Доктор тюхтя

Мальчика, которого мы назовем Мишей (его настоящее имя, разумеется, другое), с самого раннего детства дразнили «тюхтей», «трусом», «нюней» и подобными обидными прозвищами. И что было особенно обидно, дразнили его не только другие мальчишки в детском садике, в школе или во дворе, но и в собственной семье. В семье Мишу дразнили отец и старший брат, а мама и бабушка родных не окорачивали, просто пожимали плечами и отворачивались. Максимум скажут: «Да ладно вам, отстаньте уже от него. Какой есть — такой есть. Садитесь уже за стол!»

Надо честно признать, что Миша действительно был трусоват. Боялся он многого: в самом раннем детстве пауков, темноты, громких звуков и одиночества, потом почему-то — пожара и землетрясения (никаких пожаров и уж тем более землетрясений в довольно крупном российском городе, в котором он рос, на его памяти не случалось). После Миша начал бояться людей: милиционеров, хулиганов, продавцов, учителей, тренера в спортшколе, куда его отдал отец, «чтобы развивал характер». В отличие от других мальчишек со двора, Миша никогда не прыгал со старого сарая на кучу песка, не лазал по пожарным лестницам, не ходил по краю крыши и не спускался в темный подвал. Все это казалось ему опасным, неинтересным и, главное, совершенно ненужным.

Миша никогда не дрался, в садике и в школе от обидчиков старался убежать или «не обращать на них внимания», в крайних случаях «ябедничал» воспитателям или учителям. Учителя и воспитатели всегда вставали на его сторону, потому что они Мишу любили. Мальчик Миша был просто мечта любого учителя или воспитателя: всегда вежливый, аккуратный, тихий, с хорошей литературной речью (Миша с детства много читал), хорошо учится и всегда все от взрослых выслушивает, совершенно не огрызаясь и не споря.

Еще Мишу любили девочки. Он их никогда не обижал и охотно играл в их тихие девчачьи игры. В детстве он вообще с ними в основном и общался, и ему было хорошо. Потом старший брат однажды поставил вопрос ребром: «Ты что, Мишка, у нас пидарас, что ли? Чего ты с девчонками-то все время трешься?» Отец согласно кивнул головой. В глазах матери и бабушки тоже мелькнула тревога.

И дальше Миша стал или играть в основном один, или книжки читать, или в компьютере сидеть. В компьютере ему сидеть никто никогда не запрещал, потому что он, в отличие от старшего брата, учился хорошо и по дому всегда помогал, если попросят. А то, что у него очки со второго класса, так это всем казалось даже в чем-то естественным, потому что именно такие дети как раз и должны быть «очкариками».

С первого по седьмой класс Миша дружил со своей соседкой по парте Светой. Света была бойкая и веселая и все время что-то зажигательное придумывала. Миша на все соглашался. Даже если его потом ругали, он никогда Свету не выдавал. Света говорила: «Ты, Мишка, настоящий друг!» В классе Мишу и Свету, конечно, дразнили «женихом и невестой». Света била обидчиков ранцем по голове, а Мише даже нравилось, потому что «жених» — это уж точно лучше, чем «нюня» и «тюхтя».

В восьмом классе Света влюбилась в главного школьного хулигана из девятого класса, отсела от Миши к подружке и перестала отвечать на его письма и звонки. Миша проявил неожиданную решимость и потребовал объяснения. Объяснение случилось прямо на школьном крыльце. «Ты, Мишка, очень хороший человек, — сказала ему Света. — И какая-нибудь другая девушка точно найдет с тобой свое счастье. Но это точно буду не я. Для меня ты слишком тюхтя».

В старших классах Миша был всеобщей «жилеткой», посредником, третейским судьей и передаточным звеном практически во всех классных интригах и романах. Дошло до того, что однажды его помощи и совета попросил старший брат, по пьяни поссорившийся и даже подравшийся со своей девушкой.

— Ну вот что мне теперь ей сказать? — спросил он младшего брата, проспавшись, пересчитав синяки и царапины и осознав, что его жизнь стремительно катится под откос.

— Давай с тобой подумаем и разберемся… — невозмутимо сказал Миша и стал предлагать варианты.

После школы Миша уехал из своего города в Санкт-Петербург поступать на психфак. Никто особо не удивился.

— Ну, он сам у нас всегда был немного того, наверное, ему теперь с психами как раз сподручно будет работать, — попытался отец объяснить жене и теще выбор младшего сына.

— Это называется «подобное к подобному», — авторитетно подтвердила теща, которая после выхода на пенсию стала увлекаться нетрадиционными методами лечения.

Миша поступил куда хотел. Пока учился, подрабатывал санитаром в больницах неврологического и психиатрического профиля. Выучился на психолога, специализировался в кризисной психологии, работал какое-то время на телефоне доверия, потом устроился в психоневрологический диспансер. Решил попробовать начать частную практику.

Зарегистрировался честь честью где-то там в интернете, где собираются психологи, желающие подработать. Рынок предложений психологов сейчас перегрет более чем. Опыта и регалий у Миши не было, поэтому и клиентов особо тоже. На портале, где он зарегистрировался, информация про цены для посетителей была сформулирована так: вот за такую сумму вы можете рассчитывать получить консультацию самого маститого психолога, вот за такую — просто опытного, а вот за такую — только новичка, недавно окончившего вуз и только начавшего работать. Миша попадал как раз в третью категорию. Кому же захочется к такому со своей проблемой пойти? Только от отчаяния, если уж совсем денег нет. Но тогда можно и бесплатного найти — такие тоже бывают, я сама так 30 лет в муниципальной поликлинике работаю.

Однажды к Мише все-таки пришел запрос на консультацию онлайн. Миша, конечно, сразу согласился. На том конце электронного канала неожиданно оказалась старушка. Очень милая, с большой брошкой и с седыми кудельками.

— Я постараюсь вам помочь, но я не уверен, что смогу понять в силу юного возраста, — честно сказал Миша.

— А это, сдается мне, вовсе и не обязательно, — улыбнулась старушка, представившаяся Вероникой Сергеевной (ударение в имени на втором слоге — это она подчеркнула отдельно). — Я вот и сама, хоть и долгую жизнь прожила, а так толком и не разобралась…

Довольно быстро Миша понял, что Вероника Сергеевна одинока и ей хочется просто поговорить. С этим проблем не было. Слушать Миша умел с детства, а давать разнообразную, гуманистически ориентированную обратную связь его научили в процессе образования.

Они встречались регулярно.

— Как это странно, если как следует подумать, — говорила Вероника Сергеевна. — Где-то в глубокой темноте материи несутся какие-то электроны — и в результате мы с вами, Мишенька, видим друг друга и даже можем разговаривать. Вы понимаете, за счет чего это происходит, что именно в материальной реальности прилетает в этот момент к вам от меня, в вашу уютную, какую-то совсем хрестоматийную комнатку? Или не прилетает решительно ничего, и я со своей брошкой как-то заново собираюсь по какой-то загадочной схеме на вашем экране? Вы можете охватить разумом этот феномен? Я — совершенно нет, и это так волнительно…

Вероника Сергеевна рассказывала про свою жизнь. Она была прекрасным рассказчиком. Мишу завораживали, буквально гипнотизировали детали. И одновременно — способность Вероники Сергеевны обобщать, видеть следующий уровень обыденных вещей.

— Каждое утро я 55 минут ехала на работу в институт в набитом трамвае. И еще 45 минут обратно. Когда я вышла на пенсию, подсчитала — в трамвае я провела практически ровно два года своей жизни. Представляете, Мишенька? Два года в трамвае, стоя впритык с другими людьми. Когда трамвай трясло на стрелках, все люди качались вместе, как медузы в прибое. Это опыт. По салону всегда передавали трехкопеечные монеты и бумажные оторванные билетики: подойти к кассе не было возможности. Контролеров по утрам не бывало никогда, все держалось на честности и доверии. Всегда кто-то скандалил, особенно после работы, с устатку, утром многие еще спали. Про ленинградский трамвай была песня и серия анекдотов. «Гражданка, закройте окно! На улице холодно! — А что, если я закрою, там станет теплее?» «Гравжанин, гравжанин, выньте жонтик из моего рта… да не вы, не вы, вы — можете оставить…»

Однажды Миша понял, что с нетерпением ждет этих разговоров. Что это едва ли не самые интересные часы за неделю его жизни.

Приблизительно тогда же он решился спросить:

— Вероника Сергеевна, а почему в той базе психологов вы выбрали меня? Ведь у меня же нет опыта и по сравнению с вами я совсем мальчишка. Потому что дешево? Чтобы денег сэкономить?

— Нет, Мишенька, — ответила Вероника Сергеевна. — Скажу вам честно. Денег у меня достаточно. Я просто прикинула, что только совсем молодому человеку может быть интересно и даже в чем-то полезно слушать рассказы про жизнь постепенно выживающей из ума старушки. Молодые девушки в психологии в основном решают свои собственные проблемы. А вот юноши? Бог весть. Я решила рискнуть. Вы, Мишенька, моя третья попытка. Два предыдущих молодых человека — скучные ригидные методисты-карьеристы, впрочем, с очень высокой самооценкой, а значит, далеко пойдут. Признаюсь, что на такую удачу, как вы, я уже и не рассчитывала.

Миша знал, что у Вероники Сергеевны есть взрослые дочь и сын. Сын живет за границей, дочь с семьей — в Москве. С матерью оба дежурно созваниваются раз в месяц, плюс, конечно, поздравления со всеми праздниками и букеты с доставкой на день рождения. Раз в год дочка приезжает со своими детьми, останавливается в гостинице, «чтобы не нарушать мамин налаженный распорядок». Они все вместе ездят на такси «на взморье», ходят в театр и «в концерт», Вероника Сергеевна заранее выбирает и заказывает билеты. Визит никогда не длится больше недели. Сама Вероника Сергеевна практически никогда детям не звонит — «чтобы не отвлекать, у них же своя жизнь». Сына она не видела уже несколько лет.

Миша стал записывать ее рассказы. Она об этом не знала. Он превратил самые сочные (но не интимные) эпизоды ее повествования в несколько подкастов и в тексты. Он нашел в соцсетях ее дочь, сына и внуков, попросился к ним друзья и некоторое время следил за их жизнью. Потом он решился и написал им обоим — дочке и сыну. Его послание начиналось так: «Когда вы дочитаете это до конца, вы очень во многом сможете меня обвинить и будете абсолютно правы…» Общая идея послания была такая: одиночество не всегда выбирают. Пока не поздно, можно дать и взять еще очень много. Тексты и подкасты — тому подтверждение.

Дочка Вероники Сергеевны, по ее собственным словам, «рыдала три дня». Ее, немолодую уже женщину, очень почему-то задел тот факт, что «какой-то незнакомый мальчик сумел понять, а вот я… а вот мы…» Сын написал Мише письмо: «Я не знаю, кто вы и что вы, но на самом деле — спасибо. Я попробую уговорить мать написать книгу — ведь время уходит вместе со своими свидетелями, и все искажается. Пусть останется».

Дочка взяла билет и приехала к матери. Сказала: хочу побыть с тобой, буду спать в большой комнате на диване. Мишу она не выдала, но уже после ее отъезда он, по сути, признался сам. Сказал, что прекращает отношения клиент — терапевт. Хочет просто дружить.

— Ах, Мишенька, какая досада, — расстроилась Вероника Сергеевна, — а мне было так удобно платить вам эти копейки…

— Пожалейте мое достоинство, — засмеялся Миша.

— Конечно, конечно, я все понимаю. Это я сама, негодяйка, просто бессовестно пользовалась тем, что вы такой… такой… такая в сущности тюхтя…

***

— Я нарушил ну вот просто абсолютно все, — сказал Миша у меня на приеме. — Абсолютно все профессиональные, моральные и этические нормы, которым меня больше пяти лет учили. Причем сделал это легко и где-то даже залихватски, не будучи никем и ничем побуждаем: ни обстоятельствами, ни страхом, ни выгодой, ни инстинктом. Значит ли это, что я никогда не смогу стать настоящим психотерапевтом? Сам я сейчас склоняюсь именно к этому выводу…

— Я не знаю, — честно ответила я Мише. — И никто знать не может. Может быть, сложится так, а может быть — эдак. А как у вас сейчас с Вероникой Сергеевной?

— Я хожу к ней по пятницам пить чай. Мы разговариваем. Ей не одиноко. Дочь звонит каждый день. С сыном они переписываются. Еще она завела себе маленькую собачку из приюта и взяла с меня обещание, что, если она умрет раньше собачки, я заберу собачку к себе. Я больше люблю кошек, но собачка тоже довольно милая — если что, мне будет нетрудно сдержать слово.

— Миша, я не знаю, станете ли вы когда-нибудь маститым психотерапевтом, — не без пафоса сказала я. — Пока вы, разумеется, только учитесь им быть. Но вот экзамен на человека вы, на мой взгляд, уже выдержали. А это, как ни крути, немало.