— Самое обидное в том, что мы — готовились! — женщина страдальчески сдвинула брови и одновременно подняла взгляд к потолку, как будто кто-то там наверху должен был учесть факт их подготовки и сделать какую-то скидку. Но почему-то не учел и не сделал. — Мы все образованные, культурные люди и понимаем: подросток — это очень непросто. Это перестройка, это физическая и эмоциональная нестабильность…

Если я правильно понимала ситуацию, подросток, о котором шла речь, сидел прямо напротив меня, на стуле, подобрав под себя ноги в красных кедах и иногда кидая на меня быстрые взгляды. Это была девочка лет четырнадцати-пятнадцати на вид, с длинной косой челкой, закрывающей пол-лица, и очень коротко подстриженным затылком. Стрижка ей шла, придавала капризно-озорной вид. Я приготовилась выслушать стандартный набор родительско-подростковых «терок»: не слушается, грубит, успеваемость поехала вниз, по ночам либо гуляет, либо сидит в социальных сетях, сделала татуировку, недавно нашли сигареты…

— Мы сейчас живем вчетвером — одни женщины. Отец Норы погиб в автокатастрофе пять лет назад. Мои папа с мамой давно в разводе, но Нора с дедушкой всегда хорошо общается… общалась. Еще есть моя бабушка, Норина прабабушка, ей в этом году 90 исполняется, но она совершенно не в маразме, сама себя обслуживает и еще нас всех пытается строить, бывший военный врач-невропатолог — она для дочери с рождения и посейчас чуть ли не лучшая подружка, всегда со всеми вопросами — к бабуле в первую очередь.

(Мне показалось, что здесь в материном тоне прозвучала плохо скрытая зависть — из всех женщин семьи дочь в конфидентки выбрала не ее, а авторитарную умную прабабку.)

Я работаю фармацевтом, бабушка тоже в аптеке подрабатывает, все близки к медицине. Нора у нас всегда была спокойная, вежливая, серьезная, всегда сама училась, разбирала все по учебникам, никогда не списывала, занималась современными танцами, училась играть на гитаре, любила читать романы. И подруги у нее были такие же. Никогда никаких проблем — ни в школе, ни дома. И вот мы ждали и были готовы: наступит подростковый возраст и все может измениться — и учеба, и общение, и интересы. Я много читала про подростков, ваши книги в том числе. Мы были готовы не давить, не скандалить, пытаться услышать, понять, помочь. Но ничего из нами ожидаемого не случилось…

Тут я, признаюсь, ощутила некоторую растерянность. Она что же, пришла мне жаловаться на то, что у ее дочки НЕТ подросткового кризиса? Мы, дескать, готовились, готовились, и все напрасно!..

— И что же вас сейчас беспокоит? — осторожно спросила я.

— Она все время плачет, — печально пожевав губу, мать наконец перешла к делу. — И ничего не говорит. Мы не понимаем, в чем дело. Может, вы разберетесь.

— Так. Давно плачет-то? — деловито поинтересовалась я, исподтишка разглядывая Нору. Нора по-прежнему так же исподтишка разглядывала меня.

— Уже полгода.

— Серьезный срок, — признала я. — Накануне и за это время снаружи ничего не поменялось?

— Ничего, — вздохнула мать. — Ни дома, ни в школе. Оценки такие же. Подружки те же, просто общается с ними меньше. Делает все то же самое. Танцы вот только бросила, но она и до этого собиралась, там уже теперь все младше ее, ей неинтересно стало.  

— Неудачный роман? По возрасту самое время.

— Я ничего такого не замечала, да она и сама отрицает.

— Нора, может быть, у тебя что-нибудь болит?

Девочка отрицательно помотала головой.

— Да мы сто раз уже ее спрашивали! — воскликнула мать. — И даже к врачу ее стаскали, сдали все анализы. Все в норме.

— У невролога были?

— У нас в доме свой невролог.

— Да, кстати, что говорит доверенное лицо Норы — прабабушка?

— Прабабушка говорит: дурь все это, пройдет, поменьше обращайте внимания. А как не обращать?

— Послушайте, ну опишите мне уже «это» как-нибудь.

Из описания выяснилось, что «не обращать внимания» на симптом Норы действительно затруднительно. Девочка может ни с того ни с сего заплакать, сидя за столом во время семейного ужина. Или смотря с бабушкой фильм-комедию. Или гуляя с матерью в Павловском парке. Или читая книгу. Или помогая прабабушке вылезти из ванной. На людях плачет практически бесшумно — просто текут слезы по щекам. Дома, заплакав, убегает к себе и там может рыдать. Утешать, расспрашивать — бесполезно, только еще хуже становится. Успокаивается сама, где-то через полчаса. Выходит, извиняется.

— А в школе как?

— Я осторожно учительницу расспрашивала — она вроде ничего такого не замечала. Но сказала: кажется, ваша девочка и вправду печальная какая-то последнее время. Но на успеваемости не отражается, а это для них главное.

— А что все-таки Нора отвечает вам на прямой вопрос: что случилось? Почему ты плачешь?

— Отвечает: не знаю. В последнее время: ну сколько можно спрашивать?!

Однако я порасспрашивала еще. Обеих. Единственная зацепка: где-то месяцев десять назад (то есть практически накануне возникновения симптома) у Норы начались менструации. Может быть, все дело просто во временных гормональных «качелях»? И тогда права прабабушка-врач: не приставать, не обращать внимания? Бывают же, в конце концов, просто слезливые люди. Но Нора-то никогда раньше плаксивой не была — это я у матери специально уточнила.

Оставался вариант «подростковые тайны». Семья о них может даже не догадываться. Тогда слезы — отчаянный призыв о помощи, но «открыть коробочку» у родных не получается.

— Придешь ко мне без мамы? — спросила я. На самом деле мне еще хотелось бы увидеть прабабку, но не тащить же в поликлинику девяностолетнего человека!

Быстрый взгляд, пожатие узких плеч:

— Приду, если надо.

***

Нора оказалась на удивление контактной. Мы обсудили подружек, мальчика из 11-го класса (нравится, но не обращает на нее внимания), мальчика из Нориного класса (пишет письма, предлагает встречаться), выбор профессии (хочет стать педиатром). Все это было так нормально, что я все больше склонялась к «чистой физиологии» Нориных рыданий.

Потом зашел разговор о прабабушке: она никогда никуда не спешит и все умеет объяснить.

— Повезло тебе.

— Да. Но она уже очень старая и скоро умрет. Я не знаю, как я без нее буду, — сказала Нора и заплакала. Вполне, на мой взгляд, уместно.

— Все умрут. Но, с другой стороны, она же у тебя вон сколько была и сейчас еще есть, — сказала я. — Это удача…

Я явно сказала что-то не то. Потому что тихий вежливый плач вдруг перешел практически в истерику. Ждать полчаса (со слов мамы) мне было неактуально, поэтому я набрала воды в игрушечную мисочку, поднесла поближе и ловким щелчком отправила часть воды Норе прямо в нос. Девочка чихнула, перестала рыдать, вытерла лицо ладонью и посмотрела на меня с удивлением.

— Полотенце вон там, — указала я. — Я помню свою фразу дословно. Либо «все умрут», либо «твоя удача». Что сработало?

— Первое, — сказала Нора и опустила голову.

— О! — обрадовалась я. — Экзистенциальный подросток! Тебя, как и Льва Толстого, гнетет то, что все мы смертны. Умрем — и никуда от этого не деться. И то и дело что-нибудь или кто-нибудь тебе об этом напоминает. Так?

— Не так, — Нора покачала головой. — Хуже.

— Куда уж хуже? — удивилась я. И тут же испугалась (почему-то у меня возникло дикое предположение, что девочка не мыслит своей жизни без прабабушки). — Ты что же, собираешься покончить с собой, не дожидаясь естественной кончины?

— Нет. Я думала, но потом поняла, что это ничего не решит.

— Слава богу, ума хватило, — проворчала я. — Ну расскажи уже. Прабабушка — ее смерть — всехняя смерть — это понятно. А дальше? Ты-то тут с какого бока?

Нора начала говорить сбивчиво и невнятно, но постепенно нашла ось повествования и успокоилась. Я слушала со все возрастающим изумлением. Конечно — прабабка. Мыслит все еще ясно — и системно. Сила мозгов старого человека: от анализа к синтезу.

Нора — подросток, переход из девочки в девушку, новые отношения со своим меняющимся телом. Серьезная, думающая девушка сразу вычленяет негативную проблематику: все это как-то нелепо, неловко, некрасиво, больно, грязно. Зачем это именно так? Почему? Большинство замыкаются в себе (или — теперь — лезут в интернет), но у нашей героини есть прабабушка. Прабабушка на своем пороге между жизнью и нежизнью уже прошла все кризисы, решила все проблемы и охотно и даже весело делится с правнучкой. Наше тело — это одежда. У тебя вот сейчас нарядов много, а когда я росла — у нас у каждого из шести детей по одному платью было, по одной паре обуви, и это считалось — хорошо, богато. Мы платье берегли, сменить-то не на что. Может, потом, когда наука еще вперед пойдет, люди и тела менять научатся, как сейчас одежду меняют, это я не знаю, а пока — так. Когда обновку покупают, сначала к ней привыкнуть надо, обмять под себя, неловко в новом. Потом привыкаешь. С телом так же. Когда малыш только в нем поселился, видела, как он неловко ковыляет, хватает все — это он свое тело обживает, привыкает к нему. И все ловчее и ловчее делается. Потом привык уже — детки такие ладные да ловкие бывают, а тут бац — одежка-то меняется, пора уже в длинных штанах ходить, или вообще в корсете — я их еще помню, кстати, сама не ходила, но в усадьбе на чердаке видала. Вот у тебя сейчас так — одежка поменялась, потому что пора тебе уже к размножению готовиться потихоньку. Сейчас тебе опять в новом наряде неловко, конечно, но привыкнешь, обомнешься и еще так франтовато носить будешь, что все заглядятся — не волнуйся. Ну и еще надо понимать, что одежда, которую каждый день носят, каждый день и снашивается. И наше тело также. Вот твое новенькое еще, молодое, а мое уже совсем сносилось, до дыр — самой непонятно, как я в нем держусь еще. Ты старух мертвых еще не видала, наверное, а я-то по профессии и по жизни много раз. И каждый раз смотришь и удивляешься: и как это она в этом еще вчера жила? В нем же и жить негде — такое все сношенное. Но снашивается оно не сразу, конечно, а постепенно — тут хрустит, там опустилось, там потрескалось, тут сморщилось… И в любом это заметить можно, посмотри хоть на бабку твою, хоть на мать, хоть на любого человека. Нормальный процесс. Остановить его нельзя, да и не нужно вовсе, главное — отведенное тебе сполна прожить.

— Бабуль, а когда одежда совсем сносилась, куда тот девается, кто ее носил? — спросила внимательно слушающая Нора.

— На помойку, в компост, куда ж еще! — бодро ответила старуха, которая по мировоззрению, видимо, была атеисткой. — Надо же новым людям место освободить, чтоб они тоже свою жизнь жили и своим радостям радовались! Жизнь вперед идет, и это правильно. Мне вот на помойку в самый раз, а тебе жить и жить…

На том разговор, в общем-то, и закончился. А дальше… Дальше серьезный, вдумчивый и экзистенциально озабоченный подросток Нора полгода жила среди гардероба, в котором висели на плечиках или ходили взад-вперед платья разной степени изношенности.

— Пятки на пляже, — сказала девочка. — Мы отдыхать на море ездили. Вот они все лежат, и у всех почти они такие желтые и потрескавшиеся, как будто уже немного неживые. И ногти. Только у маленьких не так. И еще мне кажется, что мама каждый день стареет.

— А бабуля небось нет? — усмехнулась я. — Как огурец сморщенный, ага?

— Да, пожалуй, она-то уже не меняется… — задумчиво протянула девочка.

И что, спрашивается, я могу с этим сделать? Люди смертны, тела снашиваются, никак в этом с остроумной старухой не поспоришь. А девочка видит воочию, как они изнашиваются прямо у нее на глазах, и плачет, плачет…

Подобное вытесняется подобным? Не помню точно, кто и как именно это сформулировал, но попробовать-то можно?

— Людей всегда занимал вопрос конечности их земного бытия, — сказала я. — И они по этому поводу очень много всего придумали. У твоей бабушки — авторский проект, и это очень-очень круто. Но будет нечестно, если ты его прямо вот так целиком и неизменным себе заберешь. Это как списать на контрольной. Придется тебе своими мозгами поработать.

— Это как? — спросила Нора.

— А вот так! — ответила я.

В последующие несколько встреч мы вспоминали и разбирали самые разные системы. Признаюсь: для подготовки я пользовалась «Энциклопедией мифов». От себя я пропагандировала «Поля Верхней Охоты». Норе «поля» не нравились, она почему-то отстаивала хинаяну как путь независимого и мирского совершенствования личности без стремления в нирвану (очень сомневаюсь, что кто-то из нас понимал толком, в чем там суть).  

Потом зашла мать и сказала, что уже две недели Нора не плачет. Спросила, что мы с ней делаем. Я, подумав, ответила, что занимаемся экзистенциальной философией. Она уважительно покивала и больше ничего спрашивать не стала.