«Площадь Мира» в Красноярске: как искать идентичность современного искусства в Сибири

Музейный центр «Площадь Мира» — крупнейшая институция в Сибири — существует уже несколько десятилетий. Как, на ваш взгляд, за эти годы изменилось его смысловое наполнение?

Сергей Ковалевский: Начнём с того, что это 13-й музей Ленина, открытый в Красноярске в 1987 году — практически в самом конце советского периода. В таком качестве он просуществовал четыре года и с 1991 года начал искать свою новую идентичность. Первый период понятен — это был с иголочки отстроенный музей с великолепной модернистской архитектурой, выполняющий роль мощного идеологического механизма. Когда советская эпоха закончилась, примерно 10 лет музей искал своё новое лицо в этих бурных переменах, касающихся страны и культуры. Он пробовал быть открытой площадкой для самых разных нарождающихся культурных инициатив, при этом одной из важнейших линий было современное искусство. Точкой отсчёта стал фестиваль общероссийского масштаба «Новые территории искусства» 1993 года. Молодые кураторы привезли в Красноярск объёмный срез лучшего российского современного искусства того времени — от Ильи Кабакова до московской арт-группы «Инспекция “Медицинская герменевтика”». В этом же году в музей пришёл и я.

А дальше я наблюдал революцию, которая происходила в культуре параллельно со всеми другими сферами в нашей стране — она не сразу, но постепенно захватывала и пространство музея. В 1993 году в Красноярске был создан один из первых в России паблик-арт-проектов — знаменитый «Сфинкс» молодых московских архитекторов «А-Б». С 1995 года здесь организуется Красноярская музейная биеннале, благодаря которой центр «Площадь Мира» в своё время стал законодателем мод и инноваций в музейной сфере. Здесь также проходило много выставок зарубежного искусства благодаря поддержке международных фондов. К 2007 году, напитавшись разнообразными практиками в искусстве, музей встал на серьёзные рельсы осмысленного поиска собственного лица, и с того времени идёт непрерывное уточнение.

Не будет преувеличением сказать, что сейчас мы — важнейшая культурная площадка Сибири. Наследие, которое мы получили от советского периода, — огромно: это 5 000 квадратных метров экспозиционной площади, из которых только треть занимает постоянная экспозиция. Любопытный и загадочный музей советской цивилизации. Мы не только сохранили это наследие, но и провели его внутреннюю конверсию. Таким образом, мы осознали вторую линию нашей судьбы или нашего кредо, если угодно, — модернистская утопия, прежде всего художественного авангарда, заветы которого мы продолжаем развивать в настоящем. Встретившись с исторической фактурой «музея революции», мы обрели уникальное свойство быть одновременно музеем советской и постсоветской модерности и русской современности. В нашем распоряжении — 700 метров сохранившейся советской экспозиции, вычурной и интересной по-своему, а также пространство модернистской архитектуры, уникальное, лабиринтное, многослойное.

Сегодня мы продолжаем существовать как парадоксальный «музей идей», а не вещей — не секрет, что в 13-м музее Ленина в Красноярске не было ни одной подлинной вещи: это были изначально пять этажей солидного пространства, заполненные репликами, вариациями, откопированными документами и какой угодно виртуальной воображаемостью. Вещи, которые тем не менее в музей попадают в настоящее время — как художественные, так и исторические, — всё время сверяются с концептами музея. А концепты — это вера в изменение мира, которой насыщена художественная и историческая фактура русского XX века. Нам удалось создать работающий гибрид «прошлого про будущее» и современного настоящего.

Экспозиция в центре «Площадь Мира»

В центре «Площадь Мира»

Экспозиция в центре «Площадь Мира»

Как историческое наследие музейного центра «Площадь Мира» влияет на восприятие современного искусства — помогает ли оно раскрыть его глубже или, наоборот, отвлекает и создаёт искажающие интерпретации?

Отвечу радикально и концептуально — только давайте не пугаться — «Площадь Мира» — это не музей современного искусства. Есть вещи — шире искусства, о которых сегодня не очень принято говорить. А в 20-е годы прошлого века, например, было очень принято — это идеи жизнестроительного искусства. Искусство, которое переходит в практику, которое меняет мир — это то, что стояло на повестке у всего авангарда (вспомним здесь, например, Казимира Малевича или Александра Родченко). Вот эту смысловую линию, соединённую с современным искусством, мы на своём опыте и в этом пространстве переживаем. Это и есть живая почва для самоопределения музея — мы не боимся, что здесь создаётся более широкая практика, чем просто в чистом виде художественная, лабораторная деятельность в поле современного искусства. В этом и раскрывается модернистская стратегия, идущая от авангарда: искусство — больше, чем искусство — в таком понимании, которое было у Казимира Малевича, Эля Лисицкого, Велимира Хлебникова и даже Павла Филонова. Но должен оговориться, что, конечно, главная фактура, с которой мы работаем, — это художественный материал, потому что в нём больше шансов найти этот нерв.

Ольга Темникова: Если говорить про музейный контекст, не каждый музей готов рассказывать историю методами современного искусства — это именно то, что мы делаем. Мы работаем с идеями, с историей, с видением настоящего и будущего — методами современного искусства. Мы используем его как способ осмысления, генерации новых смыслов, взаимодействия с миром, и современные художники для нас — чувственные проводники в этом процессе.

Это инструмент, который развивался и формировался здесь органично: в ситуации, когда у нас есть огромные площади, но нет предметов, и мы из пустоты вынуждены что-то создавать, искусство и стало для нас способом насыщения, осмысления пространства и формирования своей реальности. Мы и само здание — объект модернистской архитектуры — воспринимаем как живой организм, который своей авангардистской логикой всё время пытается запутать наше сознание.

Экспозиция в центре «Площадь Мира»

Экспозиция в центре «Площадь Мира»

Расскажите про аудиторию музея. Как публика воспринимает концептуально насыщенный материал, который вы ей представляете?

Зрители приходят к нам разными маршрутами. Бывает, семья приходит впервые на мероприятия детской образовательной программы и неожиданно узнаёт о других событиях и проектах музея, что становится для них целым открытием. Вообще, по всем показателям у нас самая молодая аудитория из всех краевых музеев — нас посещает много подростков. Часто впервые они приходят на какие-то понятные форматы — ночные экскурсии или Музейная ночь, например, — позже они возвращаются. Кстати, важно отметить, что первая в России Музейная ночь прошла именно в Красноярске по инициативе Музейного центра «Площадь  Мира» в 2002 году, и только потом она масштабировалась во всероссийскую акцию — это предмет нашей гордости.

Мы воспринимаем нашего зрителя как сложно внутрисочинённого человека и уважаем его. Мы уделяем огромное внимание медиации — стараемся сделать нашего посетителя не просто зрителем, а соучастником процесса. Мне кажется, наша гуманитарная задача — помогать нашим зрителям выстраивать их внутренний мир, развивать «мышцу воображения». Самый большой комплимент, который мы можем услышать от посетителей: «Мы обязательно к вам вернёмся. У нас так много впечатлений, которые нужно пережить и осмыслить, что мы точно придём снова». Красноярск раньше никогда не был супертуристическим городом, мы не избалованы зрителем, как столичные музеи. Мы исходили из того, что работаем только с аудиторией нашего города, поэтому нам всегда было очень важно, чтобы человек приходил снова и снова. Хотя в последнее время мы замечаем, что в Красноярск приезжает всё больше туристов из разных регионов — возможно, потенциально в ближайшее время они тоже оформятся в сегмент нашей целевой аудитории, для нас это будет что-то новое.

Нас благодарят за сложность, содержательность, честность во многих вопросах, но, конечно, бывает, резко с нами спорят. Возникновение дискуссии — для нас самый ценный показатель: это даёт понять, что всё, что мы делаем, не оставляет людей равнодушными, провоцирует на разговор и создаёт пространство для диалога. Нам важно, чтобы они чувствовали, что здесь они могут высказаться, и они будут услышаны.

Экспозиция в центре «Площадь Мира»

Экспозиция в центре «Площадь Мира»

Как сейчас выглядит художественный ландшафт в регионе, и какое место в нем занимает Музейный центр «Площадь Мира»?

Художественное сообщество — важнейшая аудитория для нас, поскольку начиная с 1993 года музей предлагает ему на постоянной основе пространство для экспериментов, испытательную лабораторию. Многие значимые авторы сегодня, в том числе сибирские художники, вышедшие на уровень общероссийского масштаба — здесь я прежде всего должен упомянуть Виктора Сачивко, — выросли вместе с музеем, в каком-то смысле формировались в диалоге с ним.

За тридцать с лишним лет существования музея выросло и новое поколение (а, может, даже и два) молодых авторов. Они приходили в музей в детстве, и сейчас мы наконец получаем отрадную отдачу: последние пять–семь лет мы наблюдаем, как бурно расцвело молодежное сообщество современного искусства в Красноярске. Кто-то, получив первые опыты здесь, уехал из Красноярска и получил признание на российском рынке — например, Алексей Мартинс. Но и в Красноярске остается много молодых авторов, убежденно разделяющих ценности и смыслы, которые мы пытаемся создавать в музее уже 30 с лишним лет. Важно также понимать, что мы выступаем как общесибирская площадка — к нам едут люди из Томска, Новосибирска, Иркутска, даже Владивостока, и мы создаем все возможные условия для этого: даем право делать выставки, реализовывать проекты, организовывать лаборатории.

Роль музея в художественной системе региона — быть соединительной тканью для всех участников, повышать узнаваемость локальных художников в России и мире. Ранее мы очень плотно работали с консульствами и международными фондами — привозили в Сибирь художников с мировым именем, которых впервые открывали для России: в 2015 году израильский скульптор Цадок Бен-Давид показывал у нас гигантскую инсталляцию, а в 2022 году мы готовили с ним мощный проект «Поле». У нас, как у “Площади Мира”,действительно внушительный список заслуг по открытию зарубежных художников для России. Парадокс еще заключается в том, что в мире о нас порой знают даже больше, чем внутри страны — это доказывают и несколько международных премий, которые мы получили за свою деятельность. К слову, мы много лет оставались единственным российским музеем, который получил «Приз Совета Европы» Европейского музейного форума (EMF).

Наша работа по выращиванию арт-сообщества в регионе получила свое логическое продолжение в нашем образовательном проекте — Школа современного искусства. Школа взаимодействует с разными аудиториями, начиная с малышей — для нас это работа на перспективу: образовывать поколение, которое придет в музей — как зрители или профессиональные кадры — через 10 или 20 лет. Конечно, это также и площадка для профессиональных образовательных продуктов — мы хотим привозить и в Красноярск экспертов арт-сферы и своей экспертизой делиться.

В Красноярске представлены все степени художественного образования — начиная с художественных школ и училищ и заканчивая академией, но при этом наш музей застолбил за собой важную миссию — создавать пространство для концептуального, экспериментального искусства, реализации в профессиональной сфере на практике. Нам бы, например, хотелось, чтобы у нас было больше профессиональных кураторов — сейчас это редкий краснокнижный зверь в Красноярске.

К слову об академической сфере, которая действительно очень развита и в каком-то хорошем смысле очень самоуверенна, я бы добавил: последние годы мы замечаем тенденцию — молодые профессионалы с академическим бэкграундом приходят к нам, движимые желанием пробовать что-то новое, и мы очень рады этой встрече. Например, у нас проходили выставки Александра Мортаева и Александра Гребенщикова — это великолепные рисовальщики-графики с академической школой, но которые изнутри созрели, чтобы видеть мир искусства шире. Они на своем примере показали, как можно, не ломая свою любовь к фигуративному и натуралистическому рисованию, добавлять в свою практику дополнительные концептуальные измерения.

Если посмотреть панорамно на контекст российского актуального искусства, есть ли у современных художников из Сибири своя специфика?

На этот счет у нас постоянно идет дискуссия — лично для меня это нерешенный открытый вопрос. Всё-таки, как мы апеллируем к этой проблематике — «современное искусство в Сибири» или «сибирское современное искусство»? Осознание этой самой «сибирскости» сейчас только в процессе. В том, что делают художники здесь, не исключены и подражания каким-то мировым, историческим трендам, но в то же время они прощупывают и какие-то точки самоопределения в контексте Сибири. Хотя, на мой взгляд, важнее даже вопрос о том, шагает ли художник дальше этого и обретает какую-то уже свою собственную идентичность.

При желании можно найти какие-то черты, свойственные художникам Сибири. Скажем, уже упомянутый Алексей Мартинс зашел на московскую сцену со скульптурами из подножного дерева, обугленными деревяшками — он позиционировал это именно как такую сибирскую, таежную специфику. В нашей коллекции есть лучшие его работы — скульптуры из дров в виде разных животных. Он смог довольно интересно и талантливо проявить эту некоторую сибирскую генетичность, но сегодня он пошел дальше и глубже, не зацикливаясь на дровах и штакетниках. Реди-мейдами мир искусства не удивишь: многие художники работают с сырыми брутальными материалами — и тогда, и сейчас, и завтра.

А по существу — мы, конечно, этот вопрос все время ставим и пытаемся его решить. Через систему биеннале, начиная с 2005 года, мы целенаправленно приглашаем художников со стороны и изнутри для решения вопроса: в чем заключается концептуальная идентичность Сибири? Только когда ответ на него будет сформулирован здесь, можно будет начинать транслировать эту идентичность куда-то вовне. Мы рады, когда к нам приезжают художники из разных городов и стран и здесь создают проекты на темы, связанные с любовью к пространству, топографией Сибири, глубиной сибирских руд. Всё это остается в коллекции музея, и таким образом растет корпус site-specific работ, на основе которых мы можем говорить о проявлениях Сибири. И здесь принципиально, что это не художники, которые родились и живут в Сибири, а авторы, которым интересно вступить с ней в диалог.

На мой взгляд, одна из магистральных линий в этом разговоре — тема пространства, его экзистенциальное переживание. Это то, чем Сибирь обязана, как говорится, торговать и чем должно отличаться сибирское искусство. Сибирь — это прежде всего даль. При этом резко сказать, что никто не занимается темой пространства в Бразилии или Великобритании, мы пока не можем — нужно учитывать нюансы.

Если говорить о чем-то конкретном на примере опыта музея, я бы хотел упомянуть здесь фигуру Виктора Сачивко, через практику которого проявилось нечто уникальное. Автор, который не мыслит себе непространственного произведения. Это художник-живописец, у которого можно и нужно покупать картины, — но он не делает картины. Он создает пространственные живописные инсталляции. Это можно видеть на примере проектов, которые он делал специально для музея, используя его пространство как матрицу. Ближе всего для описания формата его произведений подошло бы понятие «фрески» — в этом есть что-то такое фундаментальное, древнерусское, преобразованное через призму русского авангарда, Малевича и сегодняшний XXI век. Я бы хотел вот с этим идентифицировать то новое сибирское искусство, которое рождается на «Площади мира», но такого немного — это пример подвига личности, который мы стараемся конвертировать в нашу коллекцию, выставки, тексты и прочее.

Что это значит — быть музеем, который занимается современным искусством, в Красноярске? Какие отличия вы бы выделили между институциями в столице и в отдаленном регионе?

Я думаю, по сравнению со столичными музеями мы оставляем за собой право свободы, эксперимента. Рынок и конкуренция не так давят на нас, как на музеи в Москве и Петербурге. Мы как ученые, которые постоянно должны генерировать что-то новое, экспериментировать, идти на риски и создавать какие-то предложения, которые не дают гарантию большой аудитории и коммерческого успеха. Но именно эксперименты позволяют нам всем развиваться. Пусть даже 90% экспериментов заканчиваются неудачно, но оставшийся небольшой процент удачных экспериментов правда меняет мир.

Первое отличие, которое лежит на поверхности, — количество культурно компетентной аудитории в Петербурге, Москве и Красноярске всё-таки не сопоставимы. «Класс интеллигенции», назовём его так, в столицах совершенно иной по плотности, чем в регионах, — здесь он более разряженный. Это задаёт менее интенсивный уровень коммуникации с аудиторией. Мы, конечно, здесь недовостребованы, позитивной обратной реакцией не избалованы.

Второй крайне важный элемент — уровень меценатства и связанная с ним культура коллекционирования.

Мы можем назвать несколько состоятельных человек в нашем регионе, которые поддерживают современное искусство и музей, но их крайне мало, и они тоже выдыхаются, устают без поддержки других.

Мы получаем помощь и от фондов, которые ориентированы на регионы. Сейчас мы очень горды быть замеченными Фондом Cosmoscow и благодарны за то, что он выбрал нас Музеем года и инвестировал солидные для нас деньги на пополнение нашей коллекции. И всё же поддержка фондов — специфичная история: это, по большому счёту, игольные ушки, в которые нужно как-то проскочить. По факту наша деятельность — бесконечное сопротивление обстоятельствам. Честно говоря, сам я, когда задумываюсь, как это всё функционирует, не нахожу иного ответа, кроме как — мистика. 

На чём сейчас сосредоточено внимание музея?

Планы огромные, впереди много дел. В смысловом ядре нашего внимания, безусловно, работа с коллекцией музея — это наша ответственность перед будущим. Как у современников живого процесса в искусстве сегодня у нас сейчас гораздо больше возможностей увидеть в нем самое важное и сохранить его для будущего, чем у людей через 50 или 100 лет, которые будут оглядываться назад, а многое будет уже утрачено. Мне кажется, это наша миссия — выступать сегодня камертоном времени, выбирать и чувствовать. И даже если это мы говорим про очень молодых художников, мы делаем на них свою экспертную ставку и понимаем, что это нужно сохранить. Также, конечно, мы хотим продолжать выступать платформой поддержки современных художников — и это тоже про будущее. Лаборатории и проекты, которые мы делаем сегодня, создают почву для того, что будет создаваться в искусстве, возможно, через 20–30 лет. Мы всегда об этом думаем.

И, наверное, еще приблизиться к моей мечте, которая может звучать наивно, — создать ситуацию, при которой музей сможет заменить торговый центр. Мне хотелось бы, чтобы люди, просыпаясь утром выходного дня и думая о своих планах, в первую очередь выбирали бы музей. Чтобы к нам приходили семьями: папа может посетить лекцию, мама может послушать музыку, а дети могут пойти на мастер-класс. Мне кажется, люди, которые с детства привыкают ходить в музей, видят этот мир иначе, чем те, кто в это время ходили только в торговые центры. Мы хотели бы притянуть фокус внимания на себя.

Если говорить про оперативные планы, — у нас сейчас на повестке дня 16-я Красноярская музейная биеннале. Очень значимая и символическая, получившая название «Принцип надежды». В рамках этого выпуска биеннале мы пытаемся сформулировать с помощью 25 художников из разных концов России некий «музей надежды» — тот самый сверхмузей, в котором главную роль играет сверхискусство. Это наш оммаж авангардистам-утопистам. Мы касаемся и довольно сложной темы сакрального, чтобы понять, какое место она вообще занимает в искусстве сегодня. И, конечно, это наша стратегическая попытка ответить на вопрос — что же такое музей современности? Это отчасти метафора и парадокс: современность невозможно уловить, она постоянно движется и ускользает. Но, наверное, в парадоксальных формулировках и стоит ставить себе задачи? Ровно так, как в этом знаменитом лозунге: «Будьте реалистами, требуйте невозможного».

Беседовала Юля Крюкова