вы предполагали, что реакция будет такой острой?
В общем, я догадывалась, конечно. Я ожидала ее, особенно со стороны музеев Петербурга. И понятно почему. Но публично, во всяком случае, не услышаны голоса тех, кто все-таки за. Я не знаю, почему так получилось. Наверное, потому что мы не ставили себе цель проводить какие-то кампании. И сейчас музей не собирает никаких подписей, не обращается никуда специально. Мне говорили на НТВ, что они звонили художникам Москвы, и не было ни одного человека, который был бы против этой идеи. Но мы не звонили, не собирали, не организовывали… Одним словом, проведение кампании не входило в наши планы, мы все-таки обращались к достаточно ответственному сообществу, рассчитывая на его реакцию.
СВы одна из немногих, кто видел этот музей в реальности, а не виртуальную версию. Это действительно было что-то необыкновенное?
Это был великий, феноменальный музей. Может быть, есть музеи современного искусства того периода, более крупные, с большим количеством картин, но по качеству такого музея больше нет. Мне доводилось видеть Музей современного искусства в Нью-Йорке, бывать в Центре Помпиду, в музее Орсе и во многих других музеях, связанных с искусством ХХ столетия. Такого музея, каким был Музей нового западного искусства в Москве, не существует. Потом, есть и другие причины, по которым его надо воссоздать. Репрессированный музей должен быть реабилитирован.
СОдин из аргументов противников этой идеи — будет нарушен некий музейный паритет, существующее равновесие в музейном мире, и огонь разных конфликтов и притязаний может как-то разгореться. Вы не боитесь этого?
Я не считаю это аргументом. Это просто некое словесное выражение отрицательного отношения к идее. Случай с ГМНЗИ не может быть прецедентом, потому что покажите мне еще одно такое постановление, написанное в подобных выражениях, как то, что посвящено ему, не говоря о том, что один из пунктов гласит: «Передать коллекции в Музей изобразительных искусств имени Пушкина». Вся коллекция первоначально пришла к нам. Я имела честь тогда уже работать здесь, и я помню, как пришла коллекция, и потом уже было принято решение передать какую-то часть в Государственный Эрмитаж. Потому что здесь уже в конце 1949 года открылась известная выставка подарков Сталину, к его семидесятилетию, и просто не было места. Все пространство музея было занято этой выставкой. Наши коллекции тоже были спущены в подвалы. Поэтому это вовсе не прецедент! Плохо же мы думаем о своих коллегах, если полагаем, что мы начнем друг к другу немедленно после этого предъявлять какие-то претензии. С какой стати, почему мы не делали этого раньше, если эти претензии серьезные?
СЕсли такой музей будет создан, это означает, что очень важная часть Пушкинского музея тоже отойдет в этот музей.
Безусловно.
СВы не боитесь, что выступаете в некотором роде разорительницей дома, в котором вы прослужили столько лет?
Нет, я не выступаю разорительницей, и скажу почему. Потому что возьмите Лувр — для того чтобы создать музей Орсе в Париже, главный музей Франции передал большую часть своей коллекции. Туда перешли полотна Делакруа, Курбе, Домье, вообще весь огромный материал соответствующего периода ХIХ века. Там есть Центр Помпиду (Бобур), в котором выставляется искусство начиная с 10-х годов XX века и до наших дней. То есть проходит время огромных, безразмерных музеев. Да, их ценность в энциклопедичности, и это неплохо, но они не могут бесконечно накапливать богатства, они переполнены. И поэтому такое разделение вполне правомерно. Сейчас, кстати, по телевидению было сообщение, что лондонские музеи отдают части своих коллекций музеям провинции. Лувр сделал свой филиал в городе Метц. Вот это и есть новое понимание музейного пространства и назначения музея. Оно становится другим в наше время, более, я бы сказала, правильным. Потому что надо сохранять ценные коллекции музеев, это безусловно так, но когда есть такие прецеденты, это надо делать, конечно.
СВы считаете, что на проблему надо смотреть шире, а не только в рамках Эрмитажа или Пушкинского музея?
Безусловно, это музейная сеть России.
СА на ваш взгляд, какая главная проблема сейчас стоит перед музейным сообществом?
Вы знаете, мне кажется, что центральные музеи — Третьяковская галерея, Русский музей, Эрмитаж, наш музей, Исторический музей — могли бы гораздо активнее делать выставки по России. Россия нуждается в этом, потому что разница в насыщенности коллекций между музеями России и этих двух городов — Петербурга и Москвы — огромна. Но мешает отсутствие там материально-технической базы, пространств, музейных зданий, которые снабжены необходимыми элементами защиты, климата и всего того, что необходимо для существования музеев. Поэтому надо было бы в крупных городах Сибири, Урала, южной и северной России прежде всего построить какое-то количество зданий, и тогда этот процесс станет гораздо более упорядоченным. Не говоря о том, что крупные музеи могут передать туда какие-то части своих коллекций без всякого ущерба для себя. Как правило, мы показываем один-два-три процента от коллекции, а то и меньше.
СВы затронули проблему помещений, и я знаю, что она достаточно остро стояла и для самого Пушкинского музея. Вы потратили много сил на освобождение этого пространства, этого музейного городка. Каковы сейчас его перспективы, как развивается эта история?
Я хочу сказать, что идея музейного города — это идея нашего основателя Ивана Владимировича Цветаева. Удивительно, но еще в 1898 году в своем дневнике, когда еще даже не начиналось строительство музея, он писал, что со временем здание переполнится и тут вокруг музея вырастет целый музейный городок, двухэтажный, трехэтажный — это будет зависеть от вкусов архитекторов того времени. Начиная с 1961 года, за 50 лет, нам удалось получить в собственность и в оперативное управление несколько зданий, в том числе такие, как Голицынский комплекс, состоящий из двух флигелей и большой усадьбы, потом прекрасный дом Вяземских-Долгоруких — всего 11 зданий. Из них шесть мы уже привели в порядок: Детский центр и Дом графики, Музей личных коллекций… Они все в новых зданиях. В общей сложности получилось 28 строений, составляющих основу музейного городка. Кроме того, предполагается строительство трех новых зданий, и лично я придаю этому очень большое значение. Понимаете, в нашем музейном городке представлена московская архитектура с XVI века. Есть XVI век, есть здания XVII, XVIII, XIX, XX века. И мне казалось, что эти три новых здания должны представлять XXI век, и тогда это будет не только музейный, но и архитектурный городок. Уже сейчас люди, которые занимаются архитектурой, представители «Архнадзора» водят экскурсии по этой нашей части. И это нормально, каждый город так развивается. Нет ничего удивительного, что здания Фостера мы видим не только в Лондоне, Бостоне или на юге Франции, но и в Китае, и в Берлине. Кстати, это очень корректный архитектор, он всегда за диалог со старой архитектурой, он никогда ничего не разрушает в городе, вписываясь в него и представляя абсолютно современный образ. Москве это необходимо, особенно в центре, где не так уж много хороших новых зданий. Так что такая идея есть.
СПушкинский музей знаменит не только своей замечательной коллекцией, но и потрясающими выставками, которые вы на протяжении всей своей карьеры устраивали здесь. Это были выставки-блокбастеры, которые, в общем, сформировали духовную жизнь нескольких поколений. «Москва — Париж», «Москва — Берлин», приезд «Джоконды» — все это вехи в нашей жизни. Что-то подобное предполагается в ближайшее время в Пушкинском музее?
Мы уделяем очень большое внимание выставочной работе. Всегда интересно показать публике то, что она, в общем, не видела, представить какие-то разделы искусства. Тем более мы все-таки музей мировой художественной культуры, и, скажем, сейчас наличие у нас выставки исламского искусства совершенно закономерно. Так же как показ африканской культуры, который мы делали недавно. Но наряду с этим мы показываем и искусство XX века. И такие выставки, имевшие огромное значение для развития нашей культуры, как «Москва — Париж» или «Москва — Берлин», конечно, очень важны. Да, мы эту деятельность продолжаем, потому что, хоть это и форсированная форма показа художественных ценностей, но она находит отклик у зрителей. Потому что выставка интригует тем, что она, как правило, приходит на два, три, четыре месяца. Обычно зрители думают: ну, музей никуда не денется, мы в него потом пойдем, — а выставка имеет ограниченные сроки, поэтому она привлекает большее число зрителей.
Вот сейчас мы открываем выставку прерафаэлитов. Это, может быть, не очень известное направление английского искусства. Кстати, в нашей стране мало коллекций английского искусства, так исторически сложилось. Но их мало и в других музеях мира, в Лувре, в Метрополитен-музее. Англия, как известно, довольно замкнутая страна. В этом есть проявление островной психологии англичан. Но прерафаэлиты — это очень важное направление в искусстве Великобритании в середине и второй половине XIX века. Это направление, которое надо обязательно рассматривать как-то в связи, скажем, с импрессионистами, с одной стороны, с передвижниками — с другой. Мне кажется, что это направление говорит о том, как многообразно развитие искусства Европы во второй половине XIX века.
СЯ знаю, что планируется еще один хит музейного сезона — выставка Тициана.
Да. Сейчас в Риме проходит выставка Тициана, она из разных музеев, и итальянская сторона сама нам ее предложила. Но эта выставка большая, и мы, конечно, такой не получим. Мы получим, может быть, дюжину картин. Но все равно это Тициан! И самый разный: и ранний, и совсем поздний. Тициан, который работает, как и все работали в эпоху Возрождения, на религиозные темы. Но он будет представлен и известными портретами. Будет и такая знаменитая вещь, как его «Даная» из музея Кападемонте, из Неаполя. Это одна из прекраснейших обнаженных, которым положил начало Джорджоне в «Спящей Венере», которую мы когда-то, в 55-м году, видели в Москве на выставке из спасенного собрания Дрезденской галереи. Потом мы показывали «Венеру Урбинскую» из Уффици. А вот теперь будет «Даная» – может быть, одна из самых замечательных картин.
СПушкинский музей всегда культивировал синтез искусств. Вы не ограничивались только изобразительным искусством, здесь играл Рихтер, здесь Анатолий Эфрос ставил шекспировскую «Бурю», тут пела Чечилия Бартоли. Предполагаете ли вы продолжить эту линию музея, и не только в рамках фестиваля «Декабрьские вечера»?
Да, мы ценим содружество разных искусств, потому что люди по-разному воспринимают творчество – кто-то лучше слышит, если так можно сказать, кто-то лучше видит – не в физическом смысле, а просто более одарен на слух, чем на видение. И поэтому искусства помогают друг другу. Вот «Декабрьские вечера», они же всегда тематические – это выставка и потом музыка, которая находится с ней в содружестве. Например, у нас была такая тема, как камерная музыка Бетховена, и вместе с ней офорты Рембрандта. То есть это камерное творчество и для одного, и для другого мастера большой формы — симфонии и большой картины, но вот они работают в камерной форме. Они из разных веков, из разных стран, но мы чувствуем, что этот диалог получается. Это потрясающе — квартет Бетховена и рядом офорты Рембрандта. А иногда это бывает романтизм. Как называл Рихтер эти «Декабрьские вечера» — «три Ш»: Шуберт, Шуман, Шопен. Там была и французская живопись, и русская живопись…
«Декабрьским вечерам» уже 32 года. Это очень много для фестиваля, не так ли?
СТо, о чем мы с вами говорим, это все-таки зона интересов людей, профессионально и долго занимающихся искусством. В то же время мы сталкиваемся с тем, что молодым людям нужна особая подготовка, для того чтобы диалог, о котором мы только что говорили, был ими услышан. Что предполагает музей делать для популяризации своей коллекции, привлечения новой аудитории?
У нас есть специальный центр «Музеон», мы там работаем, кстати, с детьми самыми разными. И с благополучными, которые учатся в школе, с которыми занимаются, водят их на занятия языками, плавание, фигурное катание. И с детскими домами, где дети, как правило, из неблагополучных семей. Мы работаем с детьми-инвалидами, детьми с ограниченными возможностями, которые приезжают к нам на колясках. Мы их тоже готовим, они у нас и рисуют, и посещают выставки. И много что у нас здесь происходит, они сами ставят спектакли, пишут музыку, делают костюмы. Конечно, у нас ведется работа и со взрослыми людьми тоже, и к нам приходят самые разные люди. Мне кажется, мы издаем довольно много литературы, особенно в последнее время: как смотреть живопись, графику, как самому учиться рисовать и так далее. То есть у нас большие образовательные программы.
А недавно мы сделали выставку вместе с домом Dior. Они пришли к нам и предложили эту выставку. Мы до этого сделали Сhanel, были и другие модельеры. Но представителям дома Dior мы сказали: мы не модный салон, чтобы показывать ваши модели. Но мы знаем, что у Диора была галерея, он любил искусство. В своем творчестве он часто обращался и к XVIII веку, и к современным художникам. И мы договорились, что мы включаем произведения искусства в состав выставки. Таким образом появилась довольно большая коллекция из Версаля, где были не только кринолины, но и мебель, какие-то формы прикладного искусства. Был Энгр, был Мондриан. На выставке даже был Ван Гог, была японская гравюра, великолепный Гойя, его «Женский портрет», который мы получили из Лувра. Одним словом, у нас была очень большая работа по окружению этой выставки произведениями искусства. И я с удивлением обнаружила, что к нам стали приходить зрители, которые у нас не так часто бывают. Это девочки от 18-19 до 25 лет, они пришли посмотреть красивые платьица. Я подходила и спрашивала: «А вы были у нас в музее?» — «Нет, мы первый раз». А я им: «Вы закончите смотреть — спуститесь вниз, там тоже есть кое-что интересное». И я смотрела, они потом действительно ходили, рассыпались по залам, смотрели…
СВы считаете, что нужно придумывать какие-то новые формы для того, чтобы представлять искусство в музеях?
Я думаю, что да. Вот, скажем, экскурсионная форма: вы идете за человеком, который вам что-то рассказывает, потом вы его благодарите и с ним расстаетесь. Экскурсионная форма возможна и как ознакомительная, когда вы здесь один раз и никогда больше сюда не вернетесь, и вам хочется просто знать, что здесь есть. Но, мне кажется, это должна быть не столько экскурсия в обычном смысле, сколько беседы. То есть какое-то введение, а потом все-таки система вопросов-ответов. Надо просить зрителей высказаться по поводу того, что они видят. Есть много всякого рода форм, и мы у себя в музее тоже ищем. Но вообще, наверное, концепция музейного посещения должна меняться. Кое-что очень удручает, особенно в крупных музеях. Я какое-то время назад была в Лувре и была неприятно удивлена этим валом, когда идущий впереди с флажком экскурсовод проводит экскурсию, и везде, на всех стенах написано: «К Джоконде, к Джоконде…» Как будто там нет ничего другого. И вот народ туда приходит, начинает снимать «Джоконду», и прежде всего, конечно, себя на фоне «Джоконды». Вы знаете, есть тут какая-то суетность, какая-то поверхностность, отсутствие личного контакта, и оно удручает. Вообще, конечно, это огромная проблема. Может быть, она в том, что эти огромные музеи-левиафаны, как их называют, в которых есть все, все равно посетить невозможно за один приход, и нужно, чтобы они все-таки как-то делились, да. Потому что это проблема, это определенно проблема.
СМне хотелось всегда вас спросить, какая была ваша самая любимая выставка, самая для вас важная? Когда вы были абсолютно счастливы, что она состоялось?
Вы знаете, это были очень многие выставки, я даже не стала бы выделять. «Джоконда» — это было, конечно, какое-то невероятное чудо! Ну, как это может быть, чтобы здесь была «Джоконда»? И тем не менее она была. Тут главную роль сыграла тогдашний министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева. Это получилось только благодаря ей. Она сумела остановить картину, которая шла из Японии назад в Париж. Мы ей сказали, что будет такая возможность, она загорелась и сказала: «Я это сделаю!» И она это сделала. Появление Джоконды здесь и возможность ее выставить — это такая незабываемая эпопея, начиная от момента, когда мы везли картину с аэродрома, и перед нами все было свободно. Мы неслись по улице Горького, а впереди ехала вся милиция. Каждую минуту по телефону начальство меня спрашивало, где мы проезжаем, что и как. Появились в музее, и вот тут началось самое драматическое действие. Картину распаковали, посмотрели, описали, все как положено. И для нее была приготовлена витрина. И тут первое стекло, самое главное (а мы заказали стекла, их делали не в Москве, на Украине, какое-то очень большое стекло; привезли пять, по-моему, стекол), лопнуло в раме. Поставили второе (это было в 12 ночи, так все складывалось) — оно тоже лопнуло… Осталось одно стекло, короче говоря. Заведующий управлением изобразительного искусства Министерства культуры сказал: «Мое сердце не выдерживает, я ухожу. А вы оставайтесь, мне потом позвоните, как было». Он ушел. И вот последнее стекло. И оно встало и простояло всю выставку. Но это было действительно страшно, что эти пуленепробиваемые стекла все время лопались у нас на глазах. Что-то там было не так.
А когда выставка кончилась, вот здесь у меня на столе положили картину, и директор Лувра, у него был специальный аппарат. Ведь она как икона — она написана на доске, а если доска, то в ней обязательно образуется изгиб. Это же дерево. И он измерял степень этого изгиба. И оказалось, что у нас на какие-то там, я уже не помню, микро, микро, микро изменения оказались меньше, чем в Японии. То есть абсолютно минимальное. Как мы были счастливы и горды тем, что у нас было все благополучно и с климатом, и со всем на свете!
СНесколько блиц-вопросов: Ваша героиня в жизни?
Жанна Д'Арк (без запинки).
СВаш идеал земного счастья?
Вы знаете, это банально, но не для меня. Это здоровье моих близких.
СЧто вы цените в мужчинах?
Смелость. Любовь ко мне.
СА в женщинах?
Способность к дружбе.
СГлавная черта вашего характера?
К сожалению, нетерпимость. Это мне свойственно.
СЧего вы боитесь больше всего?
Я не знаю… Мне кажется, я боюсь только за близких мне людей.
СКаким даром вы хотели бы больше всего обладать?
Я бы хотела уметь играть на фортепиано. Моя мама преподавала музыку, но, так у нас случилось по жизни, она меня не обучила.
СВаш любимый поэт?
Пушкин и Блок.С
Читайте также:
Наталья Семенова: Операция ликвидация. Как уничтожали Музей западного искусства
Юрий Аввакумов. О проекте Государственного музея нового западного искусства