— Я к вам… я к вам… Да я, собственно, и сам, кажется, не знаю, зачем я к вам, — крупный, что называется «видный» мужчина с досадой тряхнул головой.

— Пойдете домой? — чуть-чуть смягчив улыбкой наезд, спросила я.

Он с готовностью, открыто улыбнулся в ответ.

— Да нет, это уж совсем глупо выйдет. Просто не знаю, как сказать, да и звучит оно как-то… В общем так: моя старшая дочь — ей 22 года — обвиняет меня в том, что я — идеальный отец.

— Именно обвиняет? — уточнила я.

— Именно.

— Неожиданно, — признала я. — Мне бы хотелось поговорить с девушкой, выдвигающей такие обвинения.

— Да без проблем! — с готовностью откликнулся мужчина. — Мы в десяти минутах отсюда живем. Сейчас я Люсе позвоню, если она еще из дома не ушла, так минут через двадцать и подойдет.

— Звоните, — согласилась я. — А пока она идет, вы мне расскажете, что происходит.

* * *

У них была очень хорошая семья, все знакомые прямо завидовали и этого не скрывали. Познакомились в институте, влюбились — он пылко, она — всерьез. Поженились, почти сразу родилась Люся, спали и нянчили по очереди, и по очереди писали два диплома. Защитились, стали работать инженерами, ходили в походы, плавали на байдарках, он играл на гитаре, она, положив голову ему на плечо, пела. Ночью в постели, когда спали, держались за руки. Так и просыпались. Сразу хотели еще одного ребенка, но не получалось. Она сказала: это из-за меня. Лечилась. Он ничего не спрашивал, чтобы она не почувствовала вины. Вторая дочь, Олечка, родилась спустя семь лет. Они были счастливы.

Он видел, когда ей тяжело, помогал во всем: купать, кормить, водить Люсю в школу, в кружки, продукты, помыть, приготовить, — ничего не было для него проблемой. Это же их общая семья, общее счастье. Она говорила «люблю» как в первый раз, смотрела на него лучащимися глазами…

Когда она умерла, ее лучшая подруга (мать-одиночка с двумя неудачными браками) сказала ему на поминках:

— Ну, Витька, все! Не верю я больше ни в какого бога. Если уж он вас разлучил и девчонок сиротами оставил, так лучше бы ему, подлецу, и не бывать на свете. Вы ж с Машкой как по радуге шли, а я на вас смотрела и понимала: правильно мир устроен, есть на свете счастье. А теперь куда ж мне податься?..

Где-то чуть больше чем через полгода молодая симпатичная сотрудница в его проектном институте покраснела как маков цвет и сказала: Виктор Анатольевич, нельзя же так! У вас же дети! Они не должны в мавзолее расти, им радоваться надо. Весна вот. Давайте съездим на природу.

Так и сказала: «съездим на природу». Он чуть не заорал на нее, но сдержался и подумал: ведь она права во всем и хочет хорошего. Другие-то вот вообще шарахаются, не понимают, как с ним теперь, а она — решилась.

Поехали на природу. Там цвели пролески, сотрудница натужно смеялась и играла с Олей в мяч на берегу реки. Он привычно, как робот, развел костер, пожарил шашлыки, с приклеенной улыбкой пригласил всех к импровизированному столу, протянул руку, помог сотруднице усесться с Олей на руках…

— А ты маму уже забыл, да? — прошипела Люся ему в ухо. — Быстро же ты…

Он отшатнулся.

— А ты теперь будешь моей мамой?—– спросила Оля, поудобнее умащиваясь на коленях молодой женщины и заглядывая той в пылающее от смущения лицо.

Нет! — решил он после того выезда. Никаких больше игр. У меня — дочери, дети. Это главное. Женщины же справляются в аналогичной ситуации. Значит, и я научусь. Да я практически уже все и умею. Главное — не паниковать.

Научился, приспособился на удивление быстро. Первые два года приезжала на зиму его мама из Барнаула. А потом он ей сказал: не надо, я справляюсь, я же вижу, тебе тяжело здесь, и отцу там с хозяйством, пусть лучше девочки к вам на каникулы ездят.

Он заплетал косички и завязывал бантики. Пек с девочками печенье и играл в футбол. Они ставили спектакли с их друзьями и ходили в походы с палаткой. Катались на лыжах, коньках и скейтбордах. Он помогал им делать математику и никогда не ругал за двойки. Может быть, поэтому обе девочки учились самостоятельно и хорошо. Ездили на море смотреть дельфинов и завели черепаху и котенка. По вечерам вместе готовили ужин, а потом они садились по обе стороны от отца, он их обнимал и — либо разговаривали обо всем на свете, либо просто смотрели и обсуждали фильм. Он все еще горевал по своей умершей жене, но в общем считал себя счастливым человеком.

За эти годы у него, конечно, случалась какая-то личная жизнь (ведь иногда девочки на два месяца уезжали в Барнаул), но все это быстро кончалось и с семьей не пересекалось категорически. «Я не хочу девочек напрасно волновать», — спокойно объяснял он своим подругам. Девочки не волновались, они привыкли, что папа принадлежит им. Люди вокруг умилялись-восхищались, кто удивлялся, кто-то крутил пальцем у виска. Он привык и не обращал внимания.

Люся благополучно закончила школу, никаких особых увлечений у нее не было, и на семейном совете решили: пусть будет специальность инженера-строителя, как у родителей — чем плохо? В институте училась хорошо, была дружелюбной, общительной, были подруги, какая-то общественная жизнь. Кавалеры? Кто-то звонил, приглашал на свидания. Она не рассказывала, он не лез — взрослая уже девушка.

Но что-то явно происходило. Однажды застал старшую дочь безутешно рыдающей — сердце упало, а потом бешено заколотилось где-то в районе горла и сами собой сжались кулаки: кто обидел кровиночку?! Так и спросил:

— Люся, тебя кто-то обидел?

— Не-е-ет! — прорыдала дочь и закрылась в ванной.

Пробовал спрашивать у Оли — несмотря на разницу в возрасте, сестры были достаточно близки.

— Да я сама не знаю! — пожимала плечами дочь-подросток.

В конце концов ситуация все-таки разрешилась и на вопрос: «Люся, да что не так? Скажи, я же не чужой тебе человек!» — последовал крик: «Это ты, ты во всем виноват!»

* * *

Тут как раз и Люся пришла. Тоже высокая, белокурая, красная помада, голова откинута назад.

— Мне выйти? — спросил мужчина.

— Выйди! — сказала дочь.

Спутанные объяснения. Долго. Суть, впрочем, укладывается в три строчки. У нее нет никакой нормальной личной жизни. У всех вокруг есть, а у нее — нет. Она уже давно поняла: это из-за отца. Она всех с ним сравнивает и никто, никто — даже близко не стояло. Они все по сравнению с ним маленькие, глупые, слабые и ничего не понимают. У ее институтской подружки отец пьет и вообще с ней никогда не разговаривал, так вот у нее в том месяце свадьба с хорошим парнем, и она его любит, а школьная подружка так и вовсе уже ребеночка родила. А у нее — ни-че-го. И дальше так будет. И всегда. А-а-а-а…

— Так. А что ж он должен был сделать-то, по-твоему? Пить, молчать и вас с сестрой время от времени поколачивать? — спросила я.

— Ну, я не знаю, — несколько сбавила обороты Люся. — Жениться, наверное. Тогда у нас была бы мачеха, мы бы с ней воевали помаленьку… Может, у них еще кто-нибудь родился бы, мы бы тогда его ревновали, да и забавно. А то мне тут Олька говорит: слушай, у тебя переходный возраст был? Я говорю: кажется, нет. Она говорит: и у меня нет, даже обидно как-то, все вокруг с родителями ругаются, а мне с кем? С папой невозможно. Его жалко. Может, с тобой? Я говорю: вот только твоего переходного возраста мне и не хватало!

С юмором у них в семье все в порядке — и то хорошо.

* * *

— Что я сделал не так?

— Да все так. Вы сделали вообще лучшее из возможного, немногие мужчины такое смогли бы. Но при этом вы как бы остановили течение жизни — своей и дочерей. Они теперь как осы в патоке — не знают, как выбраться. Выбираются, бегут ведь от тесного, от уже ненужного, от того, что перерос. А как можно перерасти то, что вы создали для них? И еще учесть, что вы — мужчина, а они — девушки…

— Что же делать?

— Выходить самому, конечно.

— Как?

— А я почем знаю? Это же ваша жизнь.

* * *

Очень возбужден.

— Представляете, вот та подруга жены, про которую я вам рассказывал, лучшая, со школы, она знаете что мне сказала?!

— Нет, конечно.

— Маша, оказывается, перед смертью просила ее девочек и меня… ну… подобрать, что ли… И она ей обещала! Я говорю: «И чего ж ты обещание-то не сдержала?» А она мне: «А ты что, не помнишь, как пьяный вдребадан мне звонил и про “поездку на природу” рассказывал, рыдал и клялся, что больше никогда, что тебе это не нужно, и девочек тоже мучить никому не дашь… Ну, я тогда и решила, что тут Машка — светлая ей память! — все-таки ерунду какую-то спорола. Ну да в таком состоянии оно и понятно, чего только не придумаешь. И я же, помнишь, тогда сразу очередной раз замуж пошла, чтоб забыться…»

А потом мы с ней еще поговорили, и она сказала, что это нас обоих, если по христианству считать, гордыня подвела. Мы оба решили, что вот мы такие — сам с усам, и все так и сделали, а Маша, даже умирая, была мудрее нас обоих. Как вы думаете, она права?

— А подруга-то эта сейчас как, замужем или в промежутке? — деловито спросила я.

— В промежутке, — усмехнулся мужчина.

— Ага, — сказала я и усмехнулась в ответ.

— Мы вот с ней решили молодость вспомнить, Машку нашу. Еще двух наших старых друзей с детьми позвали, в поход сходили. Оля с ее сыном уже чуть не подрались…

— Переходный возраст начинается, — вздохнула я.

— …а Люська меня в сторону отвела и говорит: пап, ты с ума сошел, она ж для тебя старая, ты же у нас крутой, можешь себе и помоложе найти…

— Какая заботливая девочка!

Он засмеялся, словив иронию.

— Вы думаете, у нас может что-нибудь выйти?

— Не знаю. Главное, что вы все идете вперед.