«Пацан — поэт. Настоящий поэт. Таких в наше время уже нету».
А ещё в наше время нету кодекса дворянской чести и секундантов. Да и Черная речка уже не пустая окраина Петербурга, а густо заселенный и живущий своей жизнью район. Места дуэлей Пушкина и Лермонтова обозначены обелиском, а вокруг причин и последствий этих дуэлей до сих пор вьется плющ неясностей, теорий и интриг.
Мы плетемся по изогнутым улицам небольшого приморского городка, где дома не выше нас, где с балконов от нас отворачиваются холмистые степи, где ветер треплет волосы и где от него надо прятаться за стенами, исписанными стихами.
Мы минуем центральную улицу и самый приличный ресторан, в котором пьют и работают самые неприличные люди. Мы сбиваем подошвы, проходим пристань, самолет, который больше никогда не взлетит, и идем к местному Диснейленду, над которым иногда свистит эхо сан-францисского прошлого. И еще — если прислушаться — до сих пор похрипывает джаз. Сейчас это кладбище утраченных надежд и устремлений, а тогда — место, где собиралась вся богема. И даже Леня Федоров из АукцЫона был здесь — «вот на этом диване, с водочкой».
Тут-то мы и застаем Мела, Кису и Хэнка — подростков, жизнь которых состоит из вейпов, айфонов, кулаков и неистового психодела. И, конечно, проблем самого разного калибра.
Мы застаем их в возрасте, который как бы обязывает воспринимать окружающую действительность слишком остро, даже гипертрофированно. Нервы у них словно оголенные провода, чувство справедливости обострено до предела, эмоции и реакции — термометр, который опускают в кипяток.
Одно неосторожное слово, задетое достоинство, оскорбление дамы, семьи, отца — и вот уже рыбацкая пристань, и вот уже пистолеты в руках. «Полюбить — так королеву, проиграть — так миллион». И только смерть может перекрыть бесчестье, и только кровь может смыть позор.
А когда мир айфонов и вейпов вдруг переплетается с миром винтажных револьверов и дуэльной чести, за этим, как минимум, хочется неотрывно наблюдать.
Относительно тихая и размеренная жизнь города внезапно рушится, когда в нее с вихрем и подобно смерчу влетает эксцентричный московский режиссер, больше напоминающий шарж на режиссера, нежели реального человека искусства. Впрочем, до человека искусства, как и до меланхоличного романтика и вечно молодого, вечно пьяного барда ему точно далеко.
Роман (актер Артем Ткаченко) — это ходячий digital, это агрессивный маркетинг, это фидбек вместо обратной связи, это флэт уайт вместо кофе с молоком. Это беспроводные наушники, это zoom, это бизнес-центра класса A.
Спилберг живет здесь и сейчас, живет по своим правилам, а точнее — совсем без правил. И, вроде как, всерьез считает, что люди вокруг него — это просто персонажи очередного рекламного ролика, просто вещи, которыми можно пользоваться, которых можно кидать, которых можно покупать и которыми можно крутить, как только вздумается. Кажется, именно он, а вовсе не Стас, видит окружающих брелками для ключей. Проникаться к нему совсем не хочется, потому что он слишком плоский, шаблонный, карикатурный и предсказуемый. И сделан он таким, надо сказать, вполне осознанно. А еще надо сказать, что наши эмоции могут распалиться от чего угодно, но только не от примитивной пустоты.
Мы восхищаемся героями и ждем справедливой кары для злодеев. Это в жизни. А в кино и в литературе все встает вверх дном. Мы можем не замечать героев, не ассоциировать себя с ними, не видеть в них ни честности, ни борьбы, ни силы. И при этом мы можем сопереживать злодеям, находить в них осколки своих мыслей, понимать их взгляды, слова и поступки.
И все же мы ощущаем какое-то волнительное замешательство, когда спустя два-три эпизода понимаем, что теперь за линией Рауля в исполнении Ивана Лаврухина мы наблюдаем с пульсирующим и постепенно разрастающимся любопытством.
И если сначала он нас пугает и вызывает необъяснимое желание убежать от него — при этом мы как будто продолжаем стоять перед ним как вкопанные и чего-то ждать — то на пике истории мы словно попадаем под действие злых чар, теряем бдительность и добровольно решаем остаться с ним в комнате один на один. Хотя причины, чтобы этого не делать, явно есть. Например, его трансформация, которая точно не такая, как у остальных персонажей. У Рауля эта трансформация обратная и в минус. Она все быстрее и быстрее стремится к той точке, где безумие окончательно смешивается с отсутствием эмпатии и тотальной вседозволенностью.
Нам не говорят о причинах напрямую, не рассказывают, почему Рауль такой. Но это и не нужно. Мы и сами можем догадаться об этом, можем сделать выводы или хотя бы накидать варианты.
И то, что мы не становимся свидетелями какого-нибудь исповедального монолога, кажется успешным и эффектным сценарным ходом. Потому что такой человек, как Рауль, не будет произносить вслух никаких исповедей. По крайней мере, точно не в первом сезоне.
Единственное, чего от него, может быть, и ожидаешь — нервного срыва, истерики, но обязательно в духе финальной сцены — с кровью, джокерской улыбкой и винтовкой.
В каком-то смысле финальную сцену и можно назвать срывом. Только в его случае срыв — это не тарелки, не столы и не стулья, летящие в стены.
Это безумие во взгляде и пуля в того, кому не повезет оказаться рядом. Курок такой человек с легкостью спустит, можете не сомневаться.
Рауль — это синтез американского психопата и Кевина, с которым что-то не так. Эти два образа синхронизируются, на них накладываются российские реалии, одиночество с солоноватым привкусом приморья и раскол внутри семьи.
Кстати о семье.
Великое всегда бьет точно в цель и говорит на языке, который вне времени. И даже те, кто не читал Толстого, или читал, но нехотя, пролистывая страницы и пропуская томные французские монологи, все равно слышали и знают, что «все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
А в этом городе, в котором сейчас так сыро, ветрено и часто штормит, несчастливой кажется абсолютно каждая семья. Даже если внешний лоск или хотя бы аккуратная неприметность пытаются убедить нас в обратном.
Взрослые здесь сходят с ума, каждый по-своему, в своем ритме и в своем темпе. Кто-то прячется в полумраке бара и срывает маску, когда на город опускается ночь. Кто-то уже давно потерял счет бокалам белого сухого. Кто-то тоже потерял счет, но не бокалам, а бутылкам, и не белого, а беленькой. Кто-то не смог оправиться от шока, зафиксировал свою травму и поселился в ней. А кто-то просто продолжает жарить мясо с закрытыми глазами. И открывает их в самый последний момент, когда по колено уже не море, а кровь.
На парадной лестнице семьи Кудиновых все также сладко и легко, как и в десертах их кондитерской. А вот на заднем дворе дома декорации совсем другие. Туда, кажется, свалили весь хлам, все претензии и упреки, которые на раз-два могут развалить образ идеальной семьи из рекламы зубной пасты.
А этого допустить нельзя. Вот она, эта зудящая мысль, от которой внутри у Стаса (актер Сергей Гилев) все чешется и рвется. Настолько, что его становится жаль. Но не той жалкой жалостью, которой люди обычно чураются и которую не хотят принимать, а жалостью какой-то другой, больше похожей на тихое сочувствие человека человеку.
Для него хочется автострады среди степей, внедорожника с шумоизоляцией и сумки, с которой он уйдет из дома еще до рассвета. И просто сядет и просто поедет. Туда, где его никто не знает. Туда, где он сможет вздохнуть полной грудью.
Его отношения с Игорем со временем превращаются в застрявший в глотке ломоть черствого хлеба. Игорь понять его не пытается, встать на его сторону не хочет. И Стас оказывается посреди двух огней. С одной стороны — жена, холод и нелюбовь, с другой — Игорь и комок проблем, который тет-а-тет и потихоньку не распутывается, а громко и напрямую с ним нельзя. И где-то сверху этого — бизнес и предвыборная гонка, объективы камер, журналисты, газеты, имидж-мейкеры и фотографы, которых Рауль, его старший сын, не стесняется слать в ж…. Впрочем, вы поняли.
Поэтому не мудрено, что дети, которые запутались в ролях и фигурах, взяли револьверы и решили свои проблемы сами.
Опять же — на револьверы и дуэль можно смотреть еще и как на дерзкий художественный оборот, на метафорическое высказывание, которое немного про подростковый бунт, немного про одиночество, немного про справиться самому.
А справляться самим приходится. Особенно Наташе (актриса Варвара Володина) и Анжеле (актриса Анастасия Красовская), у которых крышу сносит не меньше, чем у Мела, Генки, Хэнка и Кисы.
Анжела и Наташа в чем-то схожи. Обе вдруг замечают, что теперь из зеркала на них смотрят не девочки, а почти сформировавшиеся девушки. Обе начинают осознавать свою привлекательность и обе не знают, что им с ней делать.
С каждым эпизодом все больше и больше кажется, что их действия — особенно Анжелы — напрочь лишены логики и смыслов. Но потом всплывает вопрос. А можем ли мы требовать логики от Наташи, отец которой хоть и любит ее горячо и всем сердцем, но все-таки живет своей жизнью, балансируя между философией и бутылкой водки? А можем ли мы требовать смыслов от Анжелы, которая пытается справиться с отвращением к самой себе самым дурацким способом — выбивая клин клином? Мать не расскажет и совета не даст. Мать продолжает жить событиями той ночи, выбирая нижнее белье для своего насильника и пытаясь понять его мотивы. Точнее, вывернуть все наизнанку и истолковать их так, как хочется ей. Рауль-то ей прямо говорит — тоже захотел посмеяться.
Вот Анжела с Наташей и отталкивают тех, кого знают со второго класса, и идут к тем, кто в этой жизни уже что-то попробовал, и кто знает, что делать с их еще не до конца оформившейся сексуальностью.
Глеб Калюжный сделал Мела тонко чувствующим и меланхоличным романтиком, который, однако же, твердо держит револьвер в руках и смотрит таким же твердым и все понимающим взглядом.
— Твой город Питер, чувак. Там все такие.
Говорит ему Проповедник. А Проповеднику мы точно верим. Потому что знает и видел он явно больше нас. Может, поэтому и пьет. То пиво, то водку, но всегда обязательно что-то.
Дядя Саша (актер Александр Яценко) несколько смягчает уездный город N., делая его безобидным и даже кротким. А еще — совсем, кажется, не просыхает.
Спирт не «скотинит» Проповедника и не ожесточает его взгляд, а просто помогает ему мириться с обстоятельствами, хоть как-то существовать и на время забывать о том, что ходит он вообще-то по руинам и останкам былого успеха.
Да, водка его не зверит. Но подножку ставит. Алкоголь и наркотики это умеют. То ли из мести, то ли просто потому что умеют ждать и рано или поздно забирают свое.
И все-таки благодаря дяде Саше у нас есть шанс не сойти здесь с ума и не заблудиться в катакомбах. Образ если не городского сумасшедшего, то хотя бы вечно пьяного философа на время рассеивает плотный и вязкий туман, позволяет нам вынырнуть из соленого моря и глотнуть чуть-чуть воздуха.
«Черная весна» — полотно, на котором существует какое-то абсолютно невероятное количество персонажей. Персонажей детально прописанных и прорисованных, у которых есть не только скелет, но и мясо, и кожа, и даже шрамы. Здесь никого не бросили на обочине, для каждого нашли время и с каждым словно провели ночь, слушая, слушая, выкуривая сигарету за сигаретой, все жадно запоминая, записывая, кивая головой, прикусывая губу и закусывая коньяк лимоном, нарезанным не аккуратными дольками, а просто нарезанным, кое-как и впопыхах.
«Черная весна» — это летопись нашего времени. Только герой здесь не один, а целая галерея. Так что можно выбирать своего.
И готовиться к последствиям.