Я замолчал в свой 27-й день рождения, когда понял, что открываю рот, только чтобы поныть или сказать гадость. Я поливал дерьмом всех, кто попадался мне под руку, хотя поливать стоило только себя.

Шел 1973 год, разгар вьетнамской войны, непростой период для США. Среди хиппи тогда в моде было движение «Назад к земле» (Back-to-the-land-movement), суть которого сводилась к тому, чтобы уходить из городов в деревни и там друг друга любить. Хорошая мечта, но воплотить ее было сложно. Мечтатели не понимали, сколько на земле работы, и когда доходили до деревень, начинались споры. Спорили все — и я больше всех, потому что у меня была ужасно низкая самооценка. Не в последнюю очередь из-за того, что я был черным: закон о гражданских правах 1964 года, конечно, поставил расовую сегрегацию вне закона, но одно дело — принять закон, а другое дело — изменить мышление людей. Даже спустя десять лет после принятия этого закона я чувствовал себя второсортным. Это сейчас у темнокожей молодежи есть герои — Барак Обама, другие политики, спортсмены, музыканты. А тогда у нас не было примеров для подражания, мы не верили в то, что можем стать кем-то стоящим. Я все время орал, самоутверждался за счет других, нес хрень и врал. Например, если кто-то говорил: «А я играю на банджо», я отвечал: «Да я в сто раз круче тебя, потому что не только играю на банджо, а еще подписал вчера контракт со звукозаписывающей компанией, понял? Нет, ты понял или нет?» — хотя никакого контракта, конечно, не было.

[blockquote]В день своего 27-летия я решил сделать всем подарок и помолчать. Моя девушка была в восторге. На следующий день я проснулся и понял, что не хочу говорить — не вижу в этом смысла[/blockquote]

За год до того, как замолчать, я стал совершенно невыносимым. Это произошло после того, как я стал свидетелем столкновения нефтяных барж в заливе Сан-Франциско в 1971 году. Утечка была около 3 млн литров. Я смотрел на это пятно, на мертвых рыбок и птичек и был возмущен до предела. Особенно меня расстроили птицы: я рос в Филадельфии, и они были моими самыми большими друзьями — единственными животными в большом городе, с которыми я мог пообщаться, когда меня доставали люди. Я сказал: «Ребята, я больше никогда не сяду ни в машину, ни в другое средство передвижения с мотором», — и стал ходить пешком. Но мне казалось, что этого мало — надо еще всем рассказывать, какой я умница. И я выносил всем мозг и говорил много пустых слов. Приятели, бывало, проезжали мимо меня на машине и звали: «Джонни, запрыгивай к нам». Я отвечал: «Не могу, спасаю планету». А они: «Да ты же просто хочешь, чтобы мы чувствовали себя говном». Это была правда. И еще я думал, что, когда начну ходить пешком, все возьмут с меня пример. Я позвонил родителям и сказал: «Мам, пап, я больше не катаюсь на машине и я счастлив». Мама ответила: «Если ты был бы счастлив, тебе не нужно было бы об этом говорить».

В день своего 27-летия я решил сделать всем подарок и помолчать. Моя девушка была в восторге. Весь день я провел на пляже, молча. На следующий день я проснулся и понял, что не хочу говорить — не вижу в этом смысла. Когда ко мне обращались, я показывал жестами — рот зашит, извините.

[blockquote]Спустя пару недель ребята заволновались. Моя девушка стала просить, чтобы я сказал хоть слово. Папа прилетел первым самолетом, он думал, что я связался с какой-то сектой[/blockquote]

Первую неделю всем было дико весело от того, что Джонни наконец заткнулся. А я вдруг понял, что стал слушать, что говорят другие. Это был странный опыт: раньше во время беседы я говорил сам, а потом вместо того, чтобы слушать, что говорит собеседник, готовил свою следующую реплику. Слушать собеседника? Нет, никогда.

Спустя пару недель ребята заволновались. Моя девушка стала просить, чтобы я сказал хоть слово. Я отправил родителям письмо, в котором рассказал, что молчу уже три недели и подумываю промолчать целый год. Папа прилетел первым самолетом, приехал ко мне домой, сказал, чтобы я сел к нему в машину и немедленно отправился вместе с ним в его гостиничный номер. Он думал, что я связался с какой-то сектой. Я показал папе, что пойду пешком. Когда мы вошли в его номер, он закрыл дверь, посмотрел на меня внимательно и сказал: «Ну, сынок, теперь ты можешь мне все рассказать». Я молчал.

Мне нравилось молчать — это приносило покой. Только один раз я случайно проговорился — после шести месяцев молчания наступил незнакомцу на ногу и сказал: «Извините».

С работы пришлось уйти: кому нужен музыкальный продюсер, который молчит? Но в те годы можно было прожить и без работы. Мы с моей девушкой перебрались в глубокий лес. Тогда легко можно было найти какое-нибудь жилье, хотя бы дом без воды и света. Один раз мы решили навестить друзей в Сан-Франциско — на то, чтобы выйти из леса, погулять с друзьями и вернуться, у нас ушло все лето.

Фото из личного архива
Фото из личного архива

Моя девушка была со мной заодно, пока я не предложил ей дойти из Калифорнии в Орегон — я собирался там учиться, хотел получить степень бакалавра по экологии. Она сказала, что это перебор, что она просто хочет кататься на машине и жить нормальной жизнью, — и я пошел в Орегон один. Я прошел 500 миль за месяц, зашел в деканат университета в Эшленде, показал там газетную вырезку, в которой была описана их программа, и объяснил жестами, что хочу принять в ней участие. Когда пару лет спустя родители приехали на мой выпускной, папа сказал: «Сынок, мы тобой гордимся, но ты уже какой год молчишь и не ездишь на машине — что ты будешь делать со своим дипломом?»

Я закинул рюкзак на плечо и отправился путешествовать. Зарабатывать деньги на карманные расходы было не сложно — можно было наняться на устричную ферму, или покосить газон, или разгрузить грузовик. О деньгах без труда удавалось договориться на пальцах.

Через несколько месяцев после получения диплома я вернулся в Калифорнию и устроился в помощники к судостроителю — я хотел научиться строить корабли. Начальнику нравилось, что я молчу, он говорил, что я его лучший ученик, потому что я умел молча внимательно смотреть за ним, понимать, повторять и не докучать.

[blockquote]У меня было 13 учеников и наши уроки были довольно смешные: мы собирались в круг, и я показывал все на пальцах. «Что он хочет сказать?» — «Не знаю, вроде он что-то говорит про сплошную лесосечную рубку»[/blockquote]

Я соорудил свою первую лодку, покатался на ней, а потом пошел в Монтану, в университет города Миссула, где присмотрел магистерскую программу по экологии. За два года до этого я написал в тот университет письмо, предупредив, что приду. И когда я добрался, университет взял на себя оплату моего обучения, хотя магистерские программы стоят тысячи долларов. В свободное время я вел уроки. У меня было 13 учеников. Эти уроки были довольно смешные: мы собирались в круг, и я показывал все на пальцах. «Что он хочет сказать?» — «Не знаю, вроде он что-то говорит про сплошную лесосечную рубку». — «Да, да, сплошная лесосечная рубка». — «Нет, ребят, смотрите, он же показывает ручную пилу, а значит, говорит про селективное разреживание древостоя!»

Спустя два года я получил диплом магистра и пошел дальше.

В десятую годовщину своего молчания я захотел поговорить. Я хотел почувствовать, что молчу по доброй воле, что это не тюрьма. Я позвонил маме — она подумала, что это мой брат. Мне пришлось рассказать ей историю, которую знали только мы двое: пару лет назад мы вместе ехали на лифте, я молчал, а мама сказала: «Если бы ты действительно так сильно заботился об окружающей среде, ты бы не катался на лифте». Только после этого мама поверила, что это я.

[blockquote]Смешно, что человек, который долгое время болтал всякий бред, хотел дорогую одежду и машину, замолчал и много лет ходил пешком[/blockquote]

Временами мне бывало одиноко. Но ведь одиночество — это часть человеческой жизни. Иногда я уходил в лес на пять недель, а когда выходил оттуда и видел людей, испытывал радость. Нужно научиться жить в лесу одному, научиться любить свое одиночество, тогда и другие люди смогут тебя полюбить. Если ты сам себя терпеть не можешь, чего ждать от других?

Я оставался только с теми людьми, которые принимали меня молчаливым. От других людей я уходил. Когда мое молчание становилось в тягость другим, я уходил. Бывало, что до меня докапывались в случайных барах. Тогда я просто доставал банджо и начинал играть. Или улыбался.

[blockquote]С девушками у меня проблем не было — они обожали меня такого молчаливого. В отношениях слова не нужны, все самое важное в них — невербальное[/blockquote]

В конце 1980-х я дошел до Висконсинского университета в Мэдисоне — мне захотелось написать научную работу про нефтяные пятна, и я защитил по этой теме PhD. Так что когда в 1989 году случился «Эксон Вальдес» (авария танкеров компании Exxon у берегов Аляски, в результате которой в океан вылилось более 40 млн литров нефти. — Прим. ред.), меня немедленно взяли на работу в Службу береговой охраны США, чтобы я писал нормативы для сотрудников — как бороться с нефтяными пятнами. Я проработал год, уволился и пошел дальше.

Не могу сказать, что, пока я молчал, я сделал какие-то невероятные открытия. Чаще всего я просто наслаждался природой и слушал людей. Смешно, что человек, который долгое время болтал всякий бред, хотел дорогую одежду и машину, замолчал и много лет ходил пешком.

[blockquote]Я вышел на сцену и сказал: «Спасибо, что вы здесь». Я не узнал свой голос, рассмеялся и подумал: «Бог мой, это кто только что мои мысли озвучил?» [/blockquote]

С девушками у меня проблем не было — они обожали меня такого молчаливого. В отношениях слова не нужны, все самое важное в них — невербальное. Когда я входил в очередной поселок, девушки довольно быстро узнавали, что я тот самый парень, который не ездит на машине и молчит, — новости прилетали из соседних деревень, которые я уже прошел. Те, которые в первую очередь думали: «Если он молчит, как же он будет мне делать комплименты?» — мной не интересовались, и это упрощало жизнь: оставались только те, которые думали: «Какой он интересный, хочу узнать его получше».

В 1990 году я дошел до Вашингтона, где меня пригласили выступить на празднике «День земли». Я вышел на сцену и сказал: «Спасибо, что вы здесь». Я не узнал свой голос, рассмеялся и подумал: «Бог мой, это кто только что мои мысли озвучил?» Мой папа, сидевший в зрительном зале, закатил глаза: «Ну, Джонни точно чокнулся», а мама закричала: «Аллилуйя, Джонни заговорил!»

[blockquote]Со временем я понял, что человеческая речь — как музыка, и чтобы доносить смысл, иногда достаточно такой обычной бессмысленной мелодии за обеденным столом с приятным человеком[/blockquote]

За 17 лет я прошел страну, стал PhD, написал книгу, перезнакомился с тысячами людей, сыграл миллионы мелодий на банджо и столько узнал о планете и загрязнениях, что мне показалось, будто мне есть, наконец, что сказать. Я выступил в Вашингтоне, а потом уплыл на паруснике в Карибский залив. Я прошел пешком по всем островам, добрался до Венесуэлы, провел там пару лет, пока в 1994 году на границе с Бразилией не сел в автобус — я не хотел, чтобы и ходьба стала для меня тюрьмой, и решил, что пора двигаться дальше.

Последние 20 лет я преподаю экологию в университетах и стараюсь внимательно слушать, что говорят другие. Каждый год я устраиваю себе четырехдневки тишины. Когда я только начал говорить заново, я решил, что это будут только важные вещи. Но со временем понял, что человеческая речь — как музыка, и чтобы доносить смысл, иногда достаточно такой обычной бессмысленной мелодии за обеденным столом с приятным человеком. Если говорить только важное, сосредотачиваться только на умных вещах, то лишаешь себя концерта.