Старик выступает

Cтарик выступает. 

Он с длинными белыми волосами, аккуратный, лицо прямо иконописное, нос длинноватый, как полагается, глаза вот только редко открываются, прижмурены, скрыты в складках век. Молчит до времени. 

Дело происходит на даче, за столом, на застекленной веранде. Он сидит, как предложили, ест помалу, медленно, но неустанно. Положили ему в тарелку ягод, по летнему времени черники-малинки. 

Только недавно они вдвоем, он и она, ходили по грибы, она впервые, а он тут обретается и все знает. Он по дороге объяснял ей, что если где взят белый, то надо угадать круг, они все растут кругами до километра в диаметре. Она понимает, что если угадать, то весь лес твой. 

Но она никогда не угадывала, брала что попало. 

А его время все не наступает, он ест-поклевывает, беседа не завязывается. 

Тут такое обстоятельство, что хозяйка спит, хозяин тоже прилег после обеда, а эти двое с утра ходили вместе и так и продолжают вместе проводить время. 

В дом дорожка закрыта, там спят главные люди, а веранда остается этим, гостям. 

А он – главный тут, на веранде, во-первых, что хозяин лесов, во-вторых, что она его так впереди и поставила с утра, слушает, слушается, угождает, вон ягод ему положила своих. Сама купила вчера на базаре. 

Он еще за завтраком взял было беседу в свои руки и всем, хозяевам и этой хлопотунье, сказал кратко, что прошел курс на платном семинаре, и дальше у него речь пошла о тонких материях, но ненадолго, за столом был общий разговор. 

Затем он опять выступил, что вот ему позвонила женщина, что ей плохо, так плохо, что света белого не видит, выхода нет, прямо помирает, и все. И неизвестно, на какой почве. Все просто застопорилось. 

И дальше он показывал всем присутствующим на руках, что он делал над телефоном, по которому с ним связалась та женщина, – он как бы сложил ладонями чашу вверх дном. И вот из телефона изошла какая-то светящаяся как бы пупочка. Красная. 

– И я, – продолжал тогда этот просто-таки святой старец, – ее так веду и над брошюрой начинаю так растворять как бы рукой (и он показал это движение растирания над общим столом, над своей тарелкой). А в брошюре как раз говорится о тонких субстанциях и как с ними работать. И вдруг эта женщина в телефоне кричит, что как ей полегчало, стало так спокойно. 

И он дальше повел рассказ об этих субстанциях, что он по интернету посещает тот семинар. 

И та, что сейчас его кормит ягодами, тогда, за завтраком, спросила: «Платный?»

Причем она еще заранее предупредила зачем-то, что сама еврейка по бабушке, что у них самих она считается еврейкой полностью. Как будто что-то почувствовала в его речах. Они вообще все просчитывают, что не может быть сказано. 

– Платный? – спросила его эта непросвещенная женщина за завтраком, еврейка. 

А он об этом и сам сказал, упомянул специально. 

А у него белоснежные волосы обрамляют розовое лицо и розовую лысину, он какой-то нетленный, хотя ходит в одном и том же изо дня в день и по лесам под дождем, те же брюки и рубашка и жилет со многими карманами, молниями и ремешками, но на нем не пачкается ничего. 

Он молча сидит, просветленный, только что рясы у него нет, хотя попы не бывают просветленными, им не полагается. 

Так и сидит теперь на веранде, поглощает из щепоти ягоды с тарелки. 

Это чужая дача, и он тут ночует и эта старая еврейка тоже (приглашенные гости – непременный атрибут дачной жизни у московской интеллигенции, без них что? – хлопоты и только, приготовили-поели-помыли посуду и остались сами с собой на ночевку). 

И он, приглашенный, говорит этой женщине, незнакомой жидовке, тоже приглашенной, он говорит ей настойчиво, не сдержавшись, все самое основное, что он в ней уже понял. Но сначала так:

– Я до две тысячи такого-то года ненавидел Сталина.

Она тут же купилась на это и выдала:

– Да. Он убил моих четверых  родных.

Он продолжил:

– Я потерял любимую женщину из-за этого.

Она:

– О, господи.

Хотя они по имени его не называют, не должны. У них такое правило, говорят «б», а потом уже «г».

Он:

– Я потерял любимую женщину, она была сталинисткой, из-за этого. Я с ней порвал. И только в двухтысяче-таком-то я понял, кто был Сталин.

Она:

– И кто?

– Это непросто все.

Ему было надо подготовиться, явно. 

Помолчали. Поклевали ягод.

– Сталин был защитник, крепкий, единственный защитник мира.

Она:

– От кого?

Хотя поняла уже от кого. 

– Защитник мира, главное, что от Альфа Центавра.

Еврейка:

– Чё?

И при этом оба подбирают по щепоти с тарелок. 

За окнами благодать, послеобеденное солнышко, зелень, в сад распростерто окно, в эту теплынь, где звенят вконец озверевшие комары без доступа к крови. На окне рама с сеткой от этих летучих оккупантов, осадивших нашу планету, но в сетке пробоина, дыра. Еврейка встает и прерывает беседу:

– Дыра.

Он:

– Не заметят.

Она:

– Еще как заметят.

Хватает руками край занавески и заталкивает в дыру. Вот всегда они уничтожают природное.

Тишина, все замерло: хозяева спят днем. 

В доме тарарам, все только что прибыли (он-то тут жил, охраняя имущество, мало ли. Да ему и негде жить). Сумки не разобраны, тарелки и вообще вся посуда немытая, на столе срач, огрызки, недоеденное. 

А тут чистая с прошлого года веранда, пустая, немного пыльная, и эти двое сидят, клюют по ягодке и никак не могут найти общий язык. 

Она явно не может его понять и даже со слов «Альфа Центавра» зажала рот в гузку и опустила башку, как будто сдерживается. 

И она тут, немного времени прошло, взяла и решила открыть карты:

– Вы антисемит, что ли?

Спрашивает эта еврейка, которая сама себя выдала в смысле расы, поняв обстановку, – эти вообще всегда быстро во всем разбираются, такова их роль в мире.

– Я не против евреев, – с трудом отвечает он. – Главное с ними – это терпение. 

– Но вы антисемит? 

– Я против их мирового господства. Они проводят экспансивную политику завоевания.

И добавляет: 

– Политику завоевания вселенной. Как эти с Альфа Центавра.

– Это где? – спрашивает она, активно жуя. Сама как бы трясется. 

– Ну как вам сказать. Млечный Путь – это галактика. Они там.

– Млечный Путь – это множество галактик. 

– Вы того не знаете, – отвечает он, тоже жуя, но сдержанно. Что ты трясешься-то все, думает он. И продолжает: – Оттуда прилетают к нам, с Альфа Центавра.

– Евреи? – спрашивает она, сдерживая тряску. Испугалась. 

– С Альфа Центавра, – твердо отвечает он.

– Но они похожи на людей?

– Да. Но сначала они серые. 

– Серые? – уже откровенно трясясь, как бы от смеха, спрашивает она. – Как это серые?

– Но потом они быстро меняют внешность.

– Ах, вот как. Некоторые новорожденные с асфиксией рождаются серые. Но быстро меняют внешность, уже на второй час.

– Да, – роняет он. – Но это не то. 

– У вас дети есть? – бестактно спрашивает она.

– Да.

Ей уже сказали, наверное. 

Он как святой, терпит невежество других, прощает им враждебные вопросы и то, что они смеются от его метких определений. Пусть. Она чужая. Она альфа? 

– Сталин, я это понял, единственный, кто сильный оплот против них. 

Тут она прекратит хохот, к ней придет осознание, почему Сталин убрал ее четверых предков. 

– У вас девочки? – продолжает она уводить разговор в невыносимую сторону.

– Один мальчик, две девочки. 

Карты ее открыты. Она пытается нажимать на больные, беззащитные темы. 

Но он тем не менее продолжает, никаким образом не давая понять, что все понял. Пусть знает. Он говорит смело:

– В человеке есть тонкие субстанции, которые, если ими правильно распорядиться, дают защиту от альф. 

От тебя. 

– Я ведь занимаюсь на семинаре, там об этом как раз проходят. 

Она сидит и жует, заткнув комком занавески поступающую извне тонкую субстанцию, защиту от таких вот. Свежий новый воздух. Ради которого он здесь, в этих окрестностях, и старается обитать. 

– А сын ваш что делает? Сколько ему лет?

Докопалась.

– Он индуист, изучает индийские религии. Ему сорок. Я же и сам работал в Индии, торговым представителем. Он у меня там и родился. И решил уйти туда раз и навсегда. На родину.

– Уйти? Пешком?

– Да. Это вполне в древней традиции.

– Дошел?

– Нет. По пути замерз, несчастный случай, у него в больнице отняли ногу.

Чтобы ты знала, чем человек может пожертвовать. Вы, альфы Центавра, должны понять, с кем боретесь. Но там, в доме инвалидов, мальчиком овладели ваши альфы, он пьет и пропивает свою пенсию. Ему уже не помочь. 

– Простите, – опять она. – А вы почему решили сейчас уехать отсюда? Вы же тут зиму прожили уже?

– Да я должен написать статью для одного депутата. А у меня у себя компьютер и все материалы. Моя книга. 

– Он заплатит? – спрашивает эта с Альфа Центавра. 

– Нет, я работаю ради своей темы.

– Депутаты богатые, у них даже золотые слитки, машины, миллионы некуда девать, бриллиантовые авторучки.

– Да я не для депутата. Для его помощника.

– И у него денег много, не обедняет. Вы ведь где живете? У бабы Лиды в избе? Это ваш дом?

И это ей известно. Он увиливает от ответа. Потому что ведь дом у бабы Лиды не куплен, и вот почему, он  объясняет:

– Но там проблемы с участком. Я хочу большой, надо оформлять, а эти просят двести тысяч рублей. Взятка. Там бывший председатель колхоза тоже оформил дом, хотел большую усадьбу, а взятку не стал давать, ему стали устраивать препятствия, так он плюнул, пошел на принцип, пришлось заплатить два миллиона рублей. 

Эта альфа наверняка знает, что у него нет квартиры, он все оставлял женам, когда уходил к другим, у него только пенсия, и из нее он платит за эти интернетовские семинары, за книги, чтобы закончить свою научную работу. Эта работа, она все перевернет в нашем мире. 

Так и течет беседа на веранде. 

Ему никак не втемяшить этой дуре, что ее карты открыты и все ее попытки помешать ему будут пресечены. Она затем сюда и приехала. Он тогда не знал еще ее целей, повел по грибы, открыл секрет магических грибных кругов, созданных под землей вселенных, километровых грибниц, которые выстреливают на поверхность своими семенниками, половыми органами, что в виде белых, подберезовиков и других нами именуемых детей земли должны созреть, пасть и основать спорами новые галактики. А мы их хватаем и пресекаем этот детородный процесс. 

Он хранит их секреты. Не открывает никому пути грибниц. Когда надо пропитаться, только тогда, или в подарок любимой хозяйке.

Нужны силы, и старик решил после семинара, что больше не будет стричь волос, как мудрецы в Индии, чтобы не терять возможностей. 

Никто еще о нем не знает. Пусть растут хоть до пояса. Силы нужны, силы. 

Жить пока что негде уже много лет, у сталинистки была квартира, но там уже муж сидит молодой, шестьдесят лет. 

И все же разными путями, от избы к избе, от осени к зиме лежит один путь, закончить большую работу. Открыть миру размеры заговора. 

Сталин с нами.Ɔ.