«Почему я сейчас очень тороплюсь?» — интервью с создателями спектакля «Нить»
Антон, по образованию вы режиссёр драмы, в июне дебютировали с оперой, прошлым летом выпустили балет, за год до этого — перформативную инсталляцию, сейчас выходит пластический спектакль. Каким образом получается работать универсально в отношении настолько разных театральных форм?
Антон Морозов: Это исключительно интерес, совокупность профессионалов вокруг тебя и инструментов. От проекта к проекту появляется больше любопытства, больше навыков для того, чтобы это делать. Тем более что Макс работает со мной в драматическом театре как режиссёр по пластике и хореограф. В балете он главный. Я могу только... как называется, когда есть водитель, а есть тот, кто рядом?
Максим Петров: Штурман.
Да. В опере и в драмтеатре другая история. И даже когда я делаю перформативную инсталляцию, я всё равно иду к Максу или ещё к кому-то, чтобы лучше понять, как, например, тело ведёт себя в тех или иных обстоятельствах. Это исключительно чувственным фактором продиктовано. Ну и мне просто нравится работать с людьми, которые предлагают эти проекты.
А что вам позволяет выразить пластическая постановка, чего, допустим, не выразишь в драматической?
Никто не обращается к конкретному жанру. Появляется тема, идея спектакля, и все начинают уже что-то своё туда вкладывать. Мне Макс показывал несколько хореографических постановок, от него же я узнал о Джеймсе Тьерре, который занимается физическим театром, и мы решили похожую штуку сделать, но на основе литературного материала. И появилась Настя, которая пришла к Максу с предложением сделать «Нить». Мы побрейнстормили, и теперь в спектакле есть и пластические, и драматические — текстовые — части. А мог получиться просто балет Макса, если бы так сложилось. Дело в том, что в тексте некоторые вещи могут звучать пóшло… Слова не всегда дают понять, о чём мы вообще хотим сказать. То же самое и с хореографией. В этом спектакле получилось, что одно вытекает из другого.
Тело танцовщика может больше рассказать нам про чувства и эмоции, поддерживая текст. Если мы слышим только голос и не считываем информацию с тела — это одно, когда есть только тело и нет голоса — другое. Когда одно дополняет другое, мы не имеем права не использовать этот ресурс.
Настя — балерина, и текст для неё — что-то непривычное, даже сопротивляющееся. Для Насти это новый опыт, новый инструмент. И когда из текста рождается пластика, а из пластики — текст, получается особая органика. У драматического актёра свои навыки, у балетного — свои, но здесь текст начинает звучать по-другому. Она его как будто телом проживает. Воспринимает пластически. Понятно, что я имею в виду?
Да, получается, что органика артиста здесь и определяет выбор формы.
Именно. Всё идёт не от жанра, а от идеи спектакля.
От возможностей конкретных артистов и постановщиков.
Тогда как появился именно этот состав?
Всё началось с Настиной идеи — сделать спектакль о своей жизни. Но это не байопик, есть отсылки к её опыту и прошлому, некоторые сцены придуманы. Настя позвала своих коллег-партнёров — это Александр Водопетов, Денис Савин и Артур Мкртчян.
Мы даже прописали план пьесы — главы, которые хотим рассказать. Настя продолжает свой творческий путь, поэтому у спектакля открытый финал. Но внутри каждой главы есть своя история, свои события. Макс придумывает, как их передать через движение. Что получится — посмотрим. Как говорит Андрей Могучий, спектакль рождается только тогда, когда появляется зритель.
Кстати про Могучего. Была такая формула, что настоящие ученики не похожи на своих учителей. Это похоже на ваш с ним сюжет?
Я однажды попробовал преподавать у него на курсе — меня хватило месяца на три. У нас с Могучим совсем разный подход к работе с артистом, к постановке задач... Но я, разумеется, получил огромный опыт, работая с ним. Он интуитивный художник, и я, в общем, тоже. Хотя со временем я понял, что мы существуем как будто в разных театрах. Но я стопудово его ученик. Просто цели и способы у нас разные.
А вообще, если выделять режиссёров, художников в широком смысле слова, кого бы вы могли назвать важным для себя? Кто повлиял?
Кристиан Люпа! Я до сих пор не понимаю, что со мной происходит, когда смотрю его спектакли. Видел три в Александринке — я не мог выйти из зала, потому что для меня это был… особый опыт. Не в том смысле, что после просмотра я понял больше про технические особенности спектаклей, а в том, что во мне самом произошла трансформация.
Максим, а у вас кто эти художники?
Я всеядный — не только в хореографии, но и вообще в театре, в любом его обличии. Трудно сказать, что повлияло больше всего, потому что процесс продолжается. Иногда незначительные вещи влияют сильнее, чем спектакль великого режиссёра.
Как-то раз я зашёл в Русский музей, собрался на абстракционистов, а справа оказался Левитан. И почему-то я пошёл на Левитана. Меня тогда взорвало.
Не очень правильно говорить про одну большую фигуру, сильнейшим образом повлиявшую на тебя. Ты будто сразу отказываешься от всего остального. Вокруг много всего, ты меняешься, мир меняется. Правильнее реагировать на то, какой ты сегодня, и то, что вокруг.
Столько ништяков вокруг, чтобы отказываться в пользу чего-то одного?
Да. Больше всего на меня повлияла школа. База, которую заложили в Академии русского балета. А всё остальное со временем само приклеивается. У меня не было учителя — хореографа, который бы направлял или воспитывал. Как это принято в режиссёрском театре, например.
Если посмотреть на афиши площадок, кажется, пластических спектаклей стало больше. Не то чтобы они вышли на передний план, но будто ощутимо множатся. Это только моё ощущение или так действительно происходит?
Так и есть. Больше людей в стране научились танцевать профессионально. Сейчас появилось больше институций, где преподают современную хореографию. Общество стало иначе воспринимать современный танец. Если посмотреть на драматических актеров, они тоже стали по-другому двигаться. Да и артисты балета двадцать лет назад были иными. Меняется школа, появился интернет, можно смотреть современные спектакли, следить за процессами. Всё чаще выпускники академий идут не в классические труппы, а в современный танец.
И запрос появился. Это, может, странно звучит, но моя мама — она живёт в провинции, ходит на балеты — говорит: «Танцы на ТНТ своё дело сделали».
Максим, вы сказали, что ваш взгляд объединяет в себе реакцию на то, что вокруг. Если говорить про новую постановку: на что именно реагирует она?
Можно будет точнее ответить со временем. Хореография решает сюжетные и чувственные задачи, пластика поддерживает текст либо идёт с ним параллельно.
Мы репетировали драматические сцены, и из них рождались пластические эпизоды. Когда Максим приехал, оказалось, что раньше они были грубее, схематичнее — просто топорно сделанный пластический кусок «про него и про неё». А теперь появилось больше нюансов, всё обросло деталями, фактурой. В этом появилось мясо, жир появился. Думаю, наша с Максимом задача — найти золотую середину между формальными и излишне поэтизированными или романтизированными вещами. Рассказать Настину историю так, чтобы это превратилось в хореографический спектакль, который будет понятен даже обывателю.
И будет иметь какую-то художественную ценность.
Бывает момент, когда вдруг останавливаешься. Торопишься куда-то, и вдруг тебя накрывает мысль: я вообще как здесь оказался? Почему я сейчас очень тороплюсь? Почему я бросился? Это момент, когда ты пытаешься проанализировать полученный опыт, понять, как из этой точки идти дальше. Я не помню, на какой вопрос я отвечал…
Ничего, продолжайте.
В общем, в спектакле — похожая история. Настя рассказывает: ей исполнилось сорок. Мы с Максимом начали с ней разговаривать о том, что было за эти годы. Детство, балетное училище, которое всех, кто в нём учился, так или иначе ломает. Был ещё момент узнавания — интуитивного, чувственного. Когда ты вдруг понимаешь, что можешь подключиться к истории, прожить её как личную, но и как художественную одновременно. Мы ищем это простыми средствами, без нарочитости. Иногда я что-то накручиваю, а Макс говорит: «Ведь можно проще, вот так». И я понимаю: да, проще и точнее. Мы всё время помогаем друг другу счищать лишнее, избавляться от надуманности.
Когда мы с Полиной только начинали говорить об этом спектакле, я вспомнил Наталью Трауберг — у неё в сборнике «Домашние тетради» есть «Записки панды». Мы тогда даже думали сделать из этого основу спектакля, придумать лирического героя, который идёт по пути эскапизма. Что-то из этого осталось и здесь — эскапистские выпады, лирические отступления. Но при этом невозможно докрутить эту историю до трагедии — это не история «большого» человека, не бенефис, и мы осознанно от этого уходим.
Беседовала Алина Мюльбейер