«Родители отвечают за сложности в отношениях с детьми». Виктория Толстоганова — о спектакле «Это все она»
18 апреля театральное агентство «Арт-Партнер» выпустило на Новой сцене Театра на Таганке премьеру романтической трагедии «Это все она» с Викторией Толстогановой в главной роли. В спектакле Данила Чащина по пьесе Андрея Иванова всего два героя — мать и сын, переживающие потерю главы семьи и не способные найти общий язык. В поисках диалога со своим ребенком мать заводит в соцсетях профиль от лица девочки-подростка и добавляет сына в друзья. Общение в интернете захватывает обоих, парень влюбляется в незнакомую собеседницу, и неизбежное обнаружение правды приводит к трагедии. «Сноб» поговорил с Викторией о спектакле и работе над ролью
Как вы познакомились с пьесой «Это все она»?
Пьесу мне предложил изучить продюсер Леонид Роберман. Текст показался интересным, но смутила несовременность героини. Например, она не знает, что такое «лайк». Я могу такое представить среди людей возраста моих родителей, но наше поколение прекрасно ориентируется в интернете. Потом я перечитала пьесу и поняла, что современность в ней не главное. Самое важное, что мать и сын не слышат и не понимают друг друга. Они не осознают, что разговором, любовью и открытостью можно достигнуть намного большего, чем утверждением собственной правоты. Моей героине не приходит в голову, что сын может думать иначе, — и в этом зачаток трагедии.
У пьесы Андрея Иванова открытый финал, ее можно по-разному трактовать. В вашем же спектакле показана трагедия: мы встречаем героев, когда они уже прошли точку невозврата. Как вам кажется, у этой ситуации мог быть другой исход?
Вы правы, мать и сын вступают в диалог уже в настолько напряженной стадии отношений. Им нужно сильно постараться, чтобы избежать печальной развязки. Их общение с трудом можно назвать диалогом, вне виртуальной реальности они произносят монологи — это о многом говорит. Мы приняли трагический финал за основу спектакля, но нельзя сказать точно, чем заканчивается история. В эпилоге есть маленький диалог между Тоффи и Вороном — аватарами матери и сына в диджитал-реальности. Почему он появляется? Жива ли мама? Может, она вслед за сыном сиганула из окошка, они разговаривают где-то на небесах и наконец понимают друг друга. Я голосовала за такой финал. Зачем его делать открытым, представляя, что у мамы и сына получится договориться? Возможно, у зрителей получится, у героев уже нет. Это страшный пример того, чем могут закончиться отношения, в которых нет доверия и открытости.
В спектакле настроение персонажей передается через костюмы — вначале мать и сын одеты в серое и черное, а к финалу в их образах появляются яркие цвета. Как ложная надежда на возможность счастливого исхода?
У них внутри происходят изменения, и действительно появляется надежда. Только любовь и понимание, которые возникают в переписке, к сожалению, никак не переносятся в жизнь. Маме кажется, что началось движение в правильном направлении, но она не осознает, что влюбилась в образ собственного сына и обманом портит ему жизнь. Для нее это тоже горе, она отдалась чувству, не понимая его преступности по отношению к самому близкому человеку. А сын оказывается заложником интриги, для него страшный удар — узнать, что всю любовь он потратил на маму. И это не детско-родительская любовь, которая ему ужасно нужна, а первая сильная влюбленность. Под конец складывается ситуация, когда герои ведут себя как два дурачка, не понимают, куда все катится. У них в виртуальной реальности все хорошо: один влюблен, вторая свихнулась. Но все заканчивается, стоит сыну увидеть, что письма его Тоффи отправлены с компьютера матери. И тогда все яркие цвета уже ничего не значат, они меркнут в одну секунду.
Вы играете сразу две роли: и матери, и девочки-подростка из виртуальной реальности. Когда мама выдает себя за Тоффи, у нее меняются пластика и характер. На какие референсы вы ориентировались и как работали над этой ролью?
Мы искали визуальное решение для переписки героев, чтобы это был не текст в титрах, а особый мир. Прекрасный режиссер по пластике Игорь Шаройко придумал идею, что, находясь в интернет-пространстве, герои перенимают пластику игровых персонажей, но при этом испытывают реальные чувства, которые вкладывают в переписку. Такое наслоение нам показалось очень интересным. Решили, что реакции и эмоции должны отражаться в теле: чувствует живой человек, а реагирует тело персонажа. Мы по 15 минут в день изучали существование персонажей в игре The Sims, репетировали: ходили как симсы, отвечали как они. В какой-то момент пластика была выстроена, но стала уходить внутренняя эмоциональность. А ведь в виртуальной реальности чувства у героев едва ли не тоньше, чем в жизни. В первых сценах еще заметна разница между образами Тоффи и мамы, а ближе к финалу мама растворяется в вымышленном персонаже и становится ближе к сыну. Недаром она признается, что в жизни им не о чем разговаривать, а в интернете они могут трепаться часами. Они способные, слышащие и чувствующие люди, которым не хватает диалога в жизни. В итоге нам удалось, сохраняя пластику, передавать в виртуальном мире реальные эмоции.
Спектакль поднимает проблему поиска языка на нескольких уровнях: это и попытка вернуть близость между родными, и банальная разница в лексиконе взрослых и подростков.
Мы говорили с режиссером о том, что это спектакль о поиске языка между двумя людьми. Есть внешний уровень: мама учится подростковому сленгу у сына и успешно его осваивает. В этом языке нет ничего плохого. Круто, что дети отличаются от тех, кем были их родители в 14 лет. В первую очередь задача родителей — понять, что ребенок — это отдельный человек со своим мнением, и возраст тут ни при чем. Те же самые сложности возникают у мужчины и женщины, когда они заходят в тупик семейных отношений. В кризисные моменты услышать друг друга очень сложно, нужно себя перебороть, но это в человеческих силах. Если же люди считают, что им это непосильно, сформировавшийся ком крика, раздражения, натруженности отношений не тает, а застывает, и пара расходится. Любовь — это труд, как между партнерами, так и между родителями и детьми.
Подростковая речь быстро меняется и устаревает, язык становится паролем, разделяющим на «свой — чужой». С момента написания пьесы прошло уже несколько лет. Адаптировался ли текст под сегодняшний молодежный сленг?
Когда мы начали репетировать, мои дети сказали: «Какой лол-кек, так никто не говорит, это семнадцатый год». Язык подростков устаревает очень быстро. Драматург Андрей Иванов присутствовал на репетициях и вносил коррективы в пьесу, в том числе и по поводу сленга. Но большую часть текста мы решили оставить как есть, потому что все актуальные словечки через месяц снова изменятся. Все-таки мы должны на чем-то остановиться.
