Головокружение от доспехов. О чем пытается вспомнить Скарлет Йоханссон?

Руперт Сандерс прекрасно знал, во что ввязывается. Нельзя снять ремейк одного из самых известных аниме в истории и не вызвать на себя огонь критики со стороны поклонников оригинала — просто без шансов. Среди тех, кто придет в зрительный зал, будут, конечно, разные люди: одним понравился предыдущий фильм этого режиссера, «Белоснежка и охотник» (а больше полнометражных картин у него и нет), другим захочется посмотреть на Скарлетт Йоханссон (нет, она не голая, это костюм такой), третьи просто любят, чтобы мрачное помоечное будущее и слава роботам (продолжение «Бегущего по лезвию» выйдет только через полгода). Однако новый «Призрак в доспехах» все равно обречен на сравнение с оригиналом — и сравнение это по большей части не в пользу ремейка.

То есть фильм, конечно, невероятно красив — для этого, собственно, и приглашали Сандерса, в свое время превратившего восемьсот четырнадцатую экранизацию «Белоснежки» в сплошное визуальное наслаждение. Мегаполис с голографическими рекламами — огромные, высотой с дом, фигуры кажутся богами и настоящими хозяевами города, — дождь из осколков, робогейши, которые выворачиваются наизнанку и становятся большими смертоносными насекомыми, в конце концов, Скарлетт Йоханссон (хотя жалко, конечно, что костюм). Эпизод, когда персонаж Майкла Питта берет в руки кусочек ее искусственного лица и смотрит на него с бессильной нежностью киборга-калеки — вообще одна из сильнейших эротических сцен в кино последних лет. Проблема, однако, в том, что аниме 1995 года было фильмом не только грустным, красивым и жестоким, но и философским. Теории, которые через своих героев пытались поведать миру сначала автор манги Масамуне Сиро, а потом и режиссер Мамору Осии, страшно тормозили сюжет и портили диалоги, но придавали картине странное и несколько заикающееся обаяние.

Зато из оригинала становилось понятно, что русский перевод названия «Ghost in the shell» — очень неточный. И «ghost» — не призрак, и «shell» — не совсем доспехи. Речь идет о том, что мы обычно называем душой: она может зародиться, как в живой, так и в неживой материи, после чего ее можно переписывать из органического тела в искусственное и обратно. Над вытекающими отсюда проблемами и размышляет героиня аниме, чья душа оказалась в кибернетической оболочке: Мотоко Кусанаги пытается понять, что такое человек, и задается вопросом, была ли она когда-нибудь живой или ее «призрак» сам по себе зародился в созданных учеными «доспехах».

При этом, если в процессе переноса души в другое тело происходит технический сбой, «призрак» может сильно и необратимо пострадать. И кажется, именно это случилось с японским фильмом, чей дух Руперт Сандерс пересадил в красивую и дорогую голливудскую оболочку. В его картине Мира Киллиан (ближе к финалу станет понятно, почему героиня Йоханссон носит другое имя) в редких перерывах между сражениями с киберпреступниками не столько задается экзистенциальными вопросами, сколько пытается вспомнить прошлое, от которого остались лишь похожие на дежавю обрывки. Из-за этого фильм похож не столько на оригинал Осии, сколько на «Робокопа» или «Универсального солдата».

Обычно Сандерсу любят адресовать упреки идеологического характера. «Белоснежка и охотник» в свое время вызвала возмущение из-за того, что гномов у него играли не карлики, а актеры нормального роста. В случае с «Призраком в доспехах» его еще на стадии кастинга начали обвинять в «отбеливании» — на главную роль, предназначенную вроде бы для японки, режиссер пригласил белокурую Скарлетт. Претензия, конечно, странная, особенно если учесть, что «отбеливанием» персонажей занимаются прежде всего сами японские художники, делающие своих героев похожими больше на европейцев, чем на азиатов. На самом деле, критиковать Сандерса нужно совсем за другое — за то, как он обращается с мечтами о будущем и страхами перед тем, что должно случиться. Впрочем, даже это, кажется, не вина режиссера. По крайней мере, не его одного.

Если сравнивать свежий «Призрак» с классическим аниме, становится ясно: недостатки фильма связаны с тем, что мы перестали интересоваться будущим. В каком-то смысле человечество давно его пережило и — с некоторыми осложнениями — им переболело. К концу 1970-х нам обещали полеты в космос по профсоюзным путевкам, к 80-му году — коммунизм. И пусть ничто из этого не было выполнено, все воображаемое будущее давно стало прошлым. Уже неинтересно. История не то чтобы прекратила свое течение, однако ее русло теперь кажется нам вечным и неизменным. На ее пути может вдруг возникнуть препятствие вроде эпидемии или природной катастрофы, но тогда она просто разольется болотцем, где заведутся мутанты и зомби, или повернет вспять, в дикость и средневековье.

Будущее — это такое же настоящее, только с восьмым айфоном. Все те же террористы, те же алчные корпорации и те же подростки, которым заламывают руки и выдают вещества, чтобы самостоятельно стирать себе память. Человек не станет другим, у него не появится новых проблем, и кого, действительно, волнует, снятся ли андроидам электроовцы? Поэтому женщина-киборг не мучается философскими вопросами, пытаясь всего лишь воскресить заблокированные воспоминания. Поэтому фантасты, вместо того, чтобы придумывать будущее, пишут гигабайты книг про «попаданцев» — героев, которые отправляются в прошлое, чтобы его изменить. И именно поэтому мы любим жаловаться на фальсификацию истории, но ничего не делаем, чтобы предотвратить мумификацию будущего. Вечно жить настоящим — это невыносимо.