Трезвые разговоры в баре. Манойло и Цвирко
Манойло: (включает диктофон) Любопытно, что последняя запись в моём диктофоне называется «Особенности рэпа». Не поверите, это по работе…
Цвирко: Ну, по сути, рэп — это же поэзия, стихи.
Манойло: Исследователь рэпа с вами бы не согласился. Он об этом говорил час и сорок две минуты. А вы слушаете рэп?
Цвирко: Я слушал скорее хип-хоп, когда был в возрасте своего сына. Моё условное знакомство с хип-хопом и рэпом состоялось через Bad Balance, «Легальный бизне$$», Децла. Потом были «Каста», чуть-чуть «Ю.Г.». В какой-то момент в жизни появился и Баста. К творчеству рэперов — героев XXI века я как-то не проникся. Наверное, я просто олдскульный персонаж.
Манойло: Я очень люблю Якуба Орлинского. Ходила на его концерт, когда он приезжал в Москву. Потом нашла в соцсетях. И я думаю: как же так? Вот этот ангел, контратенор, спустившийся с небес, в свободное время танцует брейк-данс, в бейсболке, в оверсайз-шмотках. Не отписалась, но любить стала чуть меньше. Представляете, какими штампами мыслю. Вы сталкиваетесь с таким?
Цвирко: Возможно, у всех стереотипное восприятие. Если ты артист академического театра — должен слушать Шопена, Шуберта, Баха, Моцарта. Ну и, естественно, в машине должно звучать радио «Орфей». Расстрою либо обрадую своих поклонников, если таковые есть: я меломан. Когда учился в академии хореографии, мой друг слушал русский рок, а я — хип-хоп и только-только появившийся рэп. В какой-то момент мы специально записали CD-диски, чтобы каждый послушал то, что слушает другой. И потом, в возрасте 15–16 лет, я уже начал слушать и «Арию», и Кипелова. Мне кажется, всегда нужно быть чуть-чуть гибким, даже в выборе музыкальных предпочтений.
Манойло: На чём вы слушали диск? В плеере, как Данила Багров?
Цвирко: Тогда ещё Стив Джобс не придумал свой мегааппарат — айпод. Были CD-плееры. Ты с этим аппаратом едешь в электричке, песни по кругу шарашат у тебя, пока диск не поменяешь. Потом появились компьютеры, флешками уже обменивались. А дальше уже все эти zaycev.net и другие порталы, где можно скачивать музыку.
Манойло: А вы ставили какую-то музыку себе на рингтон? Вспомнила, что в «Чёрном лебеде» у героини Натали Портман на звонке стояло «Лебединое озеро».
Цвирко: Да, у меня было несколько композиций. The Doors — Come on, come on, come on, come on, touch me, baby. Как бы, иди сюда, детка, к телефону. Billy Jean Майкла Джексона. Потом все наигрались, и стало как будто неуместно. А про «Чёрного лебедя» Аронофски, каждое моё интервью начинается с вопросов «Как вы пришли в балет» и дальше — про фильм «Чёрный лебедь».
Манойло: Что ж… Как вы пришли в балет?
Цвирко: Ну, всё банально. Мама отвела меня в секцию. Один педагог увидел предрасположенность с моими данными, отправил в секцию на другом конце города, куда я… как мама говорит, «с удовольствием ходил три раза в неделю после школы».
Манойло: А как помните вы? Было удовольствие?
Цвирко: Помню, что я ходил со своим одноклассником, и меня раздражало, что он идёт медленно. Мы шли с первого микрорайона в пятый. Я шёл 50 минут, потом занимался 2 часа и 50 минут шёл обратно. На маршрутке надо было делать пересадку, а я не люблю лишние телодвижения, мне проще было пешком. И до сих пор так. Проще взять самокат и доехать, чем спускаться в метро, делать пересадку, потом подниматься из метро.
После подготовительных курсов я попал в Государственную академию хореографии на Фрунзенской. Первые 3–4 года меня возил туда по утрам папа. И надо было вставать где-то в 7 часов утра, потому что мы выезжали до пробок. Я приезжал за 45 минут до начала занятий и доделывал домашку, поэтому я люблю приходить вовремя. Очень для меня тяжёлая история, если я опаздываю. А после обучения в Академии хореографии (8 лет) было распределение по театрам, это когда выпускников приглашают на танцевальные занятия балетным уроком, чтобы комиссия определила, нужен ты театру или нет. Так я попал в Большой.
Манойло: А родители имели отношение к балету?
Цвирко: Абсолютно никакого отношения. Когда родители переехали из белорусской деревни в Одинцово, мама была строителем в бюро, потом как-то попала в сферу бухгалтерии, стала бухгалтером медсанчасти. Папа работал в отделе транспортировок, потом вообще был водителем скорой помощи, и сейчас он тоже водитель. У нас в роду никто не был причастен не то что к балету — к театру в принципе. Но маме когда-то по молодости цыганка сказала: «Зоя, в театры ходить будешь».
Манойло: Ходит?
Цвирко: Ходит, но редко. Я за это ругаю. Она всё время: «На дачу, на дачу надо».
Манойло: Мы с вами сегодня боремся со стереотипами. Отцы будто не всегда поддерживают такой выбор сыновей.
Цвирко: Не то что отцы — и матери считают, что это какая-то не мужская профессия. Отношение к актёрам, к этой профессии всегда было пренебрежительным. Как к артистам цирка, художникам, музыкантам — к любой творческой профессии. Считается, что это несерьёзно.
Манойло: Писателей вообще только после смерти уважают.
Цвирко: Да-да-да. Когда уже отдали этому миру всё, что хотели, через десяток лет оказывается, посмотрите, какая глубокая поэзия.
Манойло: А поэт умер в нищете.
Цвирко: Классическая история. Стереотип, что искусством денег не заработаешь. Но кто-то умудряется. А папа мой абсолютно был в нормальном настрое. Не знаю, с чем связано, надо у него спросить. Думаю, одна из причин — отсрочка от армии, а тогда была чеченская война. Плюс у артиста была возможность уехать на гастроли, посмотреть мир. Мои родители ведь ничего не видели, вот только в прошлом году подарили им путёвку, они первый раз оказались в Таиланде, в этом побывали в Черногории. Только сейчас узнают мир. А я побывал на всех континентах.
Манойло: Диктофон с рэпом повёл не туда. Начать разговор я хотела с вопроса, что означает ваша фамилия.
Цвирко: Я сам долго ковырял, искал исходники, что же это такое значит — Цвирко. В обычной жизни, кто сталкивается со мной, знают, что, когда у меня хорошее настроение, я очень громкий. Так вот, Цвирко, если брать с белорусского слова «цвиркун» (сверчок) — значит громкий, громкость. В какой-то степени теперь приходится соответствовать этому и в обычной жизни, и в социальных сетях.
Манойло: После завирусившегося ролика, о чём думает Игорь Цвирко во время балета, у вас точно увеличилось число поклонников. Как пришла идея этого ролика?
Цвирко: Шутовские ролики находят гораздо больше отклика, нежели те, где ты пытаешься какую-то серьёзную тему поднять или транслировать образ своей социальной жизни. В этом сложность делать классическое искусство доступным, потому что у людей всё равно срабатывает реакция, что это принижает профессию, статус. Ну, а мне просто по фану, я стараюсь относиться к этому с иронией. Если через шутку подписчик или просто человек, который посмотрит, станет ближе к классическому искусству или захочет углубиться, значит, цель достигнута. Все идеи проходят тщательный отбор через сито моего сознания. Например, я делал видео, сколько теряет артист балета за спектакль «Спартак». Специально брал из дома весы, взвешивался до и после. А потом думаю: «Боже, кому это будет интересно?» Это такая смесь комплексов с каким-то осуждением гипотетическим. А потом я думаю: «Да что люди только не выкладывают…» Если мне интересно, сколько я теряю за спектакль, то, наверное, и другим это тоже будет интересно. Я думаю не про то, залетит или не залетит, а интересно это или нет. В рубрике «Мысли вслух» пока только два несколько роликов, которые сделаны на тех балетах, где допускается элемент лёгкой импровизации — не по рисунку сцены, хореографии, а именно в эмоциональном плане. Наверное, многие решат, что мы реально об этом думаем во время выступления. Но в голове у артиста балета перед выступлением, во время — мысли неимоверно обширнее, чем в видео, которое я записал.
Манойло: У нас в офисе в доковидные времена была традиция приглашать экспертов с лекциями. И вот однажды педагог, бывшая балерина рассказывала, как смотреть балет. Мол, вот этот жест мужчины значит приветствие, но с этой героиней он не может так высоко задирать руку, поэтому приветствие выглядит вот так…
Цвирко: Я сейчас провёл две недели в Риме, где возобновили показ спектакля «Марко Спада», хореография Пьера Лакотта. Там пять главных героев и очень замудрённая сюжетная линия. И даже прочитав либретто, сложно понять, что происходит. И вот моя жена (Кристина Кретова — прима-балерина Большого театра. — Прим. ред.) приехала меня поддержать в Рим. После спектакля я спрашиваю: «Ну, как всё прошло?» Она говорит: «Молодец, ля-ля-ля». Я уточняю: «Ну, а спектакль сам?» Она отвечает: «Если бы я в нём не танцевала, я бы вообще ничего не поняла». Что тогда говорить про обычных людей? Эти шутливые видео отчасти элементарное погружение в контекст. Жест может значить «Я тебя люблю» или вопрос «А ты меня любишь?». Интонация может быть разная. У меня ещё много задумок про балет, но это я оставлю на потом, надо просто подготовиться правильно.
Манойло: Как вас принимал зритель в Риме?
Цвирко: В Риме очень хорошие, абсолютно лояльные зрители, которые любят балет, любят всех артистов. Как и во всём мире. Нет никаких предвзятых отношений.
Манойло: Я спросила про публику, потому что впервые застала реакцию, когда зрители букают. Говорят, это свойственно итальянцам. Это было в Ла Скала на опере «Евгений Онегин» с Аидой Гарифуллиной. На меня это произвело впечатление.
Цвирко: Ла Скала — один из древнейших театров оперы и балета, но в первую очередь, естественно, этот театр прославился оперными постановками и певцами, для которых эта сцена является, скажем, апогеем их искусства. Поэтому публика очень искушённая. Она слышала и Марию Каллас, и Анну Нетребко, и других прекрасных оперных певиц. Возможно, зрителю чего-то не хватило. Ещё у них есть топанье ногами, что для нас кажется странным, а это, наоборот, одобрение, как рёв толпы. Такой привет из древнеримских времён. Когда мы в Вероне летом выступали, зрители аплодировали и топали.
Манойло: Грек Зорба, да?
Цвирко: Да. И зрители топали. Для них это эмоциональное проявление своего отношения к артисту, к исполнению.
Манойло: А ваш сын ходит на ваши спектакли?
Цвирко: Ну, бывает, иногда приходит. Однажды пришёл на значимый для меня спектакль и заснул. Ну что ж, сынок, бывает. Я тоже засыпаю на спектаклях.
Манойло: А вы увидели или он признался?
Цвирко: Это был спектакль «Иван Грозный», где в конце первого акта мой персонаж кидает посох, который должен воткнуться в сцену. Я после спектакля спрашиваю: ну ты видел, ты видел? Он говорит: «Папа, прости, я заснул». Ну, что поделать? Значит, не убедил его.
Манойло: Я сейчас читаю воспоминания Николая Цискаридзе о театре, и там история про Марию Былову. Как она под конец карьеры позвала своего отца в театр, а он ей в ответ: «Слушай, вы когда страдаете, вы ногу поднимаете. Вы когда радуетесь, вы ногу поднимаете. Он приходит — вы ногу поднимаете, он уходит — вы ногу поднимаете. Я это уже видел!» Но я вас очень хорошо понимаю, меня тоже часто спрашивают, прочитала ли моя старшая дочь мои книги. Дочь отвечает, что обязательно, когда книга выйдет в кратком содержании.
Цвирко: Или подкастик! Мам, запиши пересказ хотя бы.
Манойло: В честь сына вы сделали татуировку со львом. Насколько это приемлемо для балета?
Цвирко: Это был обдуманный поступок, я долго к этому шёл. Яркие представители старой школы академического танца скажут, что татуировки — это плохо, что их не должно быть. К сожалению или к счастью, мы рабы этой профессии, но времена меняются, и иногда хочется позволять себе какие-то вольности. Сейчас у артистов балета может быть много татуировок на различных местах. Это скорее проблема для артиста балета, потому что ему приходится её скрывать, чтобы опять же ничто не отталкивало и не перетягивало внимание от происходящего на сцене.
Есть спектакли, например, художник, хореограф Марко Гёке поставил балет Thin Skin, где мужчины и женщины в боди с татуировками. Есть спектакль «Чайка», где хореограф Юрий Посохов хотел, чтобы были татуировки у Треплева, как символ ярко выраженного протеста. Постепенно это всё становится обывательским.
Манойло: Наверное, уже есть какие-то лайфхаки, чтобы скрыть татуировки.
Цвирко: Кто-то заклеивает тейпами, кто-то применяет косметику, тональники тяжёлые несмываемые. Если раньше лысые артисты выходили на сцену, надев парики, значит, и к татуировке можно что-то придумать.
Манойло: Раз вы заговорили про лысых артистов, а у вас есть какой-то страх, связанный с возрастом? Не знаю, поседеть, потерять волосы, ещё что-то?
Цвирко: Я и так уже седой от продюсерской деятельности. Вообще я приверженец того, что естественное старение отчасти красит человека. Но если женщине и мужчине некомфортно, то они прибегают к косметологическим процедурам, к пластической хирургии. И к этому я абсолютно нормально отношусь. Лишь бы человеку было комфортно. Выпадение волос... Ну, не хотелось бы. Когда начинают выпадать волосы, сразу прикидываешь альтернативу. Я думаю, что череп у меня недостаточно идеальный.
Манойло: Придётся лететь в Стамбул…
Цвирко: При этом лететь в Стамбул делать пересадку тоже не хочется. Когда уже жареный петух клюнет, тогда задумаемся. Можно сдать анализы на генетическую предрасположенность, сходить к трихологу. Вопрос в том, будет ли это смотреться нормально. Зачастую молодые люди делают пересадку, и у них появляются жиденькие волосочки. Смотришь и думаешь: «Дружище, лысым ты был бы гораздо интереснее, чем с этими попытками быть волосатым». В театре у нас есть несколько лысых артистов кардебалета. В каких-то спектаклях это нормально, в других надо надеть парик. Что поделать, жизнь такая.
Манойло: Игорь, а вы чувствуете, что вы сейчас в самом соку?
Цвирко: (задумчиво) Наверное. Да. Пожалуй. Может быть. Знаете, это как настоящий берёзовый сок. Вот его нужно выпить сейчас, ещё чуть-чуть, и пойдёт кислинка. Забродит. Я стараюсь себе честно отвечать на этот вопрос всегда. Сейчас главное, чтобы были здоровые ноги.
Манойло: У вас не так давно была операция.
Цвирко: Чего у меня только не было… У меня были и операции, и надрывы, и частичные разрывы и подвывихи, и спазмы.
Манойло: Как ощущается момент, когда вы понимаете, что из-за травмы выбиваетесь из графика?
Цвирко: Когда я был молодой, я воспринимал это как упущенные возможности. Кто-то пойдёт дальше, обгонит, меня забудут, это будет ужасно. Потом опять всем доказывать. Сейчас по-другому. Отлично, боже мой, я проведу время с семьёй или займусь наконец-то какими-то делами. Но через неделю: «Боже мой, все меня обгоняют. Я так больше не могу. Когда же эта нога заживёт!» Когда случается травма, я задаю себе главный вопрос: сколько нужно времени на восстановление? Сложная травма — это всегда полтора-два месяца. Минус спектакли, минус любая физическая нагрузка, минус деньги. В нашем случае, если ты выходишь на сцену, то ты получаешь деньги за выход. Если ты не выходишь, то получаешь просто зарплату. Это немного бьёт по твоему состоянию, но потом начинаешь к этому относиться философски. Наблюдая за молодыми артистами, которые через боль, через жуткие несостыковки физического состояния или морального, всё равно выходят на сцену, я понимаю, что они тем самым сами себе вредят. Понятное дело, я не осуждаю, сам был такой. Понимал, что, если я сейчас не выйду, кто-то выйдет вместо меня, и следующего шанса может не быть.
