Кристин Лёненс: «Вслед за Эмбер». Новозеландская история любви

С того вечера она везде появлялась с ним. Они приходили вдвоем, на пару. Как тень, прилепившаяся к моему белому ангелу, он везде таскался за ней, куда бы она ни пошла. Иногда я задавался вопросом, что Эмбер сказала ему обо мне, как «объяснила меня» и то, что я «просто друг». Что я нищий сценарист, бедный студент, который ей как брат? Или, может быть, что у меня редкая болезнь и мне остался всего год жизни? Я чувствовал, что понравился Стюарту и он относился ко мне, по крайней мере вначале, как к протеже. Высокомерное «я — хозяин положения, ты — проигравший» выводило из себя, и, честно говоря, я не собирался вживаться в роль жалкой ручной собачки, которая переворачивается и притворяется мертвой по щелчку его пальцев.

Не раз Стюарт платил за меня, и я настоял, чтобы он прекратил. Но правда вот в чем: он делал это не из стремления покрасоваться или унизить. Не было это и попыткой купить мое согласие отстать от Эмбер. Не-а. Он искренне считал, что как старший товарищ должен платить, но у него все равно не было ни единого шанса помешать мне рассчитаться наличными за еду или общую выпивку, когда была моя очередь.

Так я мог высоко держать голову и надеяться, что Эмбер в итоге будет думать обо мне лучше. Но каждый раз она смотрела так, будто понимала, что именно я пытаюсь делать, и предпочла бы сберечь мои скромные банкноты c веерохвостками, стрелками и туи. Голуби или такахе* у меня в карманах не водились, чего не скажешь о нем. Сегодня можно расплатиться маленьким пластиковым прямоугольником или снять деньги в банкомате. Тогда приходилось идти в банк или на почту — за настоящими бумажками. Я считал и пересчитывал в уме. Не хотел спускать все за один присест, но и краснеть, вытаскивая в модном месте на их глазах одинокую мятую десятку, тоже. А если я не успевал и касса закрывалась до моего прихода, меня как будто отбрасывало обратно к старту в настольной игре.

Дважды, из заботы о моих финансах, она затаскивала нас в дешевые забегаловки, где было не развернуться, на каждом столике стояла покрытая жирными пятнами бутылочка с кетчупом и люди не скрывали голода. Должен сказать, Стюарт очень старался вести себя естественно в такой простой обстановке. Да, в подобных заведениях вы должны платить ПЕРЕД едой, чтобы никто не ушел, «забыв» о счете. Стюарт держал сэндвич с беконом кончиками пальцев, будто тот мог укусить его в ответ, и коричневый соус вытекал и плюхался вниз. В его мире бутерброды были закреплены шпажками — ничего никуда не уезжало и не сползало. Конечно, его педантичность могла бы сыграть мне на руку. Но он, такой хорошо одетый и воспитанный, из кожи вон лез, чтобы приспособиться, — и все это оборачивалось против меня. Стюарт выглядел любезным и благородным, когда успокаивал нас тем, что для него «весело и ново» то, как мы, молодые люди, «должны крепко держаться за еду, чтобы она не развалилась»! Я боялся, что аналогичные попытки с моей стороны подстроиться под его размеренные роскошные ужины не растопят сердце Эмбер и она целый день будет страдать от скуки и жажды из-за жирной пересоленной еды — своего рода отражения уровня жизни, который ждал бы ее со мной. Даже чайки, кружившие над мачтой его яхты в открытом море, были совсем не похожи на тех серых, привыкших выживать на улице чаек, которые маячили перед ее глазами, когда мы сидели на причале и наблюдали за большими судами, что приходили и отходили. Неправильные чайки.

Впрочем, новизна и привлекательность опыта бедного человека быстро сошли для Стюарта на нет. Наш последний низкобюджетный обед прошел в прокуренной забегаловке, и все, кто заходил туда, до конца дня пахли жареным луком. Думаю, поэтому Стюарт предложил заказать «всякое разное в формате тапас» и «посидеть на берегу». Я никогда раньше не слышал о тапас, но согласился с ним, делая вид, будто знаю, о чем он, — хотя ухмылка Эмбер красноречиво говорила, что я валюсь по всем фронтам. Когда мы добрались до пристани Принсес-Уорф, Стюарт выглядел не столько раздраженным, сколько не в своей тарелке. Сесть было негде, разве что примоститься на досках, и он ходил туда-сюда, стараясь не вляпаться в остатки чужого ланча, — так он старательно обошел огрызок яблока, а потом, подумав, поднял его за черенок и с отвращением бросил в урну. Что до Эмбер и меня, мы были молоды и нас не смущали эти недостатки жизни в обществе, поэтому мы плюхнулись на первое более или менее подходящее место. Мы были не одни. Офисные сотрудницы задрали юбки, желая получить больше солнца, белые воротнички закатали брючины, выставляя на обозрение волосатые ноги в не слишком эстетичных носках.

«Тапас» на деле значило, что мы поровну делили горячую картошку фри и фаршированные оливки. Также она получила жареный тофу, а мы с ним — фрикадельки и мидии на двоих. Стюарт то и дело присаживался на корточки возле нас, чтобы взять еду, а затем ел, прогуливаясь вдоль берега. Тем временем Эмбер, воспользовавшись моментом, легла на спину, тоже подтянув юбку. Она закрыла глаза от солнца и с настоящей страстью рассказывала о жеребятах — и коньки, и кобылки росли так странно. Сначала круп вытягивается выше, чем холка, говорила она, а спустя несколько недель холка уже выше крупа, и такие чудные качели продолжаются, пока лошадь не вырастает, все в ней становится сбалансированным и приобретает окончательную изящную форму. Эмбер говорила, а ее рука наклонялась то в одну сторону, то в другую, и я путешествовал взглядом по изгибу ее запястья, по расслабленной изящной руке, затем по голым ногам, гладким, как шелк. Будто мы вернулись туда, где остановились, когда были только вдвоем, а не я, она и он. Именно тогда я заметил, что Стюарт в итоге сел всего в нескольких метрах от лестницы, ведущей вниз, к плещущейся воде.

Думаю, к тому времени он все понял про мои чувства к Эмбер, понял, что происходило у меня в душе, поскольку после того, как я предложил ему жареные мидии, грубовато подкалывая: «Возьми, тебе будет полезно!», ответом мне был пристальный и проницательный взгляд его серо-голубых глаз. Вскоре Стюарт притворился, будто у него срочная работа, и хмуро уставился в документ, который вытащил из портфеля.

Эмбер старалась втянуть его в наш разговор, но в ответ слышала лишь невнятное «м-м-м, хм-м». Надоедливая чайка не отступала, хотя он несколько раз пытался прогнать ее. Она, вероятно привлеченная флуоресцентной зеленью раковины, еще раз шагнула к нему. Тогда Стюарт внезапно швырнул мидию прямо в птицу и рявкнул:

— Да подавись! Она твоя! Раз уж тебе так приспичило! — На последних словах его голос задрожал.

Вспышка гнева ошеломила Эмбер, она села и повернулась к нему. Ее подбородок задрожал, когда она уперлась взглядом в его каменное лицо, впервые увидев более твердую, бескомпромиссную часть Стюарта, благодаря которой, несомненно, он был успешен в бизнесе и которую он обычно не показывал. Я чертовски хорошо знал, что слова Стюарта были обращены ко мне, и не мог поверить, насколько явно он атаковал меня. Ну, не совсем открыто, но все же было очевидно. Вероятно, и им обоим тоже, они отвернулись в разные стороны и долго смотрели на резвящуюся пенящуюся воду. Мои глаза метали молнии. Следующие несколько минут были по-настоящему тяжелыми. Остатки тапас, лежавшие без присмотра на досках, снова и снова подвергались нападкам галдящих чаек, но никому из нас не было до этого дела.

*В Новой Зеландии на купюрах изображены местные птицы. Во времена действия романа на купюрах в один, два и пять долларов были изображены веерохвост, новозеландский стрелок и новозеландский туи соответственно. На купюрах в 20 и 100 долларов — голубь и такахе.