Алла Сигалова: «Публике нужен эмоциональный, чувственный выстрел прямо в сердце»
Как вы принимаете решение о том, что будете ставить пьесу? Что заставляет вас начать думать и представлять спектакль?
Мне важны три импульса: тема, люди, которые могут быть участниками постановки, и музыкальный материал. Три составляющие, которые на меня очень сильно действуют и могут быть этим толчком, началом.
И как часто вы ощущаете эти три импульса?
Теперь реже, чем прежде. Потому что я поставила уже больше двухсот спектаклей, это очень много. Кажется, что вроде бы можно и остановиться, но что-то вдруг начинает волновать — и появляется необходимость в высказывании. Тогда ты не можешь сопротивляться и просто это делаешь.
Как оставаться актуальным режиссером? Вы были востребованы в 1990-е, нулевые. И сейчас ваши спектакли по-прежнему называют «событием».
Я сама все время думаю на эту тему. В профессии долгожителей действительно немного. Мало тех, кто остается на волне, кто транслирует тренды, ведет за собой. Думаю, это результат какого-то беспокойства и желания постоянно что-то делать. Еще мне кажется, имеет значение то, что я меняю территории, меняю площадки, людей, материал. Не застываю, все время двигаюсь. Последние 15 лет я очень мало занимаюсь хореографией, я ушла в сторону режиссуры. Но когда я возвращаюсь к хореографии и делаю что-то на этом поле, это дает мне такой бешеный рывок и профессиональный импульс!
В чем еще я точно уверена — и в жизни, и в работе нужно сохранять возбуждение, желание. Если у тебя есть желание бежать на репетицию, добиваться, ставить себе новые задачи, если у тебя горит сердце, если ты не унимаешься, если ты не двигаешься по накатанному, вот тогда эта бурлящая материя не теряется. Но сохранять запал, вероятно, людям непросто, у меня такой проблемы нет.
Стала ли публика в последние годы более требовательной или, наоборот, более лояльной? Какой теперь запрос у аудитории?
Публике нужен эмоциональный, чувственный выстрел прямо в сердце. Прямое попадание. Вот что стало действительно необходимым требованием. Раньше можно было приманить, заинтересовать зрителя какой-то особенной формой, какими-то изысками визуальными, но сейчас именно потому, что все столько всего уже видели и удивить какими-то визуальными образами очень сложно, нужно бить только в цель! А наша цель — возбудить биение сердца. Не биение мысли, а именно биение сердца. Именно это сейчас максимально востребовано, этого катастрофически не хватает, и публика хочет этого, ждет. И в то же время люди стали дико этого бояться. А мы, делающие театр, в свою очередь, совершенно разучились возбуждать страсть и биение сердца и в себе самих, и провоцировать эти чувства в зрителе. Сейчас попадание в эмоцию, в сердце зрителя имеет невероятную ценность.
Вы преподаете студентам 40 лет. Как вам кажется, изменились люди, которые идут в актеры? Какие они теперь?
Они такие же воодушевленные, они такие же желающие, жаждущие. Они, может быть, больше знают, чем раньше, поскольку они очень много читают и смотрят, более погружены в профессию. Информационное поле вокруг них такое густое, что иногда они выплыть из него не могут.
Я их обожаю всех, и мне все поколения молодых артистов интересны. Поскольку у меня за спиной 40 лет педагогики, я уверенно могу сказать, что студенты совершенно не меняются по своей сути. Да, они меняются в связи с предлагаемыми обстоятельствами, но суть неизменна: это жажда, желание, это желание познать, это желание сожрать все знания, которые только можно забрать. Желание находиться рядом с большим лидером. Для них очень важно, чтобы с ними говорили откровенно. Они не любят фальши, отодвигаются от всего, где чувствуют, что есть какое-то выгадывание «два пишем, три в уме», какое-то манипулирование. Молодые люди это все не принимают. Они все видят. Их не обманешь.
Потом они меняются?
Они очень меняются в течение четырех лет учебы, очень. Они приходят одними, а уходят совершенно другими. Не обязательно все уходят мудрецами и большими профессионалами. По-всякому бывает. Как правило, к третьему курсу ты уже понимаешь, кто из ребят этой профессией заниматься не должен и не будет.
А какие перемены произошли с вами за эти годы?
Я боюсь, что я не сильно поменялась. Я, конечно, пытаюсь над собой работать, потому что во мне есть масса качеств, которые мне не нравятся. Работаю-работаю, а потом думаю: «Ну что ж я буду гасить свой темперамент. Может, в связи с этим темпераментом существует во мне вся моя энергоемкость, о которой говорил Олег Павлович Табаков? Может, все на ней только и держится?!» Табаков всегда говорил, что для артиста, для режиссера, для человека, занимающегося театром, необходимы две составляющие: энергоемкость и обаяние. Знаю, что во мне и то, и то очень даже присутствует. Энергоемкость важна. И она, конечно, производная от темперамента. Я со своим темпераментом как-то, в принципе, научилась договариваться, но не совсем так, как бы мне хотелось в идеале. И вот всю жизнь с ним договариваюсь, а потом думаю, что, может, пускай бурлит. Возможно, это и есть главный генератор всего, что я делаю.
Раньше вы говорили, что вы человек жесткий и требовательный. Стали мягче?
С одной стороны, да. Значительно мягче, терпимее. Но стала и сложнее относиться к фальши, я стала ее лучше чувствовать. Моя интуиция работает на много шагов вперед. Я просчитываю человека дальше и дальше, и я понимаю, что нам с ним не по пути, даже если он очень талантлив. Если другие могли бы простить, я не прощаю. Я просто тихо закрываю за собой дверь. Я ухожу. В этом смысле я очень стараюсь сохранять то поле людей, которое есть вокруг меня. Я не хочу, чтобы появлялись фальшивые ноты, я их очень боюсь, я их не терплю.
Все ли можно простить за талант? В театре ведь говорят так.
Да, в театре так говорят. И раньше я тоже так говорила. Я тоже была уверена, что за талант можно претерпеть все, что угодно. Но нет. Это не так. Я поменяла свое мнение — и это именно то, что во мне изменилось.
Расскажите о новом проекте, о спектакле «Щастье!» в Театре Моссовета. Ким и Дашкевич актуальны сейчас?
Мы же не передовицами в газете занимаемся, а театром. Причем здесь актуальность? Актуальность не всегда театру нужна. Это не всегда необходимость. Но есть контексты, которые могут волновать во все времена.
