«Мы тогда еще не знали, что это и есть пик». Ростислав Хаит и Леонид Барац из «Квартета И» — про нулевые

Прежде чем зайти в ваш кабинет, я посетил артистическую уборную — и обнаружил там три шпингалета. За этим стоит какая-то история?

Слава (Ростислав Хаит): Я сам задаюсь вопросом, кто это придумал и почему это так. Но, смотрите, мы же здесь втроем сидим и пишем. Вот это кресло Сережи Петрейкова, нашего режиссера и соавтора. Очевидно, каждый шпингалет — для каждого из авторов. Они еще распределены по росту: для меня, конечно, верхний, я же самый высокий. Сережа пониже ростом, Леша — еще ниже. 

Леша (Леонид Барац): Я в последнее время закрываюсь на все три. А вообще, «Три шпингалета» — прекрасное название для плохой советской пьесы.

Или для хорошего детского рассказа. Лев Кассиль. «Три шпингалета».

Это про трех мальчиков история, конечно. Один повыше, другой средненький, а третий — я.

Остановимся, пока можем. Мы с вами говорим для нашего спецпроекта о 2000-х — можете для начала в общих чертах описать, что это было за время? Понятно, что 2001 и 2009 год — это совсем разные времена, но все равно.

Вторая половина 2000-х — наверное, лучшее время нашей жизни. Ну, моей — точно.

И моей. Мне кажется, для нас это был такой рубеж, переход от «старой» эпохи «Квартета И» к новой. У нас появился спектакль «День радио» — и вот с него, я думаю, началась новая… ну, не скажу эпоха, конечно. И эрой не назвать. 

Скажу по-другому: мне кажется, в стране тогда возрождалось кино. Это еще в 1990-х началось, а в 2000-х оно уже прямо появилось. Появились и большие проекты типа «Ночного дозора», «Девятой роты», и авторское кино Звягинцева, Хлебникова, Германики, Сигарева. В кино вернулись деньги: появились киносети, большие кинотеатры, все эти «имаксы»…

Какие «имаксы»? Ты что, старенький?

«Аймакс» то есть, да. Все это пошло на нас единым фронтом, появилось целое созвездие хороших, больших режиссеров.

Чем это принципиально отличалось от позднего советского кино?

Я помню, что в Советском Союзе какой-то кинокритик, отвечая на вопрос, чем американское кино отличается от советского, говорил, что принципиальное отличие не в количестве шедевров и не в количестве плохих фильмов — их приблизительно одинаково. Может, в Америке их и было чуть больше, но только потому, что там индустрия помощнее, то есть это было пропорционально. А вот «среднего», «крепкого» кино в Америке было несопоставимо больше, чем у нас. Мне кажется, в 2000-х у нас как раз появилось вот это самое «крепкое» и «среднее». И мы снимаем ровно такое. Мы вряд ли являемся представителями какого-то «шедеврального» направления. Ну, и откровенное говно тоже вроде не делаем.

«О чем говорят мужчины» — знаковый фильм, хороший, потому что мы в нем на своем языке разговаривали о том, что нас волнует. И он как-то срезонировал со зрителем, со временем. Но даже я его великим не назову. В 1990-х фильмы, которые так отражали бы время, можно пересчитать по пальцам одной руки. «Гений», где Смоктуновский играет страшного бандита и, кстати, совершенно не попадает в роль, и по этому косвенно понимаешь, что там за время было. «Маленькая Вера» действительно время отражает. Или «Любовь» Тодоровского.

Это все-таки еще советские фильмы, то есть можно сказать, что это отголосок 80-х («Гений» и «Любовь» вышли в 1991 году, «Маленькая Вера» — в 1990. — Прим. ред.). Если говорить про 90-е, то это «Облако-рай». Вот это — выдающееся кино, которое абсолютно точно отражает свое время.

А «Братья»? 

Тоже отражают, конечно. Мне больше нравится первый «Брат», потому что второй — это скорее комедия. А первый — очень сильное кино. Можно долго рассуждать по поводу идеологии, которая там якобы сформулирована, очень много копий сломано по этому поводу, но это в любом случае сильное кино. А говорил я все это к тому, что мы, надеюсь, на высоком уровне занимались тем самым «крепким» и «средним» кино, которое и должно быть в основе… всего.

Разве «День радио» и «День выборов» — это «среднее» кино? 

Я скорее имел в виду, что «шедевр» в общепринятом понимании — это Тарковский, Герман-старший, Кира Муратова. Точно не «День выборов».

Я здесь вспомню тоже какого-то критика: он составил два списка — «любимых» и «лучших» фильмов, и они почти совсем не совпадали. Потому что «лучшие» — это именно оценка киноведов, а «любимые» — немножко про другое. Я надеюсь, что мы попадаем в разряд «любимых» фильмов. Условно, для меня такой фильм — это «Тот самый Мюнхгаузен». Шедевр ли это? Наверное, нет. Но это такая тонкая грань, про которую я решил, что…

Пошла она *****, эта грань!

Да, пошла она на фиг. Для меня «лучший» — это и есть любимый.

Кадр из фильма «День радио» Фото: «Централ Партнершип»

Кадр из фильма «День радио» Фото: «Централ Партнершип»

Кадр из фильма «День радио» Фото: «Централ Партнершип»

Кадр из фильма «День радио» Фото: «Централ Партнершип»

Кадр из фильма «День радио» Фото: «Централ Партнершип»

Довлатов писал, что только пошляки боятся середины, потому что именно там происходит все самое главное.

Это все равно, конечно, выглядит как оправдание, но мы свой путь определили и по нему с удовольствием идем. Знаете, что еще появилось в 2000-х? Кино про нормальных людей. Дошли до них руки! Про нормальную жизнь. В конце 1990-х мы зажили этой «нормальной жизнью» — и в 2000-х появилось время и желание об этой жизни говорить. А не о тех, кто убивает кого-то, воюет на улицах. Хотя и такое было.

Вот что мы назвали из 1990-х? «Облако-рай» и «Брат». То есть, с одной стороны, это глухая маргинальная провинция, с другой — бандитские разборки. А где здесь обычные люди? Просто люди, которые живут в городе, ходят на работу, говорят, едят и спят. 

И вот тебе фильм «Прогулка» — нормальные два парня, красивая женщина. А вот неожиданно появляющийся Гришковец, который тоже про «нормальных» людей. Я помню, как Слава мне позвонил… Или это я тебе позвонил?

Нет, все правильно. 

Да, он мне позвонил и говорит: «Включи “Культуру”. Там что-то происходит». Я включил — и вдруг какой-то человек человеческим языком говорит о себе.

И так же с фильмами: мы были одними из «пионеров». Очень много спорили, что же у нас за кино: оно авторское или зрительское? Если авторское, то как оно может собирать так много денег? Ведь так не бывает. Оказалось, что можно говорить на определенном интеллектуальном уровне, и это никак не мешает зрительскому успеху.

Хотя, когда вышел первый фильм, я помню, что мы были на одной передаче: с одной стороны, там сидели люди, которым понравился фильм, с другой — те, кому не понравился. Вот среди последних был один критик, которому фильм, конечно, и не должен был понравиться…

Почему?

По определению. Просто такому советскому критику, который пишет об авторском кино, не должно нравиться «массовое».

И отсюда мнение: «хорошее кино не может иметь успеха у зрителей». И обратное: то, что нравится массовому зрителю, не может быть хорошим кино.

И это понятно. Мы ведь тоже росли в интеллигентской среде: человек, у которого есть деньги, — это человек подозрительный. Наверное, бандит.

Ну, не бандит все-таки. Но точно вор.

Конечно, вор. Он «МальбОро» курит!

Если «МальбОро», то это уже не совсем интеллигентская среда. У меня мама про папу говорила, что если у него появляется возможность где-нибудь выступить, чтобы не заплатили, он ей обязательно воспользуется.

Подождите: а что про ваш фильм-то сказали?

Да он назвал нас «мунделями».

Он — это кто?

Не помню, как его зовут. Он с Михалковым еще ссорился… Ну, такой, рьяный.

И вот он сказал, что невозможно смотреть, как между собой общаются эти «мундели».

«Мужчины так не разговаривают — так разговаривают только мундели». Тогда я не нашелся что ответить, а уже после передачи понял, что нужно было сказать: «За себя мы отвечаем — мы люди интеллигентные. А вот наши персонажи могут и в рожу дать, так что поаккуратнее с мунделями». 

Вы, кстати, много фильмов назвали, а «Питер-FM» обошли. Почему?

Я не смотрел.

А я смотрел, но мне он запомнился исключительно саундтреком: «Такие девчонки» и все остальное. Но на мой взгляд, это неплохое кино, не более того.

А вот была же еще «Русалка» — вроде бы кино такого же рода. Но оно, по-моему, прямо отличное.

«Русалка» мне не очень понравилась. Но это вопрос личного мнения.

И такого кино россыпь. Например, никто не помнит фильм «Инди»: это такое российско-украинское кино с Домогаровым, Балуевым, Аленой Бабенко, Полиной Кутеповой. Просто прекрасный фильм — трогательный, сильно написанный. Его никто не знает, но он есть. И такого было очень много. Там ведь еще началось финансирование кино государством. В 1990-х этого почти не было.

А «День выборов» государство не спонсировало?

Нет. 

Кадр из фильма «День выборов» Фото: STAR-T

Кадр из фильма «День выборов» Фото: STAR-T

Мы уже много про кино поговорили, но «Квартет И» — это же еще и театр. Причем такой театр, который очень многих людей погрузил вот в эту «театральную жизнь». Мне кажется, много кто так думал: «Вот есть “Три сестры”. Зачем я пойду на “Три сестры”?» А на «Квартет И» — можно.

Наш режиссер Сережа Петрейков так и говорил все время: «Ребят, сколько можно ставить какое-то очередное классическое произведение? Давайте оставим Чехова, Шекспира и всех остальных в покое». И мы написали о том, чем жили. Мы же познакомились с Мишей Козыревым* — и он нас позвал на «Наше радио» делать такую альтернативу «Русскому радио». «Вот у них типа есть Фоменко, а у меня будет “Квартет И” — их никто пока не знает, но они классные». Почему-то он поверил в нас. Мы начали «вариться» в этой среде, ходили на радио как на работу, стали понимать, как там все устроено, и написали пьесу.

И к нам, действительно, пришли люди, которые раньше в театр ходили, только чтобы выполнить обещание, данное жене: ну, вот надо это сделать, а потом она отпустит с ребятами на рыбалку, на футбол или куда вам нужно. Мы их позвали к себе — и им вдруг стало понятно, что мы про них и говорим. Они сидят в театре, слушают и думают: «О, и у меня так». Это такой терапевтический эффект: когда понимаешь, что ты не один такой, становится легче жить. 

Оказалось, что это очень универсальная история. Тот же «День радио», как ни странно, понятен вообще всем, потому что это просто офис. Да, вроде бы он специфический, но отношения все равно как в любом офисе. Это может быть радио, а может быть завод по производству труб.

Мы писали «День выборов» и «День радио», приходили политологи и радийщики и говорили: «Блин, это же все про нас» — хотя мы писали о себе. Мы же не писали в чистом виде комедию: это просто были какие-то очень точные ситуации, диалоги, повороты сюжета. А потом оказалось, что это вызывает смех.

Вы сказали, что мы затянули зрителей в театр — на самом деле нас к этому подтолкнули. Нас никогда в театральной тусовке за своих не считали. И в киношных тусовках нас никто не считал киношниками. Мы долго думали: «А кто же мы тогда?» И потом поняли, что все они правы: мы — не киношники, не театральная труппа, мы — «Квартет И», который говорит на каком-то своем языке.

У вас ни одной театральной премии нет?

Ни одной, даже самой маленькой. Есть одна кинопремия «Жорж», но, при всем уважении, я даже не знаю, существует ли она до сих пор.

В том и дело, что это же была зрительская премия. Зрители выбирали лучшую комедию. 

Любовь зрителей — это и есть наша главная премия. Вы только напишите, что я это с иронией сказал. Хотя это и правда.

Заканчивая про театр — почему ДК Зуева? Это случайность или в этом было какое-то эстетство? 

Да какое там эстетство?

Сцена из спектакля «День радио», на сцене (слева направо): Леонид Барац, Нонна Гришаева и Дмитрий Марьянов Фото: Михаил Фомичев / РИА Новости

Сцена из спектакля «День радио», на сцене: Леонид Барац и Ростислав Хаит Фото: Михаил Фомичев / РИА Новости

Просто тогда вернулась мода на все советское, в том числе на этот ранний авангард, в котором вы уже не один десяток лет квартируете.

Значит, мы с 1993 года работали в учебном театре ГИТИС на Гнездниковском переулке. Пять лет проработали, но там стали ухудшаться отношения с директором театра, и нам дали понять, что в следующем сезоне нас не ждут. Сережа пошел с нашим тогдашним директором — милая такая девушка была, Малика — искать площадку по Москве, и она его привела в этот ДК Зуева.

И вот мы уже 28 лет здесь. Мы просто спаслись таким образом. Когда мы только пришли сюда, все было в ужасном состоянии. Мы поняли, что хотя бы туалеты надо сделать. Я пошел к нашему другу, который был на тот момент президентом банка, и сказал: «Дай, пожалуйста, 5 тысяч долларов». Он подумал, подумал — и дал. Мы отремонтировали туалеты, начали играть спектакли, и люди как-то потихонечку начали ходить.... 

В туалеты. Все театры начинаются с вешалки, а наш — с туалета.

Да-да-да. Через полгода я эти 5 тысяч вернул этому банкиру, он даже не ожидал, удивился. Сказал: «Это — тебе, это — мне». Просто вслепую разделил пополам пачку денег.

Только себе он оставил 2600, а нам дал 2400.

Ну, он же банкир.

Это же, собственно, начало вашей популярности. Как она тогда ощущалась? Понятно, что вы теперь уже привыкли, но какие это были ощущения в первое время? 

Когда вы шутите и ваша девушка смеется — вам приятно?

Ну да.

Вот умножьте на 100. Вы шутите, а девушки смеются. Это большое удовольствие. И самые приятные слова, когда подходит человек и говорит: «Я вас люблю. Я на ваших фильмах мальчика своего воспитываю. Вы мне помогли». То есть это было не про суперпопулярность. У нас никогда не было такой популярности, как у Бондарчука или Хабенского, или Урганта. К нам просто очень тепло относились. Я помню, мы приехали в Питер после выхода «О чем говорят мужчины» со спектаклем «Разговоры мужчин», выходим на сцену — а зал аплодирует пять минут. Люди даже вставали. Мы просто не могли начать. И это очень важное ощущение: что твои мысли откликнулись, что ты в ком-то отразился, причем отразился многократно. Это большое удовольствие.

При этом известность приходила к нам постепенно, она не свалилась на нас. Мы же стали относительно известными в 35, 36, 37 лет. В 25 нам бы это сшибло голову к чертовой матери, а тут уже взрослые мужики — «нахлебались», какой-то бэкграунд уже был. Мы «лестницу популярности» не то что перешагивали, мы ее переползали.

Но что-то же изменилось в жизни, когда вы стали популярны? В быту.

Начиная где-то с 2010 года я перестал в ресторанах смотреть на цены. Это в отношении еды, не в отношении алкоголя.

За 3 года до этого мы, наверное, перестали смотреть на ценники в магазинах. Но это не про популярность, просто появились деньги.

Раньше мы почти ничего не могли себе позволить. До того как переехали сюда, до «Дня радио», еще в «старой эре», мы играли переписанного нами Мольера и очень внимательно смотрели на ценники в магазинах. 

Летом мы всегда ездили в Одессу, к родителям. И я четко помню, как в 2003 году (это мне уже 32 года) ты позволяешь себе Египет на четыре дня: какой-то плохой отель «Сонеста Бич». Там еще и не очень тепло было, Египет в январе — не самое теплое место. Вечером можно было ходить в дубленке. 

Но для этого ее сначала нужно было купить.

Да, у нас дубленки не было. Но мы смогли «позволить себе»: да, на четыре дня, да, в январе. Но мы прикоснулись к этому образу жизни.

У нас есть спектакль про Стамбул, называется… «Один день из жизни…»

«…из смерти Вадика Беляева».

Да, точно.

Мне нравится, что я вам название подсказываю.

Спасибо. Мы так однажды с Гусом Хиддинком пересеклись на отдыхе, и Слава ему подсказывал, с кем мы играли товарищеские матчи, с кем отборочные. Он путал Латвию с Литвой. Но это ладно.

И вот в этом спектакле, «Один день из смерти Вадика Беляева», как раз были признаки появления этой «новой жизни» в 2000-х. Кто-то говорит: «У меня всегда была одна зимняя куртка. Потому что зачем мне больше, чем одна? А потом я взял — и купил себе вторую. А потом сразу третью. Потом перестал считать. Теперь не знаю, сколько у меня зимних курток» — это признаки 2000-х. Другой говорит: «Девушка ушла ко мне от другого мужчины. И тот на эмоциях выбросил все ее вещи, порезал их — ничего не осталось. И я пошел в магазин и покупал ей вещи. Доставал деньги — и покупал вещи своей женщине». С нами со всеми это в первый раз случилось где-то в 35 лет. 

(Показывая на Лешу.) Он купил ей вообще все, не считал деньги.

Подождите, я запутался. Это автобиографическая история из жизни Леши или сцена из спектакля?

Автобиографическая, но в спектакле она тоже есть.

А еще мы узнали, что алкоголь — это не для того, чтобы нажраться, а чтобы вкусно было.

Ну, а потом уже чтобы нажраться.

Как раз собирался про еду спросить. У вас в «Мужчинах среднего возраста» был момент, когда вы останавливаетесь у придорожной шашлычки и начинается спор: «Как это можно есть?» Вот это ощущение, что есть нужно обязательно в ресторане, что блюдо должно стоить не меньше 30 долларов, иначе невкусно, — вы это правда так чувствовали? Или здесь вообще не в этом дело?

Не совсем в этом. Мы же родом из Советского Союза: зайти в ресторан и ничего не съесть — это как-то неловко. Взять только чай — тоже неловко. Когда заходишь в хороший ресторан, ощущение, что ты маленький мальчик. Потому что в хороших ресторанах сидят богатые взрослые. Скорее всего, жулики. А в 2000-е это ощущение пропало, это стало нормально. 

А над блюдом «дефлопе» вы почему там смеетесь? 

Кстати, нам эту претензию кинула Ксюша Собчак. По поводу «дефлопе». Она говорит: вот я не понимаю, для меня это враждебная точка зрения. Ты просто не знаешь эти блюда, а во Франции это известно, в Италии это известно. Ты там не был — это просто твоя ненасмотренность, невежество. Была такая претензия.

С одной стороны, я с ней согласен. Но мы ведь высмеивали не то, что эти блюда невкусные. Мы высмеивали фальшь, с которой люди относятся к этим блюдам: когда ты не по-настоящему любишь что-то, но знаешь, что это модно, что это будет правильно взять, потому что это правильно любить. 

Я тоже считаю, что она где-то права. Это было ощущение человека из СССР, где в театре на спектакле можно было услышать со сцены: «Налей мне виски с содовой». Что такое содовая, куда ее добавлять? Мы пытались передать ощущения наших людей: они немножко провинциальные, но у них появились деньги — они могут себе позволить ресторан, но им страшновато туда заходить. Это была ирония по отношению к себе. Большинство людей (исключая, конечно, Ксюшу) так ощущали себя в 2000-х, когда появились дорогие рестораны. 

Кстати, если сравнивать с 2005 годом, у меня изменилось отношение к ресторанам. Я действительно сейчас, приходя в ресторан, если я случайно в него зашел (то есть не по рекомендации), начинаю напрягаться, если я вижу цены ниже определенной планки. Я понимаю, что салат должен стоить столько-то. Меня удивляет, если он стоит в два раза больше, и напрягает, если он стоит в два раза меньше. Значит, плохие продукты. Или не так приготовлено. У меня это есть, да. И это, конечно, снобизм…

Куда вы ходили в 2000-х? В «Кофеманию» ходили?

Нет. Хотя мы с Игорем (Журавлевым, основателем «Кофемании». — Прим. ред.) в достаточно теплых отношениях были всегда. Нельзя сказать, что дружили, но даже какие-то коллаборации делали.

И вообще — у нас есть скидочная карта.

Да, сейчас мы ходим в «Кофеманию» гораздо чаще, чем тогда. Если честно, тогда я вообще кофе не пил. У нас вот Леша в новом спектакле говорит фразу, что осуществился глобальный переход с чая на кофе…

Да, а вот переход с алкоголя на траву в нашей стране не удался. Слишком глубокие традиции.

Хорошо, где вы ели в 2000-х?

Сейчас скажу. Я тогда жил на Большой Грузинской — я и сейчас там живу, но чуть-чуть в другом месте. У нас слева было кафе «Шантиль». Сейчас там Togas, по-моему, белье турецкое вот это. Справа — итальянский ресторан «Дамилио».

Мы еще часто ходили в «Да Джакомо».

Да, это где сейчас «Грейс Бистро», на Вспольном переулке, угол Спиридоновки. Уже в конце нулевых открылся ресторан «Люче» — это просто наш домашний ресторан был. Сейчас там Sage. Там было очень вкусно, мы там практически жили. Это все плюс-минус одна локация: близко к театру, к моему дому, Леша неподалеку.

Я еще тогда случалось, что ел дома, жена готовила. Мы даже иногда приглашали к себе друзей. Эта культура постепенно ушла с появлением хороших ресторанов, стало удобнее. Очень редко мы сейчас собираемся у кого-то дома. 

В 2000-х вы завтракали в ресторанах? 

Еще нет. Я даже не помню, как я тогда завтракал. А! Появились же хорошие супермаркеты: покупаешь там какие-то салаты и их ешь.

А мне жена готовила завтрак. Или я сам готовил.

Я жил один. На салатах из «Азбуки вкуса» или «Седьмого континента». 

Где вы одевались?

Ходил в мультибрендовый магазин «Подиум» на Новинском бульваре. «Цветного» еще не было. ЦУМа, по-моему, тоже. Или он уже появился? В современном, я имею в виду, формате. В общем, если и появился, то мне там было дороговато. Поэтому «Подиум».

Это тоже достаточно дорого.

Дорого, но не настолько. В ЦУМе дороже. А еще я помню, что ходил в торговый центр на Тишинке, в нем были разные магазины с полупалеными вещами. Вроде бы они и фирменные, но иногда — нет. Я там покупал себе футболки Abercrombie & Fitch. До сих пор не знаю, паленые они или настоящие. По-моему, настоящие. Еще я помню, что в 2000-х очень популярны были туфли Cesare Paciotti с длинными острыми носами.

Не помню такого. Они меня обошли.

Немного про музыку. Мне кажется, что в 2000-е закончилась эпоха «Аквариумов», «Наутилусов» и прочих «Агат Кристи», а ничего равноценного не появилось. Просто была какая-то инерция поп-культуры. Или нет?

На мой взгляд, появилось равноценное. Когда Березовский нанимал Мишу Козырева* сделать радио, очень удивился, что тот предложил в качестве формата русский рок. Березовский спрашивает: «А что там? Там же пять групп». Но как только появилась площадка, откуда ни возьмись — Земфира*, «Би-2»*, «Сплин». И это только самые топовые. «Мумий тролль». На самом деле, мне и «Сплин», и Земфира* ближе, чем БГ*.

Саша Васильев по текстам не хуже точно. Может быть, даже лучше. И Леша Кортнев продолжает этот ряд.

Да и «прошлые» рокеры еще не ушли: «Агата Кристи», да, практически перестала существовать, но Бутусов продолжался, «ДДТ». Достойных музыкальных произведений в 2000-е было много.

Просто в юности музыка в тебя входит таким образом, что ты взрываешься от радости и соучастия. То же самое с книгами и с кино. Сейчас так тоже бывает, но в юности это вообще постоянно. Равноценен ли Васильев Гребенщикову*? Конечно, да. Или возьмите саундтрек к «Брату-2» — «Вечно молодой» мы впервые услышали в этом фильме.

И там нет ни Цоя, ни Бутусова — все новая музыка. Великолепный саундтрек. Мне кажется, в 2000-е с музыкой все было отлично. Просто у рок-музыки в 2000-х пропала миссия.

И слава богу, что пропала! Мне кажется, эти упреки вообще не очень обоснованы. Миссия важна, когда вокруг «плохо». А тут нормальная жизнь пошла.

И что вы слушали в 2000-х?

Земфиру*, «Агату Кристи». Muse появились — в 2007 году они на меня произвели какое-то сумасшедшее впечатление. Я был два раза на их московских концертах — во дворце спорта «Лужники» и, по-моему, еще раз в Лужниках, но уже на Большой арене. Я помню, как ставил Muse девушке, за которой ухаживал, и не понимал, почему она не в таком же восторге, как я. «Как ты не слышишь? Тут же вот». 

А какой концерт Маккартни на Красной площади? Дождались! А это волшебство, когда он говорит: «Что-то солнца нет» — и выходит солнце.

Интернетом вы уже активно пользовались?

У меня интернет был, я что-то там читал, поглядывал. 

С компьютера?

Да, в 2000-е у меня был компьютер, был стол, из которого выдвигалась клавиатура. И я пытался Славу склонить к интернету. У нас периодически возникают экзистенциальные споры, и вот насчет интернета тоже был такой экзистенциальный спор. Это было на дне рождения нашего друга, в Испании. Слава, который очень любит футбол, просил свою девушку помочь ему — залезть в интернет на айфоне и посмотреть результат какого-то матча. Я ему говорю: «Возьми сам, нажми кнопочку». Он отвечает: «Я не умею». И я ему пытался доказать, что это невозможно «не уметь», можно только не хотеть. Это как готовить яичницу: Слава считает, что возможно не уметь это делать — здесь мы до сих пор сойтись не можем. На этом и держится наша дружба.

Но вы же в итоге нашли, где на айфоне интернет? (Во время интервью перед Славой лежат два айфона. — Прим. ред.)

У меня просто очень долго был кнопочный телефон, еще в 1997 году появился, и мне только в конце 2017-го друзья подарили айфон, чтобы я научился им пользоваться. Я купил вторую симку с новым номером телефона, и потихонечку, за три месяца у меня на этом номере наработалось какое-то количество контактов. То есть я научился им пользоваться. И с тех пор у меня два айфона и два номера.

Та же история произошла с яичницей: в 1996 году мы тебе подарили сковородку и кусок масла…

И 100 яиц. Первые 97 ушли в никуда. 

В «Одноклассниках» вы не сидели?

Как-то нет. У меня Instagram был (принадлежит компании Meta, признанной экстремистской и запрещённой на территории РФ). Не помню, правда, когда я его завел. Аккаунт назывался: «Не блог весть что». Но это работало так: ко мне приходила какая-то мысль, и я ее там публиковал. То есть я этим регулярно не занимался. Хотя там было прилично людей, тысяч 150. Ну, а дальше история умалчивает.

В общем, вы не гики.

Мы не гики. Мы продвинутые лузеры.

Кстати, почему у Славы в 1997 году уже был телефон, это что за олигархический стиль?

Это тяжелая история. Мы завели себе мобильный телефон, Sony Ericsson, один на пятерых, чтобы нам звонили по поводу выступлений, но так получилось, что Слава этим телефоном завладел. Я однажды его попросил дать мне его, чтобы произвести впечатление на девушку, — не дал.

Но как вы его могли завести в 1997 году, вы же не были банкирами.

Нам подарили. Был актерский турнир футбольный, который мы организовали и который спонсировал МТС.

И за связь не надо было платить?

Надо, но я не помню, сколько она стоила. Помню одно, что первые 20 секунд входящего вызова были бесплатными. Поэтому разговоры были примерно такие:

«Алло, привет! Как дела? Пока!» 

Казалось, что если мы превысим этот лимит хотя бы на секунду, сразу спишут какие-то баснословные деньги. 

При этом Слава всегда носил телефон с собой, потому что это же был уровень. И я помню, что мы сидели и работали на Цветном бульваре в кафе, там была витрина со сладостями, и на выбранный десерт все указывали антеннкой. Это была такая общая московская манера. И Славу она не обошла.

Я даже не помню.

Да, конечно, конечно.

Прекрасно. Ну а потом, где-то в 99-м, у всех он появился. И у Леши тоже.

Нет, в 99-м еще не появился. Знаешь, почему я помню? 

Потому что... Наташа?

Да.

Точно, она же тебе на пейджер написала…

Или она тебе позвонила, оставила свой номер, и я ей пошел звонить из телефона-автомата…

О чем вы сейчас говорите?

Да девушка была красивая, очень мне нравилась, но... И Леше она очень понравилась. Вот она связалась со мной и сказала: передай привет Леше. И я понял, что ******. Что я пошел мимо. Ну правильно, у меня был телефон, у Леши была девушка.

И вот у нас тогда была со Славой страшная размолвка, потому что я у него  попросил телефон на день, чтобы впечатление произвести. А Слава сказал: нет, это вообще для другого. Он для того, чтобы показывать антенной, какой десерт принести.

Ну, помирились?

Конечно.

Последний вопрос. Представьте, что у вас есть возможность вернуться в любой год из 2000-х. Какой год выберете — и почему его?

Тут мы, я думаю, ответим вместе: июнь 2008-го. Там все совпало: чемпионат Европы, в марте мы выпустили «День радио», в конце апреля вышел спектакль «Разговоры мужчин» — и билеты раскупили на полгода вперед. Родители  молодые, здоровые, с работой все было отлично, с личными отношениями тоже. Просто идеальная ситуация. 

Деньги есть. Сборная в футбол играет так, как вообще никогда не играла. А мы можем себе позволить поехать на чемпионат Европы. Мы ездили вчетвером: я, Леша, Макс Виторган и наш четвертый друг, но он не публичный. Кстати, эта поездка стала прообразом нашего путешествия из «О чем говорят мужчины». 

Вот там было ощущение абсолютного счастья, хотя в тот момент мы этого не понимали. Конечно, и тогда были какие-то проблемы, но они все были решаемы, не было ничего непоправимого.

Фото: Мария Радаева

Фото: Мария Радаева

Фото: Мария Радаева

Мы тогда еще не знали, что это и есть пик нашей жизни. Может быть, конечно, будут еще пики, но если куда-то и возвращаться, то точно в 2008-й. 

А кризис 2008 года никак на вас не отразился?

Мы его вообще не заметили. В ноябре 2008 года мы праздновали 15-летие театра и потратили на это полмиллиона евро. 

У нас там просто огромное количество выступающих было: Брегович, Тото Кутуньо…

В Театре эстрады было битком. И мы это все сделали, вообще не заметив. Было ощущение, что это просто время несет нас вперед. Понятно, что в жизни бывает несколько «пиков», но на данный момент это самый пиковый «пик». 

* Козырев Михаил Натанович признан Минюстом РФ иностранным агентом.
* Гребенщиков Борис Борисович признан Минюстом РФ иностранным агентом.

* Рамазанова Земфира Талгатовна признана Минюстом РФ иностранным агентом.

* Бортник Егор Михайлович (Лева Би-2) признан Минюстом РФ иностранным агентом.

Беседовал Чермен Дзгоев

Перейти  в спецпроект «Нулевые»