Шестидесятая параллель
Вот Музей Анатолия Зверева, обозначенный на карте Москвы двумя латинскими буквами AZ по адресу 2-я Тверская-Ямская, 20–22, изначально был задуман как сугубо монографический, выстроенный вокруг наследия и личности одного художника. Но за три года своего существования он оформился в серьезную и смелую институцию, где теперь представлены главные художники-нонконформисты 1960–1980-х годов. Можно, конечно, предположить, что все они в каком-то смысле со Зверевым соотносятся: более или менее один круг, одно время, одна ситуация официального остракизма, отверженности. И в то же время, когда листаешь роскошный каталог «Советский Ренессанс», подготовленный на основе коллекции владелицы и основательницы AZ Наталии Опалевой, не перестаешь поражаться: какой же огромный пласт культуры за всем этим скрывается, какие грандиозные фигуры возникают. Тут каждый сам по себе велик, могуч и достоин личного музея: Франсиско Инфанте, Дмитрий Краснопевцев, Илья Кабаков, Владимир Немухин, Владимир Янкилевский, Вадим Сидур, Олег Целков… Перечисляю только имена первого состава, а там есть еще и второй, и третий. Как в Большом театре, где на заглавные партии не пробиться годами – очередь! Но здесь они все вместе. Это и есть «Советский Ренессанс», когда-то запрещенный, полулегальный, потом признанный и увенчанный, но до сих пор по большей части томящийся по частным собраниям и музейным запасникам в ожидании юбилейных вернисажей и пытливых исследователей. Сами же художники стареют и потихоньку уходят, а вместе с ними – их поклонники, свидетели их давних гонений и триумфов. И тревожит предчувствие, что эпоха отечественного андеграунда становится чем-то вроде затонувшей Атлантиды, поблескивающей на поверхности только буквами AZ в сырой темноте московской ночи.
Куда еще податься любителям нашего подпольного авангарда? В Новую Третьяковку на Крымском Валу или в Музей современного искусства на Петровке? Но там все больше экспозиции, не рассчитанные на непосредственный диалог со зрителем, и точно не предполагающие новейших интернет-технологий, вовсю применяемых сегодня в музейном деле. В этом смысле AZ – бесстрашный первопроходец, рискнувший первым в довольно компактном пространстве использовать формулу тотального воздействия на зрителя – цветом, светом, музыкой, видео, словом. Тут не заскучаешь, блуждая от одного малопонятного объекта к другому. А если уж пришел, то надо подчиниться без оглядки очередному кураторскому замыслу Полины Ивановны Лобачевской, главного гуру, бессменного идеолога и неутомимой вдохновительницы AZ. Так было на поразительной выставке, посвященной музам и моделям Анатолия Зверева, где наряду с его женскими портретами таинственно мерцали, сменяя друг друга на экране, фаюмский портрет, мадонны Рафаэля, розовощекие кокотки Моне и Ренуара. Так было в грандиозном мультимедийном проекте «Прорыв в прошлое», расположившемся в Новом пространстве Театра наций, где в заочном споре о Боге, Жизни и Смерти сошлись две незаурядные личности – великий режиссер Андрей Тарковский и выдающийся художник Дмитрий Плавинский. Так было на недавней выставке «Игра», где вдруг неожиданно мощно, как фуги Баха, прозвучали трагические натюрморты Дмитрия Краснопевцева… Перечислять удачи AZ можно долго. Они у всех на памяти и ждут еще своего искусствоведческого осмысления. Для меня важнее другое: сейчас можно смело утверждать, что в большой арт-игре, где главной ставкой является интерес потомков, Анатолий Зверев сорвал-таки свой джек-пот.
Вначале ему невероятно повезло, что его работы попали в 2002 году на «Арт-Манеж». Потом – что на выставку пришла вице-президент Ланта-банка Наталия Опалева, которой сразу приглянулся один из его женских портретов. И хотя поначалу она не собиралась ничего покупать, в конце концов решилась. Магическим образом сработало и то обстоятельство, что на портрете была изображена сама Полина Лобачевская в расцвете своей неотразимой демонической красоты, о которой в московских кинематографических кругах слагались легенды. Обе дамы сразу как-то нашли общий язык и понравились друг другу. Портрет был куплен. А потом в течение десяти лет Опалева приобрела несколько сотен зверевских работ, чтобы в конце концов открыть первый в России частный музей одного художника. Это ли не великая удача для Анатолия Зверева, который при жизни не то что музея – угла своего не имел!
…Мы сидим с Наталией Владимировной в кабинете ее офиса на Большой Ордынке. Из окон третьего этажа видны купола Кремля. На стенах нежно-сливочного цвета развешаны работы Франсиско Инфанте. Все пространство интерьера обустроено с продуманной и изысканной тщательностью: от обивки кресел и диванов до формы бронзовых светильников, от бутылок воды «Сан-Пеллегрино» на столе для переговоров до бронзовых объектов Андрея Бисти, выполненных из старых гвоздей и дверных ручек.
– Потрогайте их, – предлагает Наталия Владимировна, – они очень приятные на ощупь.
Действительно, тактильные ощущения довольно необычные: будто касаешься чего-то отполированного не резцом скульптора, а временем и природой.
Все коллекции собираются по-разному и с разными целями. Кто-то инвестирует деньги в расчете на будущие барыши. Кому-то важен престиж и непременное соседство на званом ужине где-нибудь в Музее Гуггенхайма с именитыми коллекционерами и разными звездами. А кто-то реализует свои застарелые комплексы несостоявшегося художника или смутные ностальгические воспоминания советского детства. Спрашиваю, рисует ли сама Наталия Владимировна. Или, может быть, в родне у нее были художники? Откуда вдруг такая страсть к изобразительному искусству?
– Нет, не рисовала никогда. Бог таланта не дал. Зато моя сестра стала профессиональной художницей. Мы с ней сейчас готовим ее первую персональную выставку. А мой дядя Николай Павлов был известным плакатистом в 1960-е годы. Хорошо рисует дочь. Но, похоже, любовь к изобразительному искусству во мне жила всегда. Не говоря о том, что эпоха оттепели особенно мне близка, потому что это молодость моих родителей. Разумеется, помнить ее сама я не могу, но ощущение внутреннего подъема, какой-то надежды, свободы совпадает по настроению с большинством работ, представленных в коллекции. Интересно, что, когда я стала ее собирать, родители очень живо откликнулись на мое увлечение. Выяснилось, какие-то из этих полотен они видели впервые на выставках 1960–1970-х годов, а теперь эти картины к ним вернулись, пробуждая множество разных воспоминаний.
И все-таки, почему Анатолий Зверев? Почему из всей плеяды великих шестидесятников она выбрала самого странного и маргинального художника? В ответ Наталия Владимировна говорит о своей эмоциональной с ним близости, какой-то стихийной талантливости, которую она сама, как человек системный и четкий, особенно остро чувствует. Потом появился азарт коллекционера, но практический интерес или расчет в этой ее эпопее с музеем находился всегда на последнем месте. Да и был ли он вообще?
