Две судьбы. Новый спектакль о Марлен Дитрих

В Голливуде у нее было прозвище Ноги. Ноги и правда были выдающиеся. Ни у кого таких не было. По поводу всего остального сама Марлен отзывалась весьма критически. Считала, например, что пальцы у нее коротковаты и лучше их прятать под длинными рукавами или в перчатки. Голос от природы был у нее несильным: суховатый речитатив приказов и распоряжений в ее исполнении всегда получался убедительнее, чем нежный шепот и обертона любовных песен. Волосы к пятидесяти годам от бесконечных шиньонов, париков и щипцов для завивки истончились и поредели… Ну и так далее, чего ни коснись — сплошные «проблемные зоны». Но ноги были самим совершенством. 

Впрочем, легенда о несравненной Марлен Дитрих жива до сих пор. И даже попытки ее дочери эту красоту скомпрометировать, а легенду развенчать, ни к чему в итоге не привели. Наоборот, теперь, когда мы знаем, какой колоссальный труд был вложен в любое из этих ее «чудных мгновений» на сцене и экране, какая жизнь была прожита за всеми этими крупными планами, мы восхищаемся Марлен и любим ее еще больше. И вспоминаем все чаще.

К тому же она продолжает подбрасывать новые поводы. Как, например, спектакль, который задумал режиссер Савва Савельев при поддержке продюсера Павла Каплевича «Я — Марлен». Премьера намечена на 4 мая в Лимасоле. После чего планируются гастроли в Латвии и Израиле.

«Телеграмма» для Марлен 

«Я — Марлен» — это история последнего концерта Марлен Дитрих в Сиднее и одновременно история финальной битвы в той войне с возрастом, которую она упрямо вела до самого конца, не позволяя себе ни секундной поблажки, ни малейшего отступления от созданного ею образа великой дивы.

Но есть в истории, придуманной Савельевым, еще один план, еще одна сюжетная линия, парадоксальным образом связанная с судьбой и личностью героини. Это рассказ Константина Паустовского «Телеграмма», который она прочла в немецком переводе накануне своих гастролей в СССР в 1964 году. Прочла и… влюбилась в эту прозу, напомнившую ей книги Гауптмана, читанные еще в детстве. Влюбилась в мир чужой славянской души, показавшейся бесконечно родной и близкой. 

Так бывает, когда текст непостижимым образом вдруг начинает озвучивать твои собственные страхи, предчувствия, надежды. Когда читаешь литературное произведение как письмо, которое обращено к тебе лично. К чему-то самому тайному, глубоко спрятанному, и непонятно почему подступают слезы, а из горла непроизвольно вырывается то ли крик, то ли плач. Именно так прочитала Марлен рассказ Паустовского о русской женщине Катерине Петровне, доживающей свой век в ожидании дочери, которая все не едет и не едет. И даже телеграмма о смерти матери, которую пошлют сердобольные соседи, не заставит дочь поторопиться. Похоронят Катерину Петровну без нее.

Конечно, у Паустовского все сложнее, чем этот мелодраматический сюжет. И ткань его прозы тоньше. Тут и полынная горечь, разлитая в воздухе рассказа, и русская тоска, рвущая душу, и чувство вины, и все осенние оттенки угасания, которые так чувствовала и так умела передать в своих песнях Марлен.

По прилете в Москву она первым делом сообщила журналистам, что ей бы очень хотелось познакомиться с Константином Паустовским и пригласить его на свой концерт. Писателю передали ее слова. Но он тогда только перенес инфаркт, был болен, никуда не выходил. И вообще, надо представлять себе расстояние в несколько световых лет, отделявшее члена Союза советских писателей Константина Георгиевича Паустовского от мировой звезды Марлен Дитрих. Две галактики, два полюса, две планеты, между которыми вдруг почему-то зависла, заискрилась, завибрировала его «Телеграмма». Зачем? Почему? С какой такой стати?

Две роли для одной актрисы

На этот вопрос и попытается ответить спектакль Саввы Савельева, где актриса Елизавета Янковская предстанет сразу в двух ролях — Марлен Дитрих и ее очевидного антипода, русской женщины из рассказа Паустовского. 

Две судьбы, две истории сойдутся в одном театральном пространстве. Так, что сразу и не поймешь, как они соотносятся друг с другом, какая такая тайна связывает женщин из совершенно разных миров. Как фешенебельный номер люкс в отеле Сиднея становится у нас на глазах старой избой в русской деревне. Или как одна из самых знаменитых женщин планеты превращается в умирающую забытую деревенскую старушку…

Поразительно, что все эти метаморфозы интересуют людей совсем молодых, для которых имя Марлен Дитрих — не более чем звук из какой-то другой цивилизации, а рассказ Паустовского — текст, под который в школе на уроках русского языка до сих пор пишут диктанты.

Спрашиваю Елизавету Янковскую, какой ей видится главная героиня. Чем ей самой интересна Марлен?

«На самом деле она меня и восхищает, и одновременно приводит в ужас. Мне нравится, что эта женщина способна вызывать такие полярные эмоции, — говорит Елизавета. — С самого начала перед нами не стояло задачи сделать биографический спектакль, поэтому я не пыталась подражать или копировать манеру Марлен. Скорее, шла от своих собственных ощущений, почерпнутых из ее фильмов, аудиозаписей концертов, мемуаров ее дочери Марии Рива. Ведь некоторые фрагменты этой книги послужили драматургической основой спектакля. Тут, мне кажется, мы попали в самый узел взаимоотношений матери и дочери. Отношений очень драматичных, сложных, балансирующих на грани “любви-ненависти”. Для меня очевидно, что это была книга мести. Мария решила наказать свою мать, показав ее без привычного грима, спасительного света, без всех этих специальных ухищрений и уловок, делающих женщину вечно молодой и прекрасной. По-моему, все это было невероятно жестоко. Какие-то эпизоды и описания из книги Рива меня просто возмутили. И мне, как актрисе, захотелось стать адвокатом Марлен Дитрих. Я, конечно, не могу знать всей правды матери и дочери, но актерская интуиция подсказывает, что в истории этих отношений, какой ее поведала дочь, много несправедливости. А я этого не терплю. Ни в жизни, ни в искусстве. И еще, сейчас постоянно ведутся разговоры о том, что нет вдохновляющих примеров. Где он, этот герой наших дней? Кто бы мог указать путь, что надо делать со своей жизнью, как быть дальше? Наверное, это прозвучит немного наивно, но сегодня именно Марлен Дитрих стала для меня такой личностью. В этом ее великолепном космополитизме, в том, как она бесстрашно ломала любые рамки, как умела говорить “нет”, рискуя остаться в одиночестве, — во всем этом я вижу пример для себя и всех нас, ни в чем не уверенных, мятущихся. Эта женщина знала, что надо делать. И даже если не знала, то, как показала жизнь, выбор Марлен был всегда единственно верным. Своим примером она помогает мне жить».

На войне как на войне 

Конечно, антифашистская позиция немки Марлен Дитрих — особая тема. Ни одной своей ролью, ни одной своей наградой она не гордилась так, как медалью Свободы и орденом Почетного Легиона, полученными за концерты на фронтах Второй мировой войны. Она поднимала дух и развлекала американских солдат. Она выступала на наспех сколоченных сценах в открытом поле и в госпиталях. Она пела под бомбами.

Два раза попадала в окружение и рисковала головой. Однажды так обморозила ноги, что ей грозили гангрена и ампутация. Ее знаменитые ноги, застрахованные на миллион...

Зачем ей все это было надо? Могла бы ведь остаться в Голливуде, плавать себе в бассейне, играть своих «фам фаталь»? Нет, не могла. Почему? В одном из ее интервью находим объяснение.

— Потому что в 1934 году я увидела свастику на корабле, на котором плыла, и решила не возвращаться в Германию. 

Рано или поздно наступает момент, когда надо сказать «да» или «нет». Марлен сказала «нет». 

В 1960 году она вернулась в Германию, где ее встретили плакаты: «Убирайся вон!», «Предательница». Она не отменила ни одного концерта. Даже когда ей угрожали взорвать «коктейль Молотова» прямо в зале или закидать тухлыми яйцами во время выступления. Она продолжала ослепительно улыбаться и петь «Лили-Марлен».

Мэр Берлина Вилли Брандт аплодировал стоя. Но билеты на ее шоу продавались плохо. Было ли ей страшно вновь встретиться с немецкой публикой?

— Мне никогда не бывает страшно.

Скучала ли она по фатерланду? Испытывала ли что-то вроде heimweh (тоска по родине), которую сами немцы считают разновидностью душевной болезни? С какой это стати? Марлен Дитрих и душевная болезнь — понятия несовместные. Нет, никогда! И вообще, она уже столько выстрадала из-за своей родины. С нее хватит. Она больше не собирается страдать. Она даже стала забывать немецкий язык.

— Ты словно становишься навсегда калекой, — это ее слова.

Отголоски этих интервью и признаний, без которых нельзя понять, кто такая Марлен Дитрих, прозвучат и в спектакле Саввы Савельева. Но его, похоже, больше интересовала другая история: Марлен последних двух десятилетий, когда она перестала быть дивой, звездой, а стала затворницей своей маленькой квартиры на авеню Монтень, где она спряталась от всех кинокамер, от любопытных и сочувствующих взглядов, от чужих и близких. Она тогда сломала шейку бедра. И уже не могла передвигаться самостоятельно.

На одной из фотографий 30-х годов, где она демонстрирует свои ослепительные ноги, есть горькая приписка, помеченная 1979 годом: «Своим ногам я обязана славой, а теперь — своим разорением».

Совсем одна, как та же Катерина Петровна из рассказа «Телеграмма». В вечном ожидании своей дочери, которая все никак не может приехать к матери. И кажется, здесь-то их пути сошлись, на этом ложе, где встретят свой смертный час и великая кинозвезда, и безвестная старушка, советская пенсионерка. Недаром центральное место в спектакле Савельева занимает кровать. Это и последнее убежище Марлен, и ее больничная койка, и смертное ложе, когда человек остается один на один со своим прошлым, с прожитой жизнью, со всеми своими видениями и миражами. И где тут сон, где явь, уже не понять. Одно от другого не отличить.

Как придумать миф

Только время от времени главную героиню будет возвращать к реальности мужчина, который в списке действующих лиц обозначен под именем Тиша, он же — журналист, и доктор, и Паустовский. 

Их всех будет изображать один актер, Семен Штейнберг, чья фамилия лишь на одну букву и приставку «фон» отличается от имени Джозефа фон Штернберга, главного режиссера жизни Марлен Дитрих. И в этом тоже видится какой-то знак судьбы. При всей ее невероятной самостоятельности и самодостаточности, именно мужчины сотворили легенду Марлен, придумывали ее роли, сочиняли ее образ, выставляли «ее» свет, аранжировали ее песни. Их было много, этих самоотверженных старателей, бескорыстных (а иногда и корыстных!) обожателей, калифов на час, призванных исполнить свой долг и свою миссию, чтобы потом исчезнуть во мраке небытия, задвинутыми туда без всяких сожалений и лишних сантиментов.

Собственно, такую вспомогательную и очень символическую роль в жизни Марлен и играет Семен Штейнберг. «Наша история так выстроена, что ее рассказывают два артиста. Женщина и мужчина, — рассказывает Семен Штейнберг. — По ходу этого рассказа мои персонажи призваны оттенять главных героинь, которых играет Лиза, как бы деликатно аккомпанировать им. Мои герои должны привносить ощущение некоего социума, реальности, которая окружала Марлен и Катерину Петровну. Если угодно, я выступаю в этом спектакле контровым светом, который должен сделать силуэт героинь более четким, графичным. Это, по сути, единственная роль, которая была отведена мужчинам в жизни Марлен. Ни на что большее они претендовать не могли, а если и пытались, как Жан Габен, то в конце концов вынуждены были уйти сами. Мне кажется, в истории мирового искусства не было актрисы, которая бы так была зависима и так порабощена собственным имиджем, как Марлен Дитрих. И все, кто был рядом, должны были на него работать или ему служить. Любые внешние обстоятельства неизменно соотносились с этим великим брендом, который являлся результатом коллективных усилий, но вошел в историю под именем Марлен Дитрих. И где там сам человек, а где миф? Непонятно. Меня, например, потряс тот факт, что после ее последнего, фатального падения в оркестровую яму на концерте в Сиднее она не позволила к себе прикоснуться и помочь подняться до тех пор, пока зал не покинул последний зритель. Она готова была терпеть адскую боль, только чтобы никто не увидел ее в этом беспомощном и жалком состоянии. Наверное, Марлен была из стали».

Сеанс массового гипноза

И все-таки нет! Марлен была живая, страстная, порывистая. В этой своей сверкающей чешуе. Золотая рыбка, заплывшая в пограничные воды Госконцерта. 

Все, кому повезло достать билеты на ее выступления в Театре эстрады в мае 1964-го, потом не смогут забыть ее всю жизнь. Этот мрак, этот луч света, выхватывающий ее появление из левой кулисы, этот ее медленный, как в рапиде, проход триумфатора, вечной победительницы. А потом царский жест, которым она сбрасывала с плеч белое манто. В какой-то момент возникала иллюзия, что она абсолютно нагая.

Еще не были изданы и прочитаны «Мастер и Маргарита», но московская публика тогда поняла, как должна выглядеть Маргарита на балу у Воланда. Собственно, эти концерты Марлен и были дьявольским балом или сеансами массового гипноза, о которых писал Михаил Булгаков.

Марлен манила, она искушала, соблазняла, заставляла забыть о том, что после концерта ее зрителям придется спускаться в метро, а завтра им с утра на работу. 

Это был секс в чистом виде, о существовании которого советские люди только робко догадывались, но который воочию никогда еще не видели. 

Марлен открыла им глаза. Она пробудила их к новой жизни. Она спела для них «Джонни», и в тот момент, когда в абсолютно мертвой тишине она слегка постучала ногтем по микрофону, зал непроизвольно сглотнул и выдохнул, словно его навсегда лишили невинности. Это был акт любви. Ей вообще понравилось петь для русских. Они были чувствительны, отзывчивы, послушны. Они несли свои бесконечные букеты сирени, которые складывали к ее ногам, и зачарованно смотрели на нее, как на чудо, которое вот-вот исчезнет и растает в воздухе, как мираж. Она и была мираж!

На коленях

...В один из последних дней своего пребывания в Москве Марлен давала концерт в Центральном доме литераторов. Все, как всегда, у нее было выверено до малейшего жеста, до незаметного взмаха ресниц. Кажется, кто-то за кулисами ей сказал, что в зале находится Константин Паустовский и он хотел бы поприветствовать ее.

Он поднялся к ней на сцену, невысокий пожилой человек в парадном костюме и белой рубашке с галстуком. В руках он держал несколько книг, которые подписал ей, вспомнив уроки немецкого языка в киевской гимназии. Ich bin Konstantin Paustovsky, — смущенно проговорил он, явно тяготясь этой ситуацией поклонника, зачем-то взгромоздившегося на сцену, где царствовала Марлен и где никому больше не полагалось место.

Она поняла, что это он. Именно тот человек, который заставил ее заплакать. В чьей «Телеграмме» она прочитала свое будущее и узнала свою судьбу. И раньше, чем ей пришли в голову какие-то слова, она просто опустилась перед ним на колени и поцеловала ему руку. Прямо на сцене. Как была, в этом тесном концертном платье, при всех своих блестках и бриллиантах.

Марлен Дитрих на коленях перед Константином Паустовским. Кто-то успел это сфотографировать. Кадр века. С него и начинается спектакль «Я — Марлен».

«Я спрашиваю себя сегодня: а перед кем бы я мог опуститься на колени? И вспоминаю свою бабушку, — говорит Савва Савельев, режиссер-постановщик и автор пьесы «Я — Марлен». — Мне было семь лет, когда она умерла, но я навсегда запомнил ее рассказы про войну, блокаду, голод. Про то, как она готовила суп из мела. Этот мел она соскребала с потолка и стен. Про то, как везла на санках по пустому Ленинграду труп своей трехлетней дочери, чтобы похоронить ее на Пискаревском кладбище. Как потом хоронила мужа и свою мать. Ничего более страшного, чем эти рассказы, в моей жизни не было и вряд ли уже будет. Думаю, сегодня их просто бы запретили слушать детям. Зачем травмировать детскую психику разными страшилками? Но в меня они вошли и живут в моей памяти. Как и беспокойные бабушкины руки, которые помимо воли блуждали по столу в поисках крошек. Блокадный синдром. Я тоже это помню. Только много позднее я осознал, каких невероятных душевных сил ей стоило после всего этого ужаса начать новую жизнь, завести семью, родить детей. За это я готов был бы встать перед ней на колени и уже не подниматься с них никогда. А Марлен? Она, конечно, была женщиной и актрисой до мозга костей. Она знала власть жеста. Ну что могла такого произнести в тот момент, чтобы Паустовский запомнил на всю жизнь? А вместе с ними все, кто были в тот вечер в зале ЦДЛ? Чтобы и десятилетия спустя все вспоминали, как Марлен Дитрих встала на колени. И где! Наверное, это может себе позволить только очень свободный и очень бесстрашный человек. Собственно, наш спектакль “Я — Марлен” об этом».