Зачем заключенные наносят себе увечья

Начало цикла читайте здесь:

Зачем осужденные объявляют голодовки, режут вены и вспарывают животы? Где находится предел человеческого терпения? Что вынуждает людей идти на такие отчаянные поступки?

С Андреем К. я познакомился в колонии общего режима. Его живот от края до края пересекал чудовищного вида глубокий шрам, небрежно заштопанный широкими стежками. Находясь в СИЗО, он заточкой разрезал себе живот, чтобы остановить беспредел. Его били, пытали, заставляли признаться в преступлениях, которых он не совершал. Обычная в общем-то для России история.

Однажды в колонии ко мне подошел один заключенный за советом. Местные оперативники, предварительно его избив и пригрозив изнасиловать, предложили товарищу выгодную сделку: взять на себя вину в некотором преступлении. «Что тебе стоит, — убеждали его оперативники, — много не добавят, максимум полгода! А мы тебя на УДО отпустим».

И действительно, всем же будет хорошо! Оперативники получат премию и очередное воинское звание за хорошую работу, а осужденный выйдет раньше на свободу.

[blockquote]— Потом я повесился, — обыденно ответил Андрей.[/blockquote]

Рецидивист, недавно освободившийся из мест лишения свободы, Андрей был удобной целью и легкой добычей. Его заставляли признаться в убийстве. Особого выбора у него не было. Разрезав живот, он вывалил свои кишки. Это не была попытка самоубийства, а лишь отчаянный поступок, чтобы уехать из СИЗО в больницу. Надо сказать, что о пытках в этом заведении, расположенном в поселке Пакино Владимирской области, ходили легенды. Андрей был далеко не единственным заключенным, решившимся на такой поступок. Его история произвела на меня сильнейшее впечатление. Я был потрясен. Тогда я еще не мог предположить, что смогу решиться на подобный поступок, а Андрей в некотором роде станет моим наставником и идейным вдохновителем.

— Главное — не повредить кишки, — учил меня он, — и не ешь много, резаться надо на голодный желудок!

— А что было потом, когда тебя заштопали? — поинтересовался я.

— Потом я повесился, — обыденно ответил Андрей.

От осужденных я слышал много историй о разрезанных венах, вспоротых животах, перерезанном горле. Кто-то это делает для вида, а кто-то с самыми серьезными намерениями и далеко идущими планами. Как правило, зэки калечили себя, чтобы уехать из зоны и попасть в тюремную больницу. История знает массу более экзотических способов покалечить себя: заключенные глотали гвозди, иголки и прочие предметы. Проглотишь — и тебя спасет только операция.

***

В связи с изменениями в законодательстве у меня неожиданно снизился срок, изменился режим и появилась теоретическая возможность условно-досрочного освобождения. Из колонии строгого режима меня перевели в колонию общего режима в город Владимир, где у меня началась самая настоящая война с администрацией. Отпускать меня на УДО тюремщики категорически не хотели. Стоило мне написать ходатайство на УДО, как я сразу превратился в нарушителя режима. С такой вопиющей несправедливостью смириться я не смог и подал на администрацию в суд, пытаясь оспорить наложенное на меня взыскание. Такого тюремщики не прощают. Был разыгран целый спектакль, и у меня появилось еще два взыскания. Но и этого им показалось мало. Со мной решили расправиться руками заключенных, настроив против меня весь отряд. Мужиков, бесплатно вкалывающих день и ночь, лишили возможности дневного отдыха, свалив все на меня.

— Все ваши проблемы из-за Переверзина, — объявили тюремщики всему отряду. — Это он чем-то недоволен и жалуется на нас! Вот с ним и разбирайтесь!

Ко мне потянулись гонцы.

— Не надо ставить личное выше общего, из-за тебя страдает весь отряд, — пытались убедить меня зэки. Начались провокации. Меня хотели спровоцировать на драку с другими заключенными, избить и добавить срок.

Понимая, к чему все идет, и ни секунды не сомневаясь в реальности угроз, я принял решение. Хотелось жить, но жалобу из суда отзывать я не собирался. Что делать? Надо было срочно сделать так, чтобы меня увезли из этой ненавистной колонии.

[blockquote]«Владимир Иванович», — ору я и выхожу из строя, считая шаги[/blockquote]

Я долго ломал голову, на каком способе остановиться, и после глубоких раздумий сделал нелегкий выбор. Меня терзала мысль о том, что подумает мой сын, если попытка окажется неудачной, а точнее, слишком удачной. Я не хотел, чтобы меня считали самоубийцей. Мой план был расписан буквально по шагам.

Осуществить задуманное я решил на вечерней проверке. Был сумрачный зимний день, шел мокрый снег. В ожидании звонка осужденные спокойно прогуливаются по небольшому дворику. Зазвенит звонок, зэки встанут в строй, и начнется проверка. Я спокойно прогуливался среди зэков и делал вид, что участвую в разговоре. На самом деле я не слышал, что они говорят, я был весь в своих мыслях и планах. Под застегнутой телогрейкой — голое тело. Роба расстегнута и подвернута так, чтобы не мешать задуманному. Холодный ветер покусывал кожу. В правой руке между пальцами я сжимал лезвие, заранее вытащенное из станка для бритья. В нагрудном кармане было спрятано еще одно, запасное, заготовленное на всякий случай. Послышался звонок. У каждого зэка свое место в строю. Мы построились. Сердце бешено колотилось, мне не хватало воздуха.

«Иванов!» — кричит дежурный.

«Петр Николаевич», — отвечает осужденный и выходит из строя. Я слышу фамилии: Николаев, Лизочкин, Панин.

Следующей идет моя фамилия. «Переверзин», — доносится до меня.

«Владимир Иванович», — ору я и выхожу из строя, считая шаги. Раз, два — повернувшись спиной к дежурному, я удаляюсь из строя, на ходу расстегивая телогрейку.

Три, четыре — я с удивлением смотрю на свой оголенный живот и лезвие в правой руке.

Пять, шесть — лезвие входит в живот, словно в масло.

Первый удар был самым трудным — недостаточно глубоким, но самым важным. После него тебя накрывает волна адреналина, и ты, не чувствуя боли, входишь в раж.

[blockquote]«Ну что ты, Переверзин, нехороший человек, нам гадил, жаловался на нас?»[/blockquote]

Я планировал вскрыть брюшную полость и вывалить свои кишки со словами: «Что, крови моей хотели? Нате, жрите, сволочи!»

Далее я вижу все будто со стороны — откуда-то сбоку и сверху. Изумленные лица дневальных, с застывшими в криках ртами. Дневальные со всех ног несутся ко мне, окружают, набрасываются на меня. Силы явно неравны. Да и нет у меня сил и, наверное, желания сопротивляться, и я лишь слабым голосом хриплю: «Свободу политзаключенным!..»

Раны оказались недостаточно серьезными, и все осталось на своих местах. Внутренности на своем месте, а я на своем, в колонии. Правда, уже в другом отряде — одиннадцатом: с улучшенными условиями содержания осужденных. На память о произошедших событиях у меня на животе остались небольшие шрамы.

Мне недолго довелось наслаждаться улучшенными условиями одиннадцатого отряда, и вскоре я опять засобирался в дорогу. Меня опять переводили в другую колонию. На прощание меня вызвал заместитель начальника колонии по оперативной работе капитан Рыбаков и сказал: «Ну что ты, Переверзин, нехороший человек, нам гадил, жаловался на нас? Мы здесь совсем ни при чем! Нам лично на тебя наплевать, нам из Москвы звонили и просили тебя прессануть!»

Я не сразу поверил, что у кого-то в Москве имеется такой нездоровый интерес к моей персоне.

История эта очень сильно помогла мне в дальнейшем. В следующей колонии, откуда я освобождался, тюремщики, уже зная, чего от меня можно было ожидать, опасаясь скандалов, оставили меня в относительном покое.