Михаил Шемякин: Я допускаю, что Высоцкий умер не сам

Высоцкий до сих пор ваш лучший друг? Он для вас все еще жив, вы продолжаете с ним мысленный диалог? Если да, то о чем?

Большинство моих друзей уже покинули этот мир. В моем возрасте люди гораздо больше общаются с тем миром, с ушедшими. Поэтому Высоцкий для меня всегда был и будет одним из ближайших друзей — смерть этому не мешает. Когда я размышляю о чем-то серьезном или принимаю тяжелые решения, я всегда думаю о нем и мысленно советуюсь. Мне важно понимать, как бы он поступил на моем месте в трудных для меня вопросах, мог ли бы он сегодня открыто говорить обо всем, что ему нравится или не нравится. А еще он приходит ко мне во снах. Сны — это вообще особый род человеческого бытия. Во снах мы продолжаем общаться обо всем, что нас объединяло. У нас была спасительная дружба, мы следили друг за другом, когда у нас обоих начинались запои. Марина Влади часто бывала на съемках, а я в это время заботился о Володе, чтобы он не начудил. Володя так же относился ко мне: он мог неделю или больше возиться со мной, если я уходил в загул.

Я узнал о его смерти спустя несколько дней. Мне об этом сообщила моя ближайшая на тот момент подруга, с которой мы тогда были в Афинах. Мы сидели в ресторане, и вдруг она спросила у меня: «Ты сильный человек?», — этот вопрос прозвучал трижды. «Что-то случилось с Володей?» Она кивнула и заплакала, увидев мою белую, перекошенную от боли физиономию. Представляете, мне никто не позвонил и не сказал о том, что произошло. А Высоцкий уже был похоронен… И Марина Влади, и моя супруга боялись, что я, узнав о его уходе, могу с горя напиться и сотворить что-то ужасное. Поэтому и не сообщили сразу.

Когда я возвращался из Греции на самолете, мне во сне явился Володя. Он был очень живым, сияющим. Я прошептал ему: «Ты умер?», а он ответил: «В общем, да. Но все-таки я жив. Я сейчас в Москве». Я спрашиваю: «И что там сегодня хорошего?», а он: «Я не в той Москве, о которой ты подумал. Я в Москве кабацкой, старой! Я хожу по кабакам, мне везде дают гитару, я пою — и мне все подпевают. Кругом цыгане… Я на площадях пою, потом опять в кабак, и это так весело, Мишка! Как это здорово — быть здесь!» — и растворился. Конечно, мы не только служили Бахусу, нас объединяло в первую очередь искусство. Я шесть лет записывал его песни, когда Высоцкий прилетал в Париж. Прямо из аэропорта он ехал ко мне в студию, и мы в ней сохраняли его голос. И наше творческое сотрудничество тоже продолжает жить.

Что могло бы спасти Высоцкого? И если бы он не ушел тогда, смог бы он оставаться самим собой или это был бы уже какой-то другой человек?

Если бы он остался, то совершенно точно не стал бы шутом-перевертышем и ни перед кем бы не прогибался. Я думаю, он продолжал бы работать, но его творчество вполне могло бы принять другую форму. А спасти его можно было очень просто — нужно было поместить его в больницу. По-моему, незадолго до смерти, день в день, у него была остановка сердца, приезжала скорая помощь. Но Володя в тот момент находился в окружении какой-то сомнительной компании. Они были против госпитализации и его самого убедили в том, чтоб он никуда не уезжал с врачами. Его уход кажется мне очень странным, я даже допускаю, что он умер не сам. Почему-то его спеленали и связывали перед смертью, положили на балкон почти умершего, а не сразу вызвали докторов… Если бы его отдали в хорошую больницу, он бы продолжал жить, я уверен. Володю сильно подкосило то, что его подсадили на иглу. В сочетании с алкоголем это стало большим ударом для его бычьего организма.

Его наркотическая зависимость и алкоголизм — это просто жизненная ошибка или серьезное следствие какой-то личной трагедии, попытка забыться? Что привело Высоцкого к наркотикам, зачем они были ему нужны?

С ним произошла самая банальная история — это роковая случайность. Ему дал попробовать наркотик Иван Бортник. Володя в какой-то момент начал очень сильно злоупотреблять алкоголем, это выводило из себя Любимова — его работодателя, потому что Высоцкий не мог нормально отыгрывать роль Гамлета. После очередного запоя он во время репетиции не справился с задачей, это увидел Бортник. Потом Бортник к нему подошел и говорит: «Пойдем со мной, я тебе помогу — поставлю укольчик, и ты поправишься, сможешь сыграть». Володя согласился. И он правда сыграл Гамлета! Об этом он сам мне рассказывал.

Наркотик давал ему фальшивую энергию, и Высоцкий начал систематически прибегать к такому способу «оживить» себя после запоя, чтобы играть в театре. А потом просто привык, пристрастился. Врачи в любой клинике были готовы дать ему рецепт — его же вся страна обожала… Однажды Марина Влади в слезах прибежала ко мне и говорит: «Посмотри, что я нашла у него в пиджаке!» — и вынула небольшую коробочку. В ней лежали шприцы и несколько ампул. То есть он скрывал это от всех. Марина понимала, что это конец. В общем, Володя два года просидел на игле, до самой смерти. Когда я «пас» его во время запоев, эта его губительная привычка добавляла много хлопот: он постоянно порывался идти добывать морфий в какие-то злачные районы Парижа… Я знал эти места и понимал, что там можно было влипнуть в очень нехорошие истории. Поэтому и охранял его пуще обычного. Это был очень тяжелый труд, но и очень почетный.

Какое место в жизни Высоцкого занимала семья? Насколько вообще он был семейным человеком?

Марина Влади была очень ревнивой, она ревновала его ко всем. А Володя, чего греха таить, был слабоват, когда рядом оказывались красивые женщины. Я думаю, Марина сыграла большую роль в том, что он прекратил общаться со своими сыновьями и мало уделял времени прежней семье. Какое-то внимание он уделял разве что детям самой Марины. Но его в принципе нельзя назвать семейным человеком. Театр, выпивка, стихи, буйства, работа на износ… Времени и сил на семью не оставалось.

Как Высоцкий относился к богеме? Старался попасть в творческие тусовки или, наоборот, сторонился этого?

Ни к каким тусовкам просто в силу своего характера он не мог принадлежать. Он никогда не был «прогибашкой», а это очень часто наблюдается среди любой интеллигенции, русской в особенности.

Что ему было важнее — народная любовь или признание авторитетных людей искусства?

Он очень болезненно относился к критике больших профессионалов — того же Евтушенко или Вознесенского. Однажды Володя поехал в Америку, и его там очень тепло принял Бродский, которого он бесконечно уважал. Бродский подарил Володе книгу своих стихов с надписью: «Великому русскому поэту Владимиру Высоцкому». Вернувшись из Америки, он меня просто изводил с этой книжкой, очень часто показывал ее и приговаривал: «Мишка, меня Бродский назвал великим!» Высоцкого регулярно пытались «тыкать носом» в какие-то его «ошибки» и несовершенства его стихов все поэтические мэтры. Возможно, это происходило из-за зависти к его таланту.

Он задумывался об эмиграции? Находил ли он в принципе где-нибудь идеальное место для жизни в глобальном смысле или так и остался «неприкаянным»?

Высоцкий временами говорил мне о своем желании пожить в свободном мире, где можно воплощать все свои замыслы. Но он не знал ни одного иностранного языка, и ни о каком воплощении замыслов не могло быть и речи. А еще ему совершенно не хотелось петь по русским кабакам для эмигрантов. Это был бы путь в никуда: вспомним Галича, который перебрался в Париж, дал первый концерт, на который пришли очень многие, а потом резко стал никому не нужен. Когда он начал писать песни про советский быт и произносить на сцене такие слова, как «говно», представители старой интеллигентной эмиграции, особенно дамы в возрасте, демонстративно покидали его концерты. На третий парижский концерт Галича пришел только я со своей семьей и несколько наших с ним общих знакомых.

Многие из тех, кто тогда уезжал, делали это с огромной надеждой на грандиозное будущее. И многие срезались. Я не срезался потому, что мне всегда было плевать на успех, я просто хотел жить в безопасном свободном мире, где меня никто не подкараулит у подъезда с арматурой и никто не положит в психушку. Я жил в нищете, но припеваючи. Другие думали хватать за границей звезды с неба, а оказались в «веселой материи», как говорил Бахтин.

Высоцкий верил в вечную жизнь, в бессмертие, в Бога? Как вообще он относился к смерти, часто ли думал о ней?

О смерти любой нормальный умный человек думает постоянно. Есть же только две истины: мы родились и мы умрем. Поэтому умные люди — а Высоцкий был, конечно, умным — всю жизнь об этом размышляют. Но о вечной жизни его души мы как-то и не рассуждали — в основном мы говорили о том, как нам избавиться от алкоголизма, кто и когда пойдет «подшиваться». У нас были более насущные проблемы.

Володя считал себя неверующим. Он знал, что я верующий человек, и часто мне говорил: «Мишка, я чувствую, что мне нужно обрести веру, но я никак не могу». Я отвечал: «Это придет само, не напрягай душу». А мне кажется, что Володя был верующим, это не демонстрировалось публично. Да и демонстрировать свою веру в то время было небезопасно. Это не сегодняшние дни, где бывшие убежденные ленинцы, партийные чинуши, попрятав на всякий пожарный случай партбилеты в ящики столов, толкутся у алтаря с умиленными лицами, держа свечку как стопку с коньяком и тайком поглядывая, с какой стороны надо крест на себя накладывать, слева направо или наоборот.

У вас есть ощущение, что Высоцкий остался только в историческом и культурном контексте 1960–1980-х, что он навсегда в прошлом?

Для меня Высоцкий — это навсегда. Володя очень универсальный. Он и за границей очень людям дорог почему-то. Помню, в Италии как-то проходил фестиваль в его честь, там собрались итальянские, португальские и испанские певцы, которые пели его песни на своих языках. Его песни вообще прижились во многих странах. Шведские рокеры его очень любят, особенно «Охоту на волков». В общем, он продолжает жить в разных странах, а в России уж тем более. Я бы не сказал, что Володя в прошлом. Он растворился в нашем духе, в нашем быте — а ведь это гораздо больше, чем быть частью культуры.

Расскажите про свое самое яркое воспоминание, связанное с ним.

В истории нашего общения не было тусклых страниц. Поэтому я не смогу выделить самое яркое воспоминание, каждое из них — самое яркое. Могу рассказать просто веселую историю, первую, которая пришла на ум. Однажды в Париже я не позволил ему пойти в злачное местечко, где матросы торговали наркотиками. Мы были на улице. Он шел позади меня, был вне себя от ярости, бормотал какие-то проклятия в мой адрес, сетовал, что я не хочу ему помочь. Хорошо, что у меня всегда была звериная интуиция. Я оглянулся и вижу — у него в руках бутылка, он ее заносит над моей головой. Хотел меня оглушить! Чтобы я отключился и он смог прорваться в этот порт к матросам, я ведь его туда не пускал. Бутылку я отнял, отбросив прочь, обнял Володю, постояли молча минуту и двинулись дальше по ночным улицам Парижа. Ну как, достаточно яркое воспоминание?

Беседовал Алексей Черников