Катерина Мурашова

28 июня 2021 г., 12:55

«Третий путь». Как подростку с особенностями развития стать частью общества

Иллюстрация: Veronchikchik

Еще на подходе к своему кабинету увидела на банкетке женщину и низенькую девочку лет 10–12 с явным лишним весом, а если говорить откровенно, то просто очень толстую и как будто всю состоящую из округлостей. Волосы жиденькие, светлые, между щеками нос кнопкой, глазки маленькие, голубые. «Наверняка в школе уже поросенком дразнят, — сокрушенно подумала я. — А ведь впереди подростковый возраст. Что будет с ее самооценкой? Куда только родители смотрят?..»

— Можно, я сначала одна зайду? — спросила мать.

— Можно, конечно, — кивнула я и обрадовалась: критиковать мать в присутствии дочери все-таки не очень правильно, а вот сейчас-то я ей как раз все и выскажу. Постараюсь напугать психологическими последствиями и придать импульс для жестких и немедленных действий.

— Вас эндокринолог ко мне направил? — довольно агрессивно начала я.

— Нет, — покачала головой мать. — Верочка сама сказала, что хочет поговорить…

«Ну вот, — мысленно огорчилась я. — Значит, все уже началось… Лишь бы не развитая травля — в этом случае придется срывать ребенка с худо-бедно насиженного места и тащить вместе с ее очевидными проблемами в другое».

— Но я решила сначала сама зайти и предварительно все вам объяснить.

— Конечно, я вас слушаю.

— У Верочки диабет первого типа. Она на инсулине с четырех лет.

Я, как умела, изобразила на лице сочувствие. Что тут скажешь? Непонятно только, почему они здесь, ведь у детей-диабетиков где-то там в системе их наблюдения есть психологи, знающие специфику проблем.

— Еще у нее проблемы с тимусом и гипофизом, — мать говорила тусклым и невыразительным голосом, глядя на полку с игрушками. — И, соответственно, с ростом. Сколько, вы подумали, ей лет?

— Одиннадцать?

— Пятнадцать с половиной. Она принимает лекарства, но эндокринолог сказал, что шансов на нормальный рост немного. И в дополнение ко всему этому эпилепсия. Диагноз поставили в семь, но, кажется, болезнь была и до того, первый приступ в полтора года, просто мы в семье не понимали, что это, а врачи занимались другими вещами. С тех пор мы живем так: когда удается скомпенсировать диабет, обостряется эпилепсия. Когда сильной терапией удается на время убрать приступы, тут же полностью выходит из-под контроля сахар и начинаются осложнения. Да, я не сказала: у Верочки есть еще врожденная сердечная патология, в принципе, возможна операция, но при таком весе и анамнезе никто из хирургов просто не берется ее делать — слишком велик шанс, что она это не переживет. Эндокринолог, который нас консультирует по росту и прочему, говорит, что на нашем лекарственном фоне вообще непонятно, как она до таких-то цифр выросла вверх, а не только вширь.

— Бедная девочка… — не удержалась я.

Мать согласно кивнула.

У меня в голове вертелся один вопрос и одна, несомненно подлая, мысль: «А с интеллектом-то у Веры при всем этом как?» Словно услышав мои мысли, мать сказала:

— Верочка учится в обычной школе, без троек. Когда лежит в больнице, нагоняет самостоятельно.

Я поморщилась, потому что моя подлая мысль была такая: «Если бы в сложившихся обстоятельствах девочка была слабоумной, может, это было бы для нее лучше — радовалась бы сиюминутными радостями, получала бы любовь и удовольствия, которые в ее жизни несомненно есть, не осознавая картины в целом и в перспективе». Но у почти 16-летней Веры сохранный интеллект и она сама попросилась к психологу, чтобы обсудить свои проблемы. Их возможный список страшно себе представить. Что я смогу ей предложить? Чем утешить?

— Я вам сочувствую, — неожиданно сказала мать.

Я буквально вскинулась от удивления.

— Вы? Мне?!

— И в диабетическом отделении, и там, где дети-эпилептики, и еще в другой больнице в эндокринологическом отделении, где мы лежали, везде есть психологи, и ей предлагали, но она один раз ходила, а потом всегда отказывалась, а я-то с ними говорила и видела, что они вздыхали с облегчением, когда узнавали, что она не хочет. Верочка никогда ни на что не жалуется, это даже мешает, потому что мы узнаем, что ей плохо, уже когда она просто валится снопом. Но если она однажды все-таки пожалуется, спросит: за что мне это? Что это со мной такое? Почему это случилось? Что со мной будет дальше? — что мне тогда ей ответить? Я думаю об этом все время, много лет.

— Вы сами посещали психолога?

— Да. Пробовала несколько раз. Иногда даже ненадолго помогает, отпускает немного. Они все всегда говорят одно и то же: что я ни в чем не виновата и не должна себя винить, что я делаю для дочери все, что могу, что мне надо отвлечься…

— А вы вините себя?

— Нет. Я просто не знаю, что ответить на вопросы, которые она, наверное, сейчас вам задаст.

— Можно подумать, я знаю, — вздохнула я.

— Но вы ведь поговорите с ней? — с тревогой спросила мать. — Она какие-то то ли статьи, то ли даже книжки ваши читала, сегодня утром выбирала, какую блузку к вам надеть, юбку или брюки, советовалась со мной.

Я полуотвернулась и закусила губу.

— Ну разумеется, я поговорю — зовите Веру.

— А можно я выйду? Я ее спрашивала, и она сказала, что ей все равно, она может говорить и при мне, но я бы этого не хотела.

Надо же, как она боится дочкиных психологических проблем, — согласно кивнув, мимоходом удивилась я. Родители подростков часто склонны избыточно лезть в их психическую жизнь, но в этом случае матери, видимо, хватает медицинских проблем. Странно, что при такой эмоционально отстраненной матери и сохранном интеллекте девочка с порога отвергала всех предложенных ей ранее психологов. Или как раз не странно?

***

Верочка поерзала и угнездилась в кресле. Толстые ножки в трогательных тапочках с помпонами не доставали до пола и висели, повернувшись носками внутрь.

— У меня к вам серьезный вопрос. И серьезная проблема, — сказала Верочка. — Мне нужен ваш совет.

Психологов учат, что они ни в коем случае не должны давать прямые советы. Я незамедлительно решила, что наплюю на все установки и дам ей все советы, которые она только запросит.

— Мне сразу прямо вас спросить или сначала объяснить ход моих мыслей?

— Давай сначала ход мыслей, — предложила я. На протяжении своей практики я имела дело с некоторым количеством подростков с эпилепсией и решила, что так будет правильно.

— Ага, — удовлетворенно кивнула Верочка, и я поняла, что она надеялась именно на такой ответ. — В общем, я решила, что мне нужно создать себе медийное лицо.

— Какое, прости, лицо? — мне показалось, что я неправильно ее услышала и речь идет о том, что она задумалась о своей внешности и решила, несмотря на диагнозы, предпринять что-нибудь для ее улучшения.

— Медийное, — терпеливо, едва ли не по слогам, повторила девочка. — Представительство в соцсетях, образ, ну вы же должны понимать, вы для своего возраста очень прогрессивная женщина, у вас же даже канал на ютубе есть — я его смотрела, там есть неплохие передачи, про суриката и про сов мне очень понравилось. Значит, образ в соцсетях и вообще. Реальная-то ряшка у меня сами видите какая. И здоровье еще. Пробиться — трудно. Но сейчас же есть интернет, а там можно хоть что, если сделать по-умному. Ну, теперь понимаете?

— Кажется, да, — проблеяла я.

— Ну вот и отлично! Вы вообще молодец! — Верочка радостно потерла пухлые круглые ладошки («И я собиралась поддерживать самооценку этой девочки?» — подумала я). — Значит, у меня есть задача. Но вы же видели, сколько в интернете всего? Толпа больше, чем на любой площади, и все орут как сумасшедшие: вот он я, я, я! И мне, чтобы выделиться, как вы понимаете, нужен концепт. И вот я к вам пришла. Мне почему-то кажется, что вы меня лучше поймете, потому что мы с вами похожи.

Верочка не запросила подтверждения этого тезиса, и я сглотнула с облегчением.

— Смотрите, — продолжала между тем рассуждать девочка, — вы тоже как бы не интернетная — и по возрасту, и по складу характера, но по обстоятельствам жизни у вас и инстаграмм есть, и блог на «Снобе», и вот ютуб. Значит, вы о том же думали, о чем я сейчас. Могли бы везде про психологию писать и снимать. Вы же психолог, от вас только того и ждут, правда? Однако не стали. Как-то нашли другое — и ура вам. Теперь про меня. У меня тоже есть очевидный путь, даже два пути, и всякие уроды вроде меня в основном по ним и идут, и несть им числа, как моя бабушка говорит. Первый путь: ах, вот я вся такая толстая-больная-ужасная, вот меня в школе во втором классе все дразнили поросенком, и я с тех пор психологически страдаю…

— А ты страдаешь?

— Ой, да меня байтить — себе дороже. Я тогда обвешалась вся свинками Пеппами и велела всем так меня и называть. Даже учительница согласилась, и наши в параллельном классе хвастались, а я услышала: у нас своя свинка Пеппа есть! И там у них был толстенький маленький мальчик, я его к себе Пятачком взяла, мы парой ходили, как дружба разных жанров, времен и литературных произведений. Потом я-то карликом осталась, а он вырос и ни разу не похудел, и сейчас такой огромный жирдяй. Но когда меня видит, сразу хватает и кричит: Пеппа, ты — мой краш со второго класса!

— Ты нереально крута.

— А то! В общем, мой первый проторенный путь — это вызвать жалость к себе своими траблами (реальными или придуманными) и жутким внешним видом и собирать лайки и поддержки. Все на меня подписываются, жалеют, ужасаются и пишут: да не обращай ты на них внимания, они все козлы. Все у тебя будет в жизни хорошо. А про себя думают: ох ты, господи, жуть какая, слава богу, что меня пронесло, я-то по сравнению с ней еще красавчик и здоровяк. Этот путь, как я понимаю, вы никак не одобряете.

— Да кто я такая, чтоб не одобрять? Им сейчас многие пробавляются, и все при своих. Игра с обоюдным выигрышем — про теорию игр слыхала? Не обязательно даже предъявлять список диагнозов, как у тебя. Достаточно в красках рассказать, как человек болел депрессией.

— Правильно. Этот путь я не одобряю, а не вы. Теперь второй путь. Тут я рассказываю, как я мужественно борюсь с постигшими меня испытаниями — вот вроде той истории с Пеппой и Пятачком, которой вы только что аплодировали. Забываем, как я тогда в кладовке ревела и мечтала утопиться (а вы знаете, что у меня из-за жира положительная плавучесть и мне практически любой водоем — Мертвое море? Прикиньте, как мне сложно будет, если придется, топиться). Значит, описываем победы, креатив и преодоления. Интернет, как вы, рукоплещет жизнелюбивой свинке, меня приводят в пример другим детям с проблемами, если все-таки кто-то согласится сделать мне операцию на сердце и она окажется платной, то на нее можно будет даже денег собрать — знаете, такие одинаковые истории о мужественных страдальцах везде публикуют, а в конце — номера счетов?

— Нда… — я была сильно впечатлена тем, как она меня срезала. — Так ты хочешь найти третий путь? И пришла ко мне за советом?

— Да, именно так. Вы ведь тоже не отталкивались от очевидного, и я так хочу.

— А что ты любишь?

Пятнадцать минут обсуждений, и мы подвели итог: маленьких детей, зверенышей и рисовать в программе Procreate.

— Из тебя получится очень неплохая мультяшка, — задумчиво сказала я.

— А что я буду делать в виде этой мультяшки? — девочка ловила идеи на лету.

— Слушай, а вот эти технологии, которые с мультяшками, встроенными в реальность, они ведь сейчас развиваются?

— А то!

— А ты их сможешь освоить? Procreate — это программа для серьезных гаджетов — значит, у тебя есть база?

— Да конечно! Я же вся такая больная-несчастная, мне все покупают, и гаджеты никогда не отбирают, как у одноклассников, — усмехнулась Верочка.

— Я думаю, твоим образом в социальных сетях могла бы быть вот эта самая мультяшка, которая смотрит на реальный мир и попадает в реальные ситуации. Школа, больница. А изюминка — это переход: ты не свинка Пеппа, а живой, реальный человек. Мультяшка, у которой эпилепсия, которой надо все время следить за сахаром и приспосабливаться к маленькому росту и что-то делать с весом. Мультяшка, принимающая вот такие решения, понимаешь? Мечта у нее будет как у тебя — сделать приют-гостиницу для птиц и зверей и при ней детский сад, где дети будут за всеми ними ухаживать и учиться этому. Будешь публиковать свои проекты этой штуки, советоваться с подписчиками, искать единомышленников, делать репортажи из уже существующих подобных заведений (наводки на первый десяток я тебе сейчас дам). И время от времени будешь из-за мультяшки выглядывать, делать селфи в тех же декорациях или что-то такое. Нарядилась сама, наряди мультяшку. И наоборот.

— Классно! Это правда оригинально. Я буду думать и пробовать. А мозгов у меня хватит? Ведь от всего, что у меня со здоровьем, они, говорят, усыхают?

— Пока никаких признаков усыхания нет, — честно сказала я. — Я вообще не понимаю, как ты при таких вводных такая полноценная личность получилась.

— Со мной никто никогда не сюсюкался и не интересовался моими чувствами — может поэтому? — предположила Верочка. — И я сама тоже ими никогда особо не интересовалась — какой прок-то? Меня всегда лечили, кормили, а в остальном — вылезай как знаешь. Ну я и вылезала.

— Может быть и так, — я вспомнила мать Веры. — Но учти: ни один из твоих диагнозов полноценной интеллектуальной жизни, насколько мне известно, не препятствует. Так что все тебе отпущенное — твое.

— Ага, я уже в вашем вайбе. Спасибо. Пошла придумывать и рисовать. Вы с мамой хотите еще отдельно поговорить? Другие психологи всегда хотели.

— А вот я, пожалуй, обойдусь, — подмигнула я.

Верочка подмигнула мне в ответ сразу обоими глазками, ловко спрыгнула с кресла и ушла.

Больше текстов о психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Личное». Присоединяйтесь

Вам может быть интересно:

Обсудить на сайте