Помещение, комнатка маленькая, параллелепипед, сама же и похожа на меленький гробик, но яркая, цветастая, непонятно, почему так. Стены сияли сплошной синей плиткой. Вдоль стен несколько железных каталок, ржавые трубы, погнутые колесики, будто присыпано синим, от старости высохло и отскоблилось. Мятная раковина. Гладкая железная дверь в точечных вмятинах, как будто кто-то продавливал пальцем. Зина не продавливала. Не видела, чтобы продавливал кто-то еще.
Она помыла свои молодые, твердые от мороза руки несогретой водой и направилась к Веронике. Погладила ее руку. Ноготки. Очень аккуратные, ухоженные, легкие, как лепестки камиллы. Вероника лежала раскрытой, распахнутая белая простынь. С огромным бесцветным, как и вся ее кожа, швом, подвернутым внутрь, словно пирог с капустой. Зине казалось, что и пахло капустой, сопревшей на жаркой погоде. Запах ей не нравился сильно. Но пахло не от Вероники. Пахло от других.