Иллюстрация: Анастасия Лобова

Я получил контрольный пакет на Антона 14 января сего года. К этому моменту его успеваемость в школе вошла в пике. Моя задача была избежать когнитивной ошибки многих родителей, когда они начинают испытывать стыд — как будто это им ставят двойки и тройки — и бессознательно меняют причину со следствием. То есть смотрят на школьный завал своих детей, как спасатели: первым делом разгрести его, а дальше все как-то само образуется вокруг исправленной табели, как в зоне стихийного бедствия.

Мне было легко избежать этого когнитивного искажения, ведь моя успеваемость, если не ушла в пике, то покатилась по наклонной плоскости ровно с того же 5-го класса. Я закончил его, кажется, с пятью тройками. С ранним восходом теплого солнца 2024-го Антон плыл в обнимку с пятью черными лебедями, как поэтически называли двойки в мое время.

К этому моменту Антон уже был обложен репетиторами. Наблюдая за тем, как он изощренно обесценивает их труд и деньги матери, я исключил успеваемость Антона из списка приоритетов на ближайший год точно.

Репетиторы с разномастными психологами были отменены вместе с валом домашних заданий. То есть я никак не призывал Антона укрощать этот вал, поскольку речь шла не о сколько-нибудь активном действии, а о тоскливом ковырянии в тетради носом в парадигме пресловутого СДВГ.

Сразу оговорюсь, что я не намерен подключаться к шумному, нескончаемому базару вокруг этих четырех букв. Антону диагностировали СДВГ. Другое исследование поставило под сомнение этот диагноз, зато выявило замедленное развитие лобных долей. Доктор психологических наук, автор канонических книг по детской психологии Евгения Леонидовна Яковлева сказала, что не видит никакого проявленного СДВГ, а интеллектуальные способности Антона с помощью 5-минутного теста она определила как «выше среднего».

Если угодно кому-то считать СДВГ болезнью, то тогда это болезнь века. Или, вернее, травма сознания людей эпохи цифрового взрыва. То, куда мы идем, то, над чем работают гигантские корпорации и напряженнее всего их отделы маркетинга, направлено на ликвидацию нашей способности удерживать на чем-то внимание.

Ерзающие, непоседливые мальчики в этом мире были всегда. Проблема в том, что в мире становится все меньше и меньше взрослых, способных научить смирению — умеющих быть смиренными.

В позднем Советском Союзе моего детства было довольно трудно остаться в классе на второй год. Система образования была настроена так, чтобы без задержек провести человека за восемь лет к первой, во многом решающей развилке его социальной жизни. Второгодник помечался ярким клеймом. Его наличие в школе, по всей видимости, автоматически запускало по цепочке режим особого внимания контролирующих органов со всеми вытекающими отсюда выволочками, поэтому все грозные лебеди к лету счастливо приобретали смягченные очертания троек.

Сказать по правде, я до сих пор не понимаю, как я прошел в девятый класс и закончил школу, ведь, начиная с 7-го класса, я совершенно уже не понимал, что творилось на уроках алгебры и геометрии.

Как я уже говорил в первой главе, Антона решительно выталкивали из его большой и во многих отношениях, возможно даже, образцовой школы. Это парадоксальным образом сочеталось с принципиальностью его аттестации. То есть ни одна живая душа не хотела видеть Антона в школе в новом учебном году. Но при этом никто не собирался рисовать ему тройки легким прощальным, прощающим жестом.

Антону нужно было исправиться в математике, биологии, русском и литературе. Когда я узнал о засаде с литературой, я почувствовал в лице что-то вроде горящего следа звонкой пощечины. Литература! Двойка! Мой сын! Я довольно легко справился с этим ложным чувством. Более того, я намерен — не сейчас, а позже — посвятить целую главу взаимоотношениям моего сына с большими и старыми текстами. А также и почти всех других детей. Ведь это кошмар! Ужас! Куда катится мир!

В этом испытании я узнал о практических выгодах большой семьи, пусть, как в нашем случае, пространственно разобщенной. Чем больше семья, тем меньше она нуждается во внешнем ресурсе. А если большая семья живет где-то на плодородных почвах или, скажем, рядом с диким лесом, ей больше никто и ничто не нужно. Это не вполне наша история. Но расправились с этой лебединой стаей Антона мы сами. Настя, моя старшая дочь, взяла на себя математику и биологию — две музы биоинформатики, которую она изучает в «Вышке». Я — русский и литературу.

Не буду скрывать, этот опыт обогатил меня. Во-первых, я утвердился в довольно давнем предположении, которое у меня совершенно не было поводов проверить. Великий русский шансонье Псой Галактионович Короленко мог взять свой сценический псевдоним только по очень веской причине.

Короленко — пронзительный писатель. У меня не было шансов его узнать в мое школьное время — его подавали под кислейшим соусом народничества. В контексте политической истории России с этим даже трудно спорить. Но это было то, от чего я негодовал, с чем я спорил и не сдерживал приступов тошноты со своих 12 лет — сервировки литературы на агитационном фарфоре.

Что-то вроде тошноты испытывает и Антон, видя вереницу печатных знаков на бумаге. Зато он может слушать (принимая, впрочем, чудовищные, оскорбительные для моего эстетического чувства позы), а я, не скрою, люблю читать вслух.

Когда мы заканчивали «В дурном обществе» Короленко, я потерял управление моим, как говорят, артистическим голосом. Голос дрожал, я давился слезами. Антон с предельным вниманием смотрел на меня, то ли размышляя над тем, не является ли эта дрожь в голосе своего рода предписанием, что он должен испытывать в этот момент, то ли изумляясь тому, что эти неприятные бесконечные гусеницы букв способны внушать такие чувства столь бесчувственному человеку.

Три двойки переправились в три четверки. И даже математика после пересдачи стала вполне себе стойкой тройкой.

Сдав математику, Антон тут же отправился в путешествие по лету. Частные школы почему-то тянули с ответом и предлагали диагностику ближе к началу учебного года. Мне жутко не нравилось это слово в контексте наших забот, и я отчетливо понимал, почему они тянут и чего опасаются.