Когда можно смеяться

Вот влипла так влипла! И главное, совершенно неожиданно, ничто вроде не предвещало.

Позвонила давняя знакомая, завуч школы. Школа вполне приличная, но не из самых престижных в городе, то есть ученики не кастрированы с детства родительским и учительским снобизмом и вполне в курсе, что за пределами МКАД и Лиги плюща существует настоящая жизнь. Плачущим голосом знакомая стала излагать: в старшем классе возник вроде бы вполне тривиальный конфликт — мальчик словесно оскорбил девочку, другой мальчик вступился за ее честь и серьезно избил первого. Поскольку правые-виноватые тут (из-за существенности избиения) оказались неоднозначными, решили в классе устроить «разбор полетов», вылившийся в неожиданно бурную дискуссию, в которой подростки и учителя основательно увязли. В конце концов постановили пригласить для продолжения разговора третью, незаинтересованную сторону. Я очень подхожу на эту роль, потому что они меня как бы знают: в седьмом классе на литературе читали и изучали мой «Класс коррекции».

* * *

Здание школы старое и поэтому на лестнице и в коридорах немного пахло моим детством. Я вошла в класс вместе со своей знакомой и, не удержавшись, сказала: «Ого!»

Кроме школьников и нескольких учителей, в помещении висели два плаката. На одном было написано: «Я — не Шарли!», а на другом — сюрприз! сюрприз! — высказывание А. Невзорова, которое много недель висело на верхней строчке снобовского сайта: «Если человек не хочет, чтобы над его религией смеялись, он всегда может выбрать себе не такую смешную религию».

Первое: я всегда была уверена, что подростки «Сноб» не читают. Второе: о таком меня не предупреждали. Третье: завуча я понимаю — если бы она меня предупредила заранее, я бы точно к ним не пошла.

После плакатов я оглядела школьников. У них были довольно взрослые, оживленные лица и яркие глаза. Они явно приготовились к сражению. Со мной. Группа молодых павианчиков против старого и опытного. Хрестоматийно. «Сбросим Пушкина с парохода современности». Я тоже слегка оживилась, почувствовав выброс адреналина — деваться-то все равно некуда. Но у молодых павианчиков были недоговорные очки форы: меня не предупредили о плакатах и вообще этой составляющей дела. Я должна была эти очки отыграть, то есть сразу сбить их с уже готового настроя. Поэтому я сказала:

— «Сколько себя помню, я всегда хотел быть гангстером. Для меня быть им значило куда больше, чем президентом Соединенных Штатов».

Интересно, сколько из них смотрели и помнят «Славных парней»?

Судя по откликам на лицах, кто-то смотрел и узнал цитату. Но все равно — растеряны, потеряли единство. Что ж, фору я отыграла. Пора узнавать, что тут на самом деле происходит.

Было свободное время, рисовали на доске смешные картинки. В свободном творческом полете художественно неодаренные дети и подростки почти всегда рисуют животных — это архетипично. Кто-то нарисовал забавную толстую свинью — с пятаком, копытцами, поросячьим хвостиком. Потом один из парней (не автор рисунка), глупо расшалившись, подписал под свиньей имя толстой одноклассницы: Фарида. Уточню сразу: действительно очень упитанная (и вправду ассоциативно похожая на тот злополучный рисунок — мне показали снимок на коммуникаторе) Фарида из семьи, вполне индифферентно относящейся к религии. Сама говорит, что «наверное, мусульманка», но очень неуверенно, и ссылается на то, что вроде как Аллах сказал, что мусульманами рождаются все без исключения. А вот вступившийся за ее честь юноша Али (не имеющий с Фаридой совершенно никаких романтических отношений) действительно мусульманин и видит в рисунке двойное оскорбление. «Толстая — ладно, но свинья!!!»

Добродушная Фарида не одобряет избиение одноклассника (так нельзя, его даже в больницу возили!), хотя ей, конечно, лестно (говорит, симпатично пунцовея), что за нее вступились. Ее и раньше дразнили из-за большого веса, но скорее в младших классах. Она вообще-то необидчивая, понимает, что дети всегда над кем-нибудь смеются, ей так и родители говорили: не обращай на глупых внимания, они и отстанут.

— А Шарли-то тут при чем? — спросила я, выяснив по возможности подробности происшествия. — Для красоты картинки? Митинг солидарности с народом Чили во втором классе советской школы?

Удивительно, но встал тот, кого избили (синяки еще видны), по имени Артем.

— Скажите, надо всем ли можно смеяться? Есть ли вообще запретные для смеха темы? Ну, например, самое ужасное, что вообще есть — смерть. Можно над ней смеяться или нельзя?

— Во всех культурах и во все времена только и делают, что смеются, — сказала я. — Но смеяться на похоронах конкретного человека вроде как нехорошо, не по отношению к нему, конечно, ему-то уже все равно, но ведь есть его близкие, те, кто прямо сейчас страдают…

— Нельзя смеяться над страданием близких покойного? — тут же поймал мяч Артем. — А если кому-то близкий, ближе усопшей тети, — Христос, которого распяли? Можно над этим смеяться?

— А у древних славян вообще-то было принято на поминках пировать и веселиться, — сказала девочка в очках. — И у древних греков.

Дальше заговорили еще несколько человек разом, видно было, что тема обсуждалась в кулуарах неоднократно, с подробностями и с разных сторон.

— Стоп! — сказала я. — Вроде поняла. Кто считает, что нет, вообще нет никаких запретных тем для смеха? Кто — Шарли?

— Я, я, я — Шарли! — потянулись руки. По моим прикидкам — приблизительно половина. Смешно: по моему призыву вместе со школьниками руки подняли двое из пяти присутствовавших учителей. Интересно, поднимут ли сейчас руки оставшиеся трое?

— Кто считает, что запретные для смеха темы есть?

Ожидаемая вторая половина.

— Кто не знает, не определился?

Четверо учеников и двое учителей.

Мальчик, который сидит за одной партой с Али:

— Я думаю, тут лицемерие какое-то. Ведь либо да, либо нет. Если нет ничего запретного, святого, значит можно смеяться не только над смертью, но и над убогими, слабыми, над болезнью, над старостью, над толстыми, в конце концов…

— «Ес-ли Бо-га нет, то… — по слогам скандирую я, призывно размахивая рукой.

— Все поз-во-ле-но!» — послушно отзываются хорошисты класса вместе с учителями.

— Мы не можем, не имеем права смеяться, издеваться над фактом, что человек толстый, над лишним весом вообще, но можем над тем, что он верит в Христа или в Аллаха, над его верой? — вторит красивая девочка с косой.

— Человек обычно не выбирает: быть больным или толстым, — замечаю я.

— Можно меньше жрать и заниматься спортом! — кричит кто-то с задней парты.

— Можно выбрать себе не такую смешную религию! — то ли оппонирует, то ли вторит сказанному держатель плаката.

На задней парте встает худой мальчик с умным и тонким лицом:

— А вы уверены, что дети, родившиеся в семье без образования и работы, получившие в десятилетнем возрасте в подарок автомат Калашникова, действительно сами выбирают, как им жить и во что верить в семнадцать? Больше, чем те, кто толстый?

Я бывала на палестинских землях, я была в Дагестане и в нетуристических местах Египта, я видела то, что видела.

— Я не знаю, — честно отвечаю я. — Но давай все же попробуем рассмотреть вот эту гипотезу личной ответственности всех. И толстых, и с подаренным автоматом. Смеяться можно над всем. Нет запретов. О’кей. Но каждый выбирает сам, смеяться ему или нет на похоронах, в церкви, в мечети, над толстяками, над смешной походкой ребенка ДЦПшника, над чужой, смешной с его точки зрения верой, забавными национальными особенностями и т. д. В условиях отсутствия общественного запрета я принимаю личное решение.

— Не так, — говорит девочка в очках. — На некоторое есть общественный запрет, везде на разное. Но где-то он всем известен. А где-то то и дело делают вид, что его вообще нет. А на деле он есть. Для чего-то. А для чего-то, не менее для людей важного, нет. Лицемерие.

— Да! — вскакивает Али, глядя на девочку горящим взором. — Да, все правильно ты сказала!

— Для личной ответственности нужна развитая личность, — замечает одна из учительниц. — А где же ее взять?

— В условиях отсутствия развитых личностей нужны законы, — говорит вторая учительница.

— «В условиях поголовной неграмотности населения главным из искусств для нас является кино», — говорю я.

— Хорошо, личная ответственность, — спокойно продолжает худой мальчик, который так и не садился. — Кто-то сделал свой  выбор, и этот выбор — смеяться на похоронах или в церкви над распятием. Бога нет, и все позволено. Нет и общественного запрета. Как поступить родственникам покойного? Включает ли ваша личная ответственность готовность за свой выбор получить по шее? Или правильное общество одновременно предоставляет своим членам и 1) свободу смеяться над чужими страданиями и святынями, и 2) защиту от действенного возмущения осмеянных? Согласитесь, что никакого совсем уж адекватного ответа типа «И вы нарисуйте карикатуру!» в случае с похоронами придумать невозможно…

— Да! Да! — опять кричит темпераментный Али. Видимо, с вербальным выражением эмоций у него туго и он очень радуется, что одноклассникам удается так удачно выражать его мысли и ощущения.

— Законы едины для всех. Если ты убил, закону в общем-то все равно, почему ты это сделал. Убийство есть убийство.

— Нет! — говорит девочка с косой и приводит пример: — «Развод по-итальянски» — там все начинается с того, что суд оправдал женщину-убийцу.

Они хорошо подготовились.

— Давайте рассмотрим ситуацию от противного, — предлагаю я. — Допустим, смеяться можно не над всем. Есть что-то, общественно к осмеянию запрещенное. Кто будет составлять список? Сегодня, в нашей стране?

Звучат разные, в меру смешные и даже дикие предложения. Одна из учительниц предлагает поручить это лично президенту.

Опять встает мальчик с последней парты, ждет иссякания фонтанов, а потом негромко говорит:

— А это все равно. Лучше всего включить в список вообще все, что придет в голову. Можно референдум провести. Но наказание обязательно маленькое и смешное. Тогда будет личная ответственность плюс вот это, общественное: посмеялся — сам смешным дураком выйдешь. Может, сработает? Нам ведь главное, чтобы убивать не бежали.

— Слышишь, Али? — спрашивает девочка, сидящая за одной партой с Артемом.

— Не понял. Что ж, по-вашему, Фариде надо было на Темку в суд, что ли, подать?

— Есть незаконодательные общественные договоры, — говорю я. — В рамках морали, этики. Убийства и все такое — да, но всякую мелочь, которая тем не менее может жизнь человека определить (посмеялись над ним, а он взял и заболел смертельно или с крыши прыгнул), ее же никак не учтешь.

— У обоих выбор, — сказал молчавший до сих пор юноша у окна. — И ответственность. И у того, кто смеется, и у того, над кем. Оба решают.

— И у наблюдателей? — спросила девочка с косой, кивнув на Али.

— А у Фариды какой тут выбор был? Она ж и слова сказать не успела…— заметила еще одна школьница.

— А давайте вы, мальчики, помиритесь, а я на диету сяду? — тут же осторожно предложила Фарида. — Это и будет всехняя личная ответственность, Екатерина Вадимовна, правильно я поняла?

Все облегченно засмеялись.

* * *

Разошлись. Учителя поблагодарили, сказали, что разговор вроде бы состоялся. Но у меня, если честно, после этой встречи осталось больше вопросов, чем ответов. Ясно только одно: наши дети видят противоречия того мира, который мы собираемся оставить им в наследство, и хотят в них разобраться. А что вы обо всем этом думаете? (Ребята и учителя все прочтут, комментарии у меня в блоге открыты.)